Владлен
Авинда
Врата Рая -
Лучезарная Ялта
Лирический путеводитель
(публикуется с
разрешения автора, сканирование - Владимир К., г. Симферополь)
©
Компания
Аркада Веб
Содержание
Колокольный благовест перевала
БОТКИНСКАЯ И ШТАНГЕЕВСКАЯ ТРОПЫ
Молитва в средневековом монастыре
1. Потомок пришельцев из космоса
Здравствуй, город родной! Вот и встретились мы с тобой на страницах воспоминаний. Шелестят листы бумаги, как осенние листья-годы, и в памяти мелькает череда давно прошедших дней. Отрада тех благословенных часов и минут золотым звенящим роем мыслей возносит меня, с трепетным чувством восторга, в сферу музыки и благоуханья старины.
Огненными, пылающими красками властно входит в сады, парки и леса золотая осень. Еще покрыты изумрудной зеленью буки, грабы и дубы, а осина и дикая груша, тамариск и сумах в горах выкинули красные флаги разлуки с летом. Стоит ясная, ласковая, нежаркая погода. Каким-то особенным ароматом напоен воздух. Капельки росы, которые в большом количестве образуются при смене дня и ночи, благодаря резкому колебанию температуры, как бы впитывают, вбирают в себя все, что может повредить здоровью. В осеннем воздухе изобилуют отрицательно заряженные ионы кислорода. Чтобы вволю надышаться, нужны активные движения. Они способствуют глубокому дыханию. Прогулки, занятия физическими упражнениями и спортом осенью на природе положительно влияют на организм человека, укрепляют здоровье. Все упражнения следуют выполнять так, чтобы после каждой серии отдых был кратковременным, иначе можно простудиться.
В окрестностях Ялты есть много чудесных мест, где можно совершать однодневные прогулки и экскурсии.
...Ночью с гор дул сильный ветер. Дребезжали стекла в домах, стонали деревья. К утру ветер стих. Вершины гор обложили белые кучевые облака, лесистые склоны покрылись изморозью. Город, очищенный ветрами, промытый дождями, стал особенно привлекателен. Хорошо в свободные часы пройти по его крутым улочкам, будто встретиться со старыми знакомыми.
Давайте вместе поднимемся на Поликуровский холм. С греческого это название переводится как «Много крепостей». Его также называют «Старосельем». Здесь, действительно, когда-то было древнее поселение. А средневековые крепостные стены сохранялись до девятнадцатого века, пока их по камням не растащили предприимчивые жители Ялты.
Спуск, уходящий вниз по каменному молу, называется мысом Святого Иоанна. В 1835-1837 годах на холме была воздвигнута церковь с пятью куполами по проекту одесского архитектора Георгия Торичелли. В 1942 году церковь погибла от пожара. От нее осталась одна колокольня, посвященная Иоанну Златоусту. Уже в семидесятых годах местные власти хотели снести и ее, но ялтинцы отстояли этот архитектурный памятник. Колокольня внесена в лоцию Черного моря и служит хорошим ориентиром для проходящих судов. Ее реставрировали к 150-летию Ялты, тогда же началось восстановление церкви.
Дальше наш путь лежит по переулочкам и лесенкам со щербатыми ступенями. Они выводят к Поликуровскому кладбищенскому мемориалу. Здесь похоронен композитор В.С. Калинников и оперная певица Е.К. Мравина, художник Ф.А. Васильев и первый земский врач Ялты — украинский поэт С.В. Руданский, а также другие деятели культуры.
Отсюда открывается великолепный вид на город. Он особенно прекрасен в золотистых лучах солнца, когда море искрится, и белые барашки волн бегут к темно-синей полосе берега.
Ветер роняет на асфальт желтые, пожухлые листья. Его порывы доносят росистую свежесть лесов. Осенняя печаль захлестывает сердце. Ветер, прогони налетевшую грусть!
Мы подходим к зданию института имени Сеченова. Это бывшая лечебница, построенная в память императора Александра III в 1901 году. В одном из старых путеводителей есть замечание о том, что в климатическом отношении эта часть города и Воронцовская слободка расположены очень удачно. Они хорошо защищены от северо-восточных ветров, а солнце зимой тут заходит почти на час позже, чем в остальных районах Ялты.
А вот и старый Массандровский парк. Широкие аллеи, узкие тропки, старые деревья и заросли вечнозеленого плюща. Хорошо идти, не спеша, по мягкому пушистому ковру, сотканному природой из опавших разноцветных листьев. Они медленно кружатся и падают к вашим ногам. Высоко в небе стынут облака. Вокруг успокаивающая тишина. И я долго брожу по извилистым тропам, между вековыми деревьями.
...С моря задул ветер — порывистый и холодный. Пеноголовые волны-бойцы гигантским белым веером ударили в гранитную набережную. Серые лохматые облака понеслись низко над землей. Неуютно стало на улицах города, и я возвращаюсь домой.
В углу над письменным дубовым столом — самодельный подсвечник из узловатого, ошкуренного граба с витой красной свечой. Чуть выше — старинная гравюра: портрет поэта, с отчеканенными буквами: ПУШКИНЪ.
На стене висит деревянная маска старца. Суровые благородные черты лица. Ее вырезал из коры мой альпинистский друг-художник. А вот в бусинках-глазах ярко-желтого мишки непонятная грусть. Наверное, ему надоело быть игрушечным медведем, сносить трепку и ласку маленьких и взрослых.
Ночь надвинулась черная, штормовая. И приходит странный сон, словно в свинцовом море ползет обледенелый парусник, натыкающийся на льды... Просыпаюсь и не понимаю, откуда он взялся. Как вдруг вспомнил другую страшную ночь на северном отвесе грозной кавказской вершины Ушбы.
Минувшим летом мы совершали на нее первопрохождение сложного маршрута. Вдвоем с Виктором Громко, оторвавшись от команды, заночевали на маленьком уступчике, где только один мог сидеть, а другой лишь стоять. Внизу — жуткая километровая пропасть. Разыгралась буря. Палатки нет. Накрылись куском нейлона. Все промокло настолько, что не осталось даже клочка сухой ткани вытереть лицо. А снег лепил и лепил. Я пытался согреться приседаниями. Растирал лицо ладонями, старался сохранить тепло, чтобы выстоять перед дикой силой природы...
Раннее утро. Кажется, шторм над Ялтой прошел. Сквозь тяжелые облака тускло просвечивало зимнее солнце. Постепенно потеплело. Сегодня суббота. Долго не раздумывая, отправляемся в лес.
Сборы недолги: рюкзаки, лыжи, спальные мешки, провизия — и в путь. В горах у нас есть знакомый лесник. Живет он с женой в небольшом доме. Вокруг только деревья в сугробах. А далеко внизу, у синего моря, будто в перламутровой раковине, рассыпал свои дома город.
Медленно взбираемся в гору. Лес с любопытством смотрит на нас: то маленькими, как бусинки, беличьими глазами, то хитрыми лисьими, то влажными, удивленно моргающими — оленьими, то испуганными заячьими. Зимой, когда холодно и мало пищи, на помощь зверью с охапками сена, ведрами свеклы, мешочками зерна приходят лесники.
Хозяин тепло встречает старых друзей. Привычно располагаемся в уютных чистых комнатах, пахнущих жареными буковыми орешками. Хорошо выйти из дому зимним вечером, чтобы ощутить ласковую свежесть леса. Подойдешь к заснеженной, оцепеневшей от зимних дум сосне, осторожно тронешь ветку, и она медленно закачается, будто приглашая провести ночь под лазоревым небом. Будто в центре ночного шара из снега и звезд, луны и моря, таинственного леса и искрящегося блеска огней Южного берега возвышается холмик.
В руках у Валерия Павлотоса забился холодный белый свет фальшфейера. Мистическая зеленовато-голубая полоса залила снежное царство яйлы. Мы отталкиваемся палками и кружимся в лыжном вальсе. Откуда ни возьмись на санках с веселым хохотом, теряя на пути пассажиров, нам наперерез несутся девчонки и мальчишки. Хороши снежные забавы!
Накатавшись вволю, перевалявшись в мягких сугробах, уже в доме, согреваемся горячим сухим вином с корицей, гвоздикой и сахаром, слушая песни нашего любимца-гитариста. Потом — глубокий сон.
Рассвет воскресного дня встречаешь заново рожденным, среди чистоты снегов. Забираешься подальше от дома и вдруг слышишь, как пощелкивают рога... Это олени поблизости добывают пищу. Потом запрокинешь голову, любуясь одинокой заснеженной сосной — королевой леса, серебрящейся в нежных лучах утреннего солнца. Оно медленно поднимается из-за мглистой кромки моря. Нет, не напрасно мечтатель Александр Грин так любил удивительную крымскую землю, омытую синим сказочным морем.
Январь. Суровый тревожный месяц. Где-то в Иране случилось землетрясение, над Кубанью пронеслись красные бури, взметая учи пыли. И взыграло штормом зимнее Черное море. На гранитную набережную Ялты пошли гигантские пенные валы, ударяясь о камни стремительным серебристым водопадом. Пальмы, исхлестанные ветром, запрокинули кроны.
Порт замер. Застигнутые бурей суда выбросили двойные якоря. Только спасатель «Антей» возится возле рыболовецкого сейнера. Потом вдруг выходит в открытое море и сразу же носом проваливается в пучину, оголяя корму. Затем делает крутой разворот, ложась бортом на кипящую волну, и быстро возвращается под защиту каменного мола.
А волны перемахивают через защитную стенку, будто быстрые морские звери-чудища, обдают брызгами беспомощные катера на ремонтных подмостках. Страшна соленая пучина. Видимо, недоволен чем-то бог морей — Посейдон. Бурлит море, и только смелая чайка рвется навстречу штормовому ветру. Пенные брызги мечутся над кромкой набережной. Неустанно мигает маяк, посылая в тревожную темноту спасительные ориентиры.
Древнее происхождение Ялты подтверждается богатым археологическим материалом. В черте города найдены неолитические кремневые орудия, а также памятники эпохи неолита, ранней и поздней бронзы. Находка топора келта свидетельствует о поселениях киммерийцев, о таврах — таврские могильники с каменными ящиками в бывшем Мордвиновском саду, о греках и римлянах — найденные керамические изделия, золотые монеты и статуэтки.
В Ялтинской котловине было несколько монастырей. Церковь Ай-Василь стояла у реки Гува (ныне Быстрая), между окраиной современной Ялты и деревней Васильевкой. Это была небольшая одноапсидная постройка, заложенная еще в раннем средневековье. Надпись на камне церкви Ай-Василь датирована 801 г.н.э.
Один из правых потоков Гувы в прошлом назывался Панагией, что в переводе с греческого означает Богородица, Богоматерь. Это говорит о том, что здесь находился средневековый христианский храм. Остатки подобного храма можно увидеть в пещере Иограф, в обрывах яйлы над Ялтой. В нем сохранился алтарный камень. Здесь были найдены осколки стеклянных лампад, куски разбитых чаш с полихромной лазурью. Во времена турецкого владычества в Ялте преобладала греко-христианское население. В горной пещере Иограф совершались скрытые богослужения.
Но самое древнее христианское святилище было найдено в Верхней Массандре. В боковом притоке Гувы возвышается небольшая известняковая терраса, где в средневековье был карьер для изготовления арочных клинчатых и прямоугольных блоков для построек. Здесь была обнаружена пещера, оказавшаяся небольшой катакомбой. В коридоре-дромосе длиной в десять метров пробито три десятка неглубоких ниш, где ставились урны с прахом. Катакомбы представляют собой колумбарий. Такие катакомбные колумбарии характерны для начального развития христианства. Примерно к первым векам нашей эры можно отнести этот памятник.
В этом же районе, ниже туфовой террасы, найден одноапсидный храм, сложенный из туфовых блоков, стены которого внутри имели три пары декоративных пилястр. Сохранились алтарная преграда и алтарный камень. Внутри храм был расписан фресками на известковой штукатурке. Археологи предполагают, что в средние века здесь был небольшой монастырь. Фрагмент керамики с глазурью, найденный в храме, доносит следы позднего средневековья.
В XVII веке в Ялте насчитываются церкви — Иоанна, Николая, Святой Параскевы, Федора, Тирона, церкви Успения в Нижней и Верхней Аутке, Преображения Господня в Массандре. Там же - разоренная церковь Рождества Христова. Две церкви — Иоанна Крестителя и Анны — в селении Магарач. Эти архитектурно однотипные сооружения построены в период от раннего средневековья до конца XVIII столетия. При Екатерине Второй, когда крымских греков переселили в район Мариуполя, здешние христианские храмы пришли в упадок. Фрагменты некоторых церковных построек сохранились под слоем наносов до наших дней.
В конце февраля особенно ярко сияет солнце над Ай-Петри. Поднимаясь туда на машине с кем-нибудь из друзей, оставляю их кататься на лыжах, а сам потом пешком возвращаюсь домой. В прошлом году спускался на лыжах. Сейчас попробовал идти пешком — оказалось удобнее, к тому же это более надежный способ передвижения. Со мной, как и все последние годы, мой пес Боня. Здорово с ним! Во-первых, все страхи исчезают, а во-вторых, он отличный собеседник. Разговариваешь с Боней, задаешь ему вопросы, а он поворачивает свою хитрющую морду и молча соглашается.
Солнце сверкает и щедро льется на снежное плато, и уже неуловимый аромат весны чувствуется в серебряном оцепенении. Неожиданно осыпались ледяные гирлянды с сосны, и ее ветви свободно и легко расправляются, избавившись от грузной ноши.
Идется легко. Ноги в резиновых сапогах «Аляска» не проваливаются. Снежный наст еще достаточно тверд. Вокруг яйлинское лесное одиночество. Пышные сосны упрямо и свободно растут на ветреном зимой и жарком в летнюю пору плато. Сейчас мне хорошо, никто не мешает моим мыслям-скакунам, не ограничивает мечтаний. Мне кажется, что вот в этом солнечном и снежном сиянии с синим отраженьем сугробов, в горной безмятежности и бесконечности торжественного благозвучия — мое счастье.
Плотина Сикорского. Земляная насыпь перекрыла горную складку. Здесь ученый хотел собрать озеро из тающих снегов и весенних дождей. Но вода ушла сквозь карстовые щели, несказанно разочаровав неугомонного практика. Грусть и сожаление о несбывшемся, не состоявшемся оставило нам это творение прошлого века. И загадки до сих пор витают над плотиной. И белые звезды падают и разбивают лед. И прожитые годы, словно призраки, встают со дна. И несется, наступает, напирает неминуемая и обманчивая весна...
Боня пропал, будто растворился в слепящем мареве снега и солнца. Ищу его глазами — нигде нет собачьего дурня. «Бросил хозяина, так и пропадешь, сгинешь в этой зимней пропасти, комнатный лентяй!» — спокойно ругаюсь я, хорошо зная, что хоть из-под земли появиться верный пес и не оставит меня никогда.
Иду дальше, радуясь февральскому солнечному дню с фиолетовым пламенем царства эфира, колдовства и любви. Все мне знакомо на плато. Дорога здесь, как на набережной у моря. Только ледяной океан и Вечность соприкасаются с горами. И вот оно, неземное сияние, горит и блистает вверху, как синие розы на белом снегу, звенящая звезда весны и воды.
На пути возникает каменная кладка длинной стены, когда-то служившей преградой для овец, подгоняемых ветром к обрыву. Чабаны насухо сложили ее из обломков известняка. Только в одном месте остался переход из широких ступеней, где овцы могли пройти к водопою. И камни стены, заброшенные и забытые, мертвыми и мерзлыми глазами смотрят и ищут Время, навсегда потерянное.
Так где же он — небесный рай, который мы, живые, ищем, в который мечтаем вступить? А он здесь, наверху, на горном плато Ай-Петри. Все вокруг так ясно и прекрасно, потому что счастья нет, как нет жар-птицы.. Просто надо жить, радоваться, любить и весело шагать в звенящую весну, ведь она может оказаться для тебя последней...
А день блистал, еще не мерк протуберанцевый, бриллиантовый блеск солнечного слепящего круга. Из зимней тьмы, весь в сосульках и снежных комьях, появился мохнатый Боня. Он радостно тыкался мордой в мои ноги.
— Где же ты был, бродяга! Бросил меня одного, а вокруг дикое зверье бродит! — укорял я своего любимца.
— Папа Владик, я хороший, лишь немного погонял зайчат! — безмолвно отвечал мне Боня, и так же спрашивал: — А ты еще не перекусывал?
Как легко дышится, как весело и беззаботно шагается по плато, когда в рюкзаке есть пара сытных бутербродов и сочные яблоки. Жаль только, нет чашки горячего чая с глотком вина...
Сквозь ледяной и хрустальный венец пещерного храма Иограф, сохранившегося в скальной кромке плато, далеко внизу, в зеленой и голубой горсти леса и моря, блестит беломраморная Ялта, как большая звезда, ниспосланная Богом на землю. Протягиваю к ней руки, молюсь о благоденствии наступающей весны, и ласточкой лечу по горному хребту, в счастливый дом на улице Мисхорской.
Подъезжая к Ялте с востока, со стороны Гурзуфа, мы любуемся горбатой горой — Аю-Дагом или Медведь-горой. Она выступает далеко в море и служит хорошим ориентиром для моряков. Еще античные мореплаватели одну из гор назвали Криуметопон, что значит «Бараний лоб». А в средневековье люди находят в ней сходство с медведем, пьющим воду из моря. Много легенд связано с Медведь-горой.
Как твое настоящее имя — Святая гора, Медведь-гора, или ты и есть неуловимый Криуметопон, упомянутый античным географом Страбоном? Какие ветры истории шумели над твоим диоритовым силуэтом?
Выйдя из троллейбуса, спускаемся к подножью Аю-дага. Гора медленно приближается, вырастает, и вот уже дремучая, каменная и загадочная вздымается над головой.
Вы когда-нибудь искали клады? Улыбаетесь. А я вот всю жизнь хотел открыть для друзей-археологов древний памятник с мраморными статуями, надгробными плитами с пространными эпитафиями. Мне казалось, что для моих мечтаний самое удобное место — Аю-Даг. Как-то вычитал в книге «Аю-Даг — Святая гора»: «Более интересных, более загадочных памятников, чем на Медведь-горе, в Крыму не найти, да и за его пределами мало им равных».
А если знаменитый храм Девы-Артемиды из легенды «Ифигения в Тавриде» как раз находился на Аю-Даге? Археологические поиски Криуметопона и храма Девы еще не завершены. Но как завораживают, как зовут к размышлениям и открытиям строки римского поэта Овидия в его «Письмах с Понта»: «Еще и ныне стоит храм, опирающийся на огромные колонны, к нему ведут сорок ступеней... Там стоит подножие, лишенное статуи богини, алтарь, который был сделан из белого камня, изменил цвет и ныне красен, будучи окрашен пролитой кровью»...
Медленно поднимаемся на Святую гору. Идем поклониться памятникам Таврики. Побывать на горе, где будто курится античный фимиам с остатками храма Девы (Артемида у греков, Диана у римлян), прикоснуться к камню, дереву, цветку, листку, черепку амфоры. Серо-зеленые камни Аю-Дага, как страницы древних манускриптов, окружают нас. В который раз открываю книгу «Аю-Даг» — Святая гора» и наслаждаюсь прочитанными строками. Вспоминаю тех, у кого черпал знания об этой горе призраков, горе неожиданностей, горе восторга, горах молчания и загадок: Колли, Репников, Таблиц, Сумароков, Еврипид, Бламберг, Кеппен, Скимн Хиосский, Публий Овидий Назон, Страбон, Помпоний Мела, Плиний Старший, Флавий Арриан, Корелий Тацит, Геродот, Дионисий, Птолемей, Кондараки, Блаватский, Бертье-Делагард, Мартин Броневский. Наши современники —
Фирсов, Соломоник, Домбровский, Баранов использовали труды этой блестящей плеяды, создавая описание одного из самых замечательных памятников археологического Крыма.
И власть-очарование задумчивой горы витает над каждым, кто, не спеша, поднимается по ее гранитным ступеням. Точно входит во дворец. Гора-дворец, подаренная нам природой и историей. Гора знаний по геологии, ботанике, археологии. Гора-уникум, гора-музей.
Прежде всего, Аю-Даг один из ценных ландшафтных памятников природы. 150 млн. лет назад в среднеюрское геологическое время по разлому в земной коре внедрилась магма, но пробиться на поверхность земли не хватило сил, и под толщей осадочных пород она застыла. Это и есть лакколит, «несостоявшийся вулкан». За миллионы лет осадочные породы были размыты, обнажились магматические породы в виде куполовидной горы высотой 547 м над уровнем моря. Тропинка проходит по бывшим уплотненным осадочным глинам и песчаникам таврической серии, которые в контакте с сильно нагретой магмой превратились в роговики.
Вершину Аю-Дага слагает габбро-диабаз, порода состоит из зеленоватого полевого шпата и черного пироксена. Габбро-диабаз — прочный и красивый камень пятнистой окраски, особенно эффектен после полировки. Это прочная и ценная магматическая порода. Крымским диабазом облицовывают архитектурные строения, делают памятники. Трибуны на Красной площади и несколько станций метрополитена в Москве тоже оформлены аю-дагским диабазом. Краеведы считают, что Аю-Даг — минералогический музей Южнобережья, Число минералов здесь достигает 18, а недавно найден еще один — неизвестный ранее в Крыму минерал везувиан.
Дополняет звероподобный вид Аю-Дага его густая «шерсть» из кустов и деревьев. Вечнозеленое земляничное дерево, кустарники иглицы понтийской, иглицы подъязычной, ладанник крымский, жасмин кустарниковый. В приморском южнобережном лесу, покрывающем Аю-Даг, можно увидеть дуб пушистый, дуб скальный, можжевельник высокий, сосну крымскую, грушу лохолистую, кизил, держидерево, шиповник. На перешейке между «туловищем» и «головой» Медведь-горы растет роща фисташки туполистной. Есть на Аю-Даге и редкие травянистые растения, например, особый подвид лесной капусты, открыты здесь и редчайшие папоротники: аногремма токолистная и краекучник орляковый. Всего во флоре Аю-Дага учтено 577 видов растений.
Говорил я о поисках клада, и, кажется, его нашел — гранитный дворец Аю-Дага, расписанный солнечными фресками, увешанный красными лампадами земляничника и можжевельника. Камни, камни, обомшелые каменные кладки, развалины последних покинутых человеком жилищ... Оторвалось что-то тут однажды, много лет назад, и
навеки ушло вместе с водой. А еще в эпоху средневековья светился Аю-Даг огнями селений. Епископ Крымской Готии Иоанн сделал гору своей резиденцией, но после какого-то катаклизма, возможно, землетрясения, гора стала необитаемой. Ушли люди, нет сейчас на ней ни одного источника питьевой воды, и тихо, глухо стало на горе, как на кладбище, одном из кладбищ истории. Только загадки, тайны и легенды кружатся над дивной горой.
...Среди пиратов Понта своим коварством и жестокостью выделялся Тавр. Исполинский рост, огромная физическая сила сочетались в нем с мужеством, смелостью и коварством. Он был умен и хитер.
Тавр в переводе означало Бык, кличку ему дали греки. Нападение Тавра и его пиратов всегда были внезапны и беспощадны. Они грабили и топили торговые суда, медленно плывущие мимо скалистых берегов. Своих кораблей тавры-горцы не имели. Спускаясь к морю, они хоронились между утесов, выслеживая путь купеческих судов. А в тайных бухточках у них стояли на приколе легкие лодчонки для окружения тяжело груженых кораблей. Понтийский царь Митридат пиратов поддерживал, если они нападали на римские суда, или на купцов, торговавших с римскими областями...
Военная когорта, посланная в Пантикапей для осады города, возвращалась в Херсонес, главную базу римского войска на севере Понта. Задача была выполнена блестяще и совсем без кровопролития. Старый понтийский царь, окруженный изменниками, велел телохранителю заколоть себя. Он предпочел смерть позорному плену. Опьяненные победой над грозным царем,- войска вновь отплыли в Херсонес.
Нагруженные награбленным добром, корабли медленно двигались вдоль берегов Тавриды. Стояла поздняя осень. Небо вдруг потемнело, и над Понтом разыгралась жестокая буря. Корабли разбросало среди бушующих волн. Рядом виднелись берега, но повернуть к ним — это верная гибель: суда бы вмиг разбились об острые скалы. Шторм набирал губительную силу, и трудно стало веслами и парусами бороться со страшными порывами ветра и гигантскими пляшущими волнами.
- Это Юпитер разгневался за нашу легкую победу над Митридатом и хочет покарать нас! — воскликнул, сидя на носу триремы, один из старых центурионов с лицом, покрытым шрамами. Внезапно на темном скалистом мысу запылал огненный силуэт — громадный пылающий воин со шлемом на голове и круглым щитом в руке. Сквозь рев Понта донесся звук буцины.
- Смотрите, огненный Юпитер указывает рукой путь нашего спасения! — закричал центурион.
- Вперед, к берегу! — приказал префект когорты. Прикованные к скамейкам рабы дружно взмахнули веслами — им тоже не хотелось погибать в морской пучине. Римская эскадра нашла спасение в закрытой и не заметной с моря бухточке.
Миновав пенный бурун у утеса, передовая трирема вошла в тихую гавань, где ветер свистел высоко в скалах. Загадочный и странный маяк точно указал им верный путь. Кто зажег этот маяк? Откуда взялась эта укромная бухточка?
Римляне с шумом высадились на берег. Тут же воткнули длинный шест с позолоченным орлом, распростершим крылья. На шесте — эмблема императора: щитовидный значок с изображением оскаленной волчицы на красном фоне. К префекту когорты подбежали разведчики и доложили: силуэт огненного воина вырублен в скале, в гроте. Там и установлены светильники с маслом.
— Здесь есть люди?
— Да, нашли только одну женщину, поддерживающую огонь в светильниках.
— Привести ее сюда! — приказал префект.
Скоро перед его глазами стояла стройная гибкая девушка в шерстяной тунике. Густые волосы обрамляли смуглое лицо с черными сверкающими глазами.
— Что ты здесь делаешь? — по-гречески обратился префект.
— Чту память отца и братьев, — тихо ответила девушка.
— Кто ты?
— Я дочь гор! — гордо произнесла она.
— Где твои близкие?
— Они погибли в море, на рыбной ловле.
— Соболезнуем тебе.
— Прошу вас выпить чашу вина, — предложила девушка.
В широком и высоком гроте на козьих и медвежьих шкурах стояли чаши, сделанные из черепов диких животных. Девушка отпила глоток, оказав этим, что в чаше нет яда, и протянула ее префекту.
— Что-то недоброе таится в этом гроте и иссохших черепах, — подозрительно заметил центурион.
— Пей, дружище, нас, римлян, никто не посмеет тронуть! — лихо крикнул префект, уже опьяневший от первых глотков.
Пир разгорался. С триремы выкатывали полные бочонки боспорского вина. Пили все. Праздновали победу над Митридатом и свое спасение от холодных глубин Понта. Лишь дозорные, выставленные по краям бухточки, хмурились. Вина им не наливали.
Смуглая красавица в обнимку с опьяневшим префектом стала подниматься по каменным ступеням, уходящим к маяку.
— Куда вы, господин? — смущенно спросил телохранитель.
— К огненной любви!
...Меч Тавра ударил префекта за ближайшим поворотом. Над каменным гротом внезапно раздался воинственный клич, и, сраженные дротиками и стрелами, попадали римские часовые.
— К бою! — четко отдал команду старый центурион, не выпивший ни одного кубка вина. Римляне кинулись строить боевую «черепаху».
Дротики, копья и стрелы пронзали замешкавшихся, не успевших прикрыться щитами. С разных сторон, взмахивая железными мечами, на них кинулись варвары.
— Отступать к триреме! — приказал центурион, встречая копьем из-за щита напористого варвара.
Внезапно сверху скалы отвалилась большая каменная глыба и со страшной силой ударила в трирему. Камень пробил деревянные палубы, раскроил черепа прикованным рабам и выбил дыру в днище судна. Трирема затонула на мелководье.
Пьяные римляне вяло отражали удары, а варвары с неистовой жестокостью рубили врагов, попавших в ловушку. Тавр стоял на каменной лестнице и наблюдал за кровавой сечей. Вдруг он увидел, что старый центурион с ловкостью и искусством поражает наседавших врагов. К нему пробивались наиболее сильные легионеры. Они хотели вырваться из западни. Тавр рыкнул, как медведь, и бросился к центуриону. Тот прикрылся щитом, но Тавр страшным ударом разрубил щит и голову центуриона. Старый воин замертво распластался у его ног.
Скоро все закончилось. Триремы были разграблены и сожжены, римские солдаты перебиты. В гроте опять стояли чаши-черепа с налитым вином. Огненный силуэт воина показывал рукой на спасительную бухточку. К ней, моля о помощи Юпитера, гребло новое судно...
Эта новелла основана на историческом факте, его привел римский историк Корнелий Тацит. Возможное место действия — гора Криуметопон (Бараний лоб).
Стоял томительно-счастливый день далекого шестого века. Светло-радостная гамма красок разлилась над скалой Дженевез, где строители могущественного монарха Юстиниана I возводили крепость. Из мраморовидного известняка серо-тусклого цвета вырастали стены и башни, розовея под лучами восходящего солнца. Величавые очертания крепости Горзувиты будто олицетворяли могущество Византии. И в тоже время крепость поэтично и романтично вписывалась в двурогий скалистый лик утеса, с трех сторон омываемого морем.
Константинопольский писатель-историк Прокопий Кесарийский впервые упоминает о Горзувитах в трактате «О постройках». При Юстиниане I средневековая Византия по-прежнему высокопарно называет себя «держава ромеев». Словно свежая струя влилась в нее с приходом к власти энергичного императора. Повсеместно началось интенсивное строительство, завоевание новых земель, возвращение старых: иногда войной, но чаще умелой дипломатией. Укреплялись византийцы и в Таврике. Возводили длинные стены, охраняющие горные перевалы, строили крепости на южнобережье. Опорой державы здесь стали местные жители — готы: земледельцы, скотоводы и отменные воины.
Крепость Горзувиты прожила четырнадцать веков. Археологи различают три этапа: первый (VI-VIМ вв.) — от времени царствования Юстиниана I до нашествия хазар, второй (ХI-ХIМ вв.) — промежуточный, «между хазарами и генуэзцами», третий (ХIV-ХV вв.) — генуэзский, до турецкого нашествия в 1475 году.
В шестидесятые годы мне посчастливилось участвовать в экспедиции по раскопкам крепости с известным крымским ученым-археологом Олегом Ивановичем Домбровским. Доброта и улыбчивость сочетались в нем с возвышенной одухотворенностью и поражающей работоспособностью. Он рисовал, делал записи, производил топосъемку, замеры — профессионально руководил всем ходом археологических раскопок. Всю жизнь Олег Иванович возился с нами, пацанами, малыми и большими, воспитывал и учил, переживал за судьбу вырастающих и всегда помогал, чем мог. На школьных каникулах регулярно организовывал походы и экспедиции, с их емким и хлопотливым хозяйством. А как доходчиво и интересно рассказывал нам на раскопках об истории родного края! И будто оживал язык земли и камня...
Крупными античными чертами лица учитель так ярко напоминал мне византийца Прокопия Кесарийского. И постоянная искра-забота в его золотистых, дорогих и любимых глазах...
Он знакомил нас с методикой работы археолога. Стратиграфия вскрываемого грунта четко изображалась на листах бумаги линиями, условными штрихами или красками. Рисунок раскрывал внутреннюю структуру, очертания, толщину — весь слой природной и культурной материи, древний человеческий мир. Археологи изучали его и старались прочитать по всем его остаткам давнюю и загадочную жизнь средневековья. Византийские стратеги избрали великолепную скальную громаду для строительства крепости — неприступной, несравненной и неповторимой в конфигурации каменных глыб с оригинальной планировкой и параметрами. Потомки переделывали и перестраивали крепость, но пространственное окружение и главные центры обороны остались прежними.
История шумными и влажными ветрами пронизывала века, двигала их, засыпала днями-песками, погружая в глубокую воду времени. Родовой строй сменили феодальные отношения, будто подстегнутые хазарским нашествием. Ушла в тень Византия. Военное дело развивалось, потребовалась новая фортификация и ремонт крепости. Все эти новшества, следы перестройки археологи читают в каменных стенах-страницах Горзувита.
Раздвоенная («двурогая») Генуэзская твердыня имеет четыре площадки. Небольшая Верхняя возвышается над крепостью. Отсюда виден весь мир, заключенный в синюю сферу неба, пространство моря, зеленый каскад гор в твоих глазах и объятиях. И будто прозрачные легкие крылья появляются у тебя за спиной и возносят в волшебные струи вечности. Когда-то и твой предок-пращур стоял здесь в задумчивом трепете очарования, влюбленный и восхищенный. Здесь встретились и мы. Твое голубовато-зеленое одеяние развевается, фигура стала совсем легка и воздушна. Ты тоже полетела сквозь Лету, и путь наш освещен золотым солнечным лучом. Значит, мы с тобой не умерли, не сгинули, а живем, живем постоянной радостью земли, солнца и воды. Не страшны нам ни смерть, ни тлен, ведь возвышенные души остаются здесь, в родном краю, навсегда. А глаза твои, как капли росы, сверкают влажной мозаикой млечного мира...
Каменные стены с парапетами укреплены с моря, мшанковые плиты с плотно пригнанной облицовкой, с розовым цемянковым раствором — здесь была цистерна для воды. А на отвесном выступе скалы прилепилась часовня, выложенная из бута. Ты молился здесь, предок! Тогда вместе с нами летят посланники Бога, ангелы византийского, генуэзского и современного Гурзуфа.
Могучие боевые стены основного узла обороны занимали Северную площадку, лежащую ниже Верхней. Высокая скала со следами висячей лестницы прикрывала ее с северо-восточной стороны. Вершина Северной площадки представляла собой выровненное ложе с перилами и зубцами. С приходом генуэзцев появилось огнестрельное оружие. Среднюю и Нижнюю площадки подпирают мощные крепиды. Стены утолщали, устраивали амбразуры для пушек. Все архитектурные подробности и детали крепости с высоким мастерством описал Олег Иванович Домбровский в свой книге «Крепость в Горзувитах». Она напечатана в 1972 году в серии «археологические памятники Крыма» (издательство «Таврия»). Современный старый Гурзуф полностью повторяет планировку средневекового Горзувиты.
... Несмотря на ранний час, поселок давно проснулся. На склонах крутого скалистого холма теснятся каменные домики. Виноградные лозы обвили веранды, садики, крепиды небольших площадок на которых громоздятся постройки. На очагах возле домов хозяйки готовят пищу. У общественного фонтана выстроилась очередь за водой. Запах жареной рыбы из харчевен сливается с ароматом смолы, доносящейся из гавани, где матросы шпаклюют палубы.
В мастерских и кузнях, что на окраине поселка, пылают горны, здесь куют якоря, изготавливают посуду, плетут рыболовные снасти. Двухколесные повозки скрипят по мостовым узких улиц. Открываются лавки с вином, рыбой, хлебом, мукой, пряностями и заморскими товарами. Разноликое торжище на главной улице гудит, как улей. А на скалах у моря, сливаясь с серым камнем и силуэтами крутых утесов, грозно и молчаливо возвышается крепость...
Крепость Горзувиты, построенная генуэзцами на фундаменте византийской — редкий памятник. Неповторимость его в умелом использовании зодчими природных пиков и скальных глыб для сторожевых башен, бастионов, высоких стен.
Здесь, на скале Дженевез, сохранились романтичные руины средневековья. Это о них писал Александр Пушкин:
Пойду бродить на берегу морском
И созерцать в забвенье горделивом
Развалины, поникшие челом...
Яхту «Морской луч» потребовалось перегнать в Керчь на ремонт. Капитан яхты Александр Ткачук слыл за бывалого. Он избороздил Понт и Средиземноморье, а его тюремные отсидки в Турции, Сирии и Италии за безвизовые плавания и контрабандные грузы придавали ему особую популярность и шик среди яхтсменов. По возрасту Александр только подбирался к пятидесяти, но уже выглядел старым морским волком. Сбитый, крепкий, он был довольно привлекателен благодаря бронзовому загару, синим глазам и курчавым золотистым волосам.
Вторым в команде яхты был его сын Шурик, двадцати трех лет. Он только окончил Одесский институт и болтался без работы. Вот папаня и взял его на яхту, они вдвоем катали отдыхающих в Ялтинской бухте.
Коком в плавание стала Мила Барамм. Ее родословная уходит в древние крымские корни караимов. Хорошая женщина по характеру и жизненному укладу. А меня пригласили в путешествие, наверное, просто из уважения к былым совместным плаваниям.
За Ялтинским маяком — свобода! Поднимаем грот, стаксель — и в путь. Ох, как хорошо тянет ветерок с запада, с плато Ай-Петри!
Обрывы мыса Мартьян миновали быстро. Ветер крепчал. Волна — большая, округлая — высоко поднимает яхту. Натягиваю резиновый костюм. Этот миг расставания с домом, городским укладом, выхода в открытое грозовое море особенно приятен. Вместе с ветром в грудь словно вливается мужество, когда совсем нет страха, а стихия воды величественна, мрачна своей суровостью, и в складках волн будто скрыто колдовство и тайны всего мира.
Вода зеленая, с малахитовой густотой, и лишь прорвавшийся светлый луч из сонма облаков пронизывает и скользит вместе с яхтой.
Но что-то непонятное, непривычное в море и на душе. Какое-то острое отчаяние рассекает воду, и неожиданно вырастают две огромные скалы. Это Адалары. Они стоят вечно, но вдруг утонули в водяной пелене и вновь выросли скальными скулами в пене разбивающихся волн.
...Вздрогнула земля и вода, архитектурную стройность мира разорвала подземная мощь, смешав линии в хаос. Со свистом рванул гик грота на другой борт. Но мы успели увернуться. И страшный свет, быстрый, магический, разлился, расплескался по облакам и волнам. Красное, кровавое, колдовское кипело там внутри грозового мира, море горело космическим огнем. Казалось, яхта вот-вот взовьется вверх, ввинчиваясь в возникший столб воды, или рухнет в глубокую пропасть. Мы онемели, впервые ощутив себя на грани Непостижимости. Раньше только читали в местной газете, что над Ялтой и Ай-Петри все чаще замечают НЛО, серебристые облака, голубые суспензии, сверкающие тарелки, сигары и другие загадочные явления...
А чудеса продолжались. Опять передернуло мир, гора Авинда засветилась розовым светом, а над Аю-Дагом фиолетовые блики прорвали тяжелый гранит. Сумасшедший вал погрузил яхту в пучину, и изнутри Смерть вспыхнула серебром, и все засверкало поминальными огнями, натянутыми тросами-нервами, хохочущими лицами...
Кто они?! Наша команда?! Отнюдь... Это — пришельцы.
Но «Морской луч» вырвался из тяжелого каскада, развернул паруса и смело ринулся в новый венок волны.
— Держитесь, ребята! — прохрипел Ткачук, сжимая руль и бросая яхту на верхушку пенящейся горы. Глухой, гибельный гул изливался со дна моря и падал твердью воды с непроглядных высот.
Я многое видел в своих путешествиях, но такое... А может, это все? Значит, пришла Она? Тогда великолепный и красивый конец.
Карусель продолжалась. Вода и волна, ломающиеся линии горизонта, скалы и камни, звон земли, музыка моря, хохот пришельцев, стон команды... И вдруг дикий порыв ветра подкинул яхту над кипящей бездной. Я схватился за леер, он горел в моих ладонях. Смута моря, а может, всей жизни нахлынула и придавила меня на корме.
Меж штормовой явью и скальными силуэтами вдруг встало двойное полукольцо ярких радуг. Они плавали, колыхались, вырастали нимбами над головами горных вершин, переплетались в радужное виденье странно меняющихся профилей воды, неба, облаков, утесов.
Яхта летела сама, Ткачук давно бросил руль, испытывая непонятную тревогу, нахлынувшую с силой урагана. Мы видели много бурь, но такую красочную — впервые. Что случилось? Куда мы попали? В какое волшебное кольцо? Прорвав его за Аю-Дагом, яхта втягивалась в черный омут ночи.
...И только через неделю мы узнали, что были в эпицентре малого землетрясения, прошумевшего в земных глубинах Ялты осенью 1996 года.
Украшая Крым цветами, Творец залюбовался сотворенной им прелестной Гурзуфской долиной, и подарил ей еще один бутон — каменную розу Гелин-Каи.
Она расцветает розовыми и желтыми лепестками, как райскими красками, она ликует блаженными запахами окружающих садов и виноградников и магический блеск исходит от нее по всей округе. Подойди, путник, к ней, прикоснись ладонями, и почувствуешь тонкую нежность волшебного скального цвета, хрупкого и хрустящего, как серебряное сияние млечной луны над приморскими далями.
Откуда появляются «цветные» или «радужные» скалы среди светло-серого или белого известняка Крыма? Иногда обрывы покрыты тонким налетом окислов железа, придающих поверхности розоватую или желтовато-бурую окраску. Рождаются окислы от химического и физического выветривания. Породы содержат малое количество разных примесей в массе образующего их карбоната кальция. Среди них — окислы железа и марганца. Вода медленно, но растворяет известняк, а окислы оставляет. Они и расцвечивают скалы розовыми, желтыми и бурыми разводами.
Когда средневековая Таврика пала под татаро-турецким нашествием, татары стали давать завоеванным землям свои названия. Кизил-Таш переводится как «Красный камень». У этой скалы есть и другое, более древнее название — Гелин-Кая. Вторая часть соединенного топонима — это татарское слово, а первое — греческое, искаженное татарами. Гелин-Кая означает «Греческая скала», на ней стояло древнее укрепление. В районе Гурзуфа есть две крепостные постройки, определенным образом противопоставленные друг другу в татарской топонимике: Дженевез-Кая — Генуэзская скала и Гелин-Кая — Греческая скала.
Сейчас и в прошлом рядом с Гелин-Кая проходили транспортные магистрали Южного берега. Скала служила передовым дозорным укреплением византийским грекам, позже крепость отошла к генуэзцам. Скала служила передовым дозорным укреплением византийским грекам, позже крепость отошла к генуэзцам.
Гелин-Кая — гигантский блок известняка, отколовшийся от плато и медленно сползающий к морю. Такие «отторженцы» здесь повсюду, а Адалары уже достигли морской поверхности. Высота скалы -72 м, площадка на скале — 125 м (ширина 50 м). В плане она напоминает собой раковину ископаемой палеозойской брахиоподы — спирифера. Издали Гелин-Кая похожа на колоссальных размеров барабан. Это первоклассный оборонительный и наблюдательный пункт.
Взойти на вершину можно лишь с северной стороны, пройдя по крутой тропе, в древности она была узкой дорогой с крепидами. Вершина скалы разломом разделена на две части: южную и северную.
Крепость Гелин-Кая довольно мала, остатки ее сохранились до наших дней. Она состояла из стены, широтно-расположенной над бровкой северных обрывов и поперек седловины, и противостоящей ей четырехугольной башни (боннет или тамбур) до 10 м высотой. В центре стены находился проход шириной 2 м. Толщина оборонительных стен, сложенных из бута на песчано-известковом растворе, 1,2 — 1,5 м. Сохранившаяся высота — 1,2 — 1,8 м. На южной части скалы видны следы построек, в том числе и небольшой церкви.
Собранный археологический материал — керамические остатки черепицы, посуды, кусок колонны из проконесского мрамора (подобного вида колонны типичны для средневековых базилик V-VIвв.), грекоалфавитные знаки на обломках — позволяет археологам отнести памятник к VI-Х вв., т.е. к греко-византийской эпохе. Так утверждает археолог Л. В. Фирсов.
А археолог В.Л. Мыц называет укрепление Гелин-Кая замком и датирует его ХIII-ХIV вв.
Я не специалист, и поэтому не могу поддержать никакую сторону, для меня просто дорого и приятно, что сохранились древние руины на вершине скалы. Оттуда открывается роскошная панорама Гурзуфской котловины с высоты птичьего полета. Заметна каждая складка сланцевого склона, изрезанного множеством оврагов и гряд.
А, может быть, именно это место называлось «Вигла» — по-гречески «стража, караул»? Важная памятка старины. Хотя Лев Васильевич Фирсов отождествлял с этим названием белый конус скалы над Гурзуфским седлом. Рядом с ней проходила старинная дорога на перевал, и, возможно, на утесе тоже стояла крепость. Вдоль этой дороги неутомимый археолог находил обломки керамики тысячелетней давности.
«Будто бы именно по этим косогорам многие сотни лет назад спускались и поднимались повозки, груженные изделиями гончаров и черепичников. Будто бы не раз эти повозки заваливались на бок на дорожных косогорах, дробя драгоценный груз».
Это строки Фирсова из его книги «Исары».
Тысяча лет — Боже мой, какая уйма времени! Просто трудно вообразить и осмыслить этот поток прошедших лет. Сижу на вершине Гелин-Каи и стараюсь пройти, как бы провалиться сквозь века, и словно выплыть тысячу лет назад. Что было тогда? И вдруг — все так просто и ясно. Такое же дивное лоно Гурзуфской котловины, внизу горб Медведь-горы, слева Партенит (там в VII веке была резиденция епископа Иоанна Готского, причисленного впоследствии к лику святых), прямо у моря Горзувиты, где еще в VI столетии, при императоре Юстиниане I, была построена византийская крепость. А на Гурзуфском седле в конце VII столетия стоял христианский храм.
Известняковый блок Гелин-Каи медленно сползал по сланцевому склону и бесконечной дороге времени. А древняя стена и башня крепости, озаренные предвечерним солнцем, нагретые и пахнущие бальзамическим ароматом, вытягивались трехгранным и трапециевидным в профиле бортиком средневековой черепицы.
Горные скаты под перевалом уже тонут в вечерних тенях и блекнут, скрываясь в туманах. А поверх протянулись прямые красные лучи с закатывающегося огнистого круга над скалистым обрезом. Тысячи лет будто воплотились и растворились в белоснежном облаке, медленно плывущем в лазурном и бездонном небе. А за ним — еще такие же, вычурные и величественные, из белых, бронзовых и багровых клубов. Далекий блеск золотого воздушного и курчавого руна... И кажется, что истертый потрескавшийся пергамент древней карты предстал в цвете небосклона.
Облака, как вершины гор, как острова, разбросаны в разлившейся синеве. Их узорчатые края, тонкие и пушистые, завиваются кружевами, словно края истрепанной изжелто-белой бумаги. Мне кажется, в одном высоком челе облака будто отпечаталась перипл-лоция с описанием нижележащего берега моря. Оно пронизано тенями и теплотой, будто той далекой, гревшей еще моего пращура, когда он, мечтая, смотрел в небо, думая о будущем свой земли.
Закат, тишина, успокоение. Витое облако средневековья и конца двадцатой эпохи замерло над перевалом. А над Гелин-Кая — живая, легкая и прозрачная волна весны, обшитая кружевами цветов. Это из густых лесов и балок с ключами кристально чистой воды брызжет, рождаясь, зеленой свежестью и негой Новое тысячелетие.
«Топоним РОМАН-КОШ, возможно, следует определить полностью как индоарийское название - ВЕРХНИЙ ПРИВАЛ или ВЫСШИЙ ПОКОЙ, что сообразуется с самой высокой вершиной Крымских гор. Интересно, что одно из крымских ущелий, УЧ-КОШ, сравнительно близко расположенное от горы РОМАН-КОШ, неофициально переводится без всякого объяснения как ущелье ТРЕХ ГОР (ТРЕХ ВЕРШИН)... УЧ-КОШ - яркий образчик смешанного и измененного со временем топонима, где УЧ — это ТРИ тюркского происхождения, а более древнее КОШ — индоарийского».
(Версия Эдуарда Левина в статье «Чудесное зеркало Крымской топонимики» в журнале «Крым-90».)
Прочитав версию Эдуарда Левина, я сразу перевел Роман-кош, как «гора Романа». Имя христианское, и его можно сравнить с Ай-Петри — «Святой Петр». А я был уверен, что в празднование 300-летия Дома Романовых гору и назвали в честь русских царей. Оказывается, все здесь глубже: рядом, на Гурзуфском седле, археологи раскопали языческое капище тавров. А, может, было святилище и на самой высокой вершине Крыма, и совершали там обряд поклонения главному «духу гор». А потом у христиан появился святой Роман, как Петр, Федор (Ай-Тодор), Даниил (Ай-Даниль). Могли дать имя этой горе и римляне, и византийцы, и русские — христианство пришло на Русь из Крыма.
Все это, конечно, домыслы и догадки, но, тем не менее, люди издревле знали о самой высокой горе и поклонялись на ее вершине Божеству. Возможно, проводили праздники выгона отар на летние пастбища, а, может быть, гора служила своеобразным природным храмом, где святым был Роман. Так оно или нет, но гора царская. И даже звери здесь, на горной высоте, имеют царскую осанку — благородный олень, грациозная косуля, быстроногий муфлон.
А романкошевские дали — словно родники чистой и чудесной красоты, преображающие дух и тело. Сидишь на вершине и пьешь эту синюю прохладу. И не можешь насытиться... Верю в ее исцеляющую силу. Восторжен, сладок воздух и упоительна тишина Роман-коша!
Роман-кош находиться на Бабуган-яйле. Крымская яйла — это карстовое плато с обычными природными явлениями, такими, как выщелачивание горных известковых пород дождем и талым снегом. В результате на поверхности гор образуются отдельные глыбы, длинные и острые зубцы скал, хаос ущелий, провалов, воронок, трещин ям, серый обнаженный камень.
Яйла безлесна. Ученые спорят: одни говорят, что на яйле в древности был лес, позже хищнически уничтоженный человеком, а другие утверждают, что яйлы всегда стояли голыми. Одиночные деревья растут лишь в воронках и в расщелинах скал. Не везде есть и травянистая растительность — только среди обломков известняка, в относительных низинах, где задерживается влага. В благоприятных условиях находятся впадины и котловины, сюда заносятся продукты выветривания и скапливается перегной. Получается плодородный слой почвы, где произрастают луговые и степные растения. Здесь можно встретить ковыль, веронику, душицу, примулу, девясил, колокольчик, тысячелистник, подмаренник и др.
И все же неожиданна и оригинальна растительность яйлы на скалах, в трещинах и вымоинах. Карровые поля разукрашены разноцветным ковром цветов. Лазурно-голубые фиалки, трехцветные анютины глазки, белая душистая резуха, желтые цветочки крупки остролистной, бирюзовог-олубые поля незабудок. И все растения имеют крупные цветы и беловато-серое опушение.
Яйла играет большую роль в водоснабжении Крыма. Юрские известняки поглощают всю дождевую и талую воду, фильтруют ее, и по пещерным каналам вновь выдают на поверхность. Вода доходит до водоупорных глинистых сланцев и выплескивается на поверхность на разных уровнях источниками и родниками, сливающимися в реки, которые поят Крым.
Буковые и сосновые леса окружают Бабуган-яйлу, и молодая поросль подступает по горным склонам к вершине Роман-коша.
Роскошная гора — самая высокая в Крыму (1545 метров). Для меня, что Эверест в Гималаях. Но туда, на Эверест, попадают единицы, а сюда каждый может взойти в любое время года, наслаждаясь горной природой.
Поднимаясь на Роман-кош, всегда любуюсь склонами с пасущимися оленями и косулями. Такими я представляю райские поляны, где щиплют сочную траву крылатые козероги, порхают синие стрекозы и пестрые бабочки. И такие же распускаются цветы в стране живительной прохлады.
...Муфлон застывает на скалистых утесах в неподвижной позе на фоне заходящего солнца. Чеканный его силуэт в огненном круге повторяет рисунок значка когда-то успешно действовавшего у нас Крымско-Кавказского горного клуба. Это был серебряный оксидированный эмалированный овал, окружность которого изображает веревку, употребляемую при переходе по скалам и ледникам. На переднем плане — перекрещенные горный топор и альпеншток. На фоне изображена гора, перед ней выступает скала, а на ней стоит горный козел — такова эмблема клуба.
Спирально закрученные рога, царственная осанка. Чувствует себя муфлон победителем скал, единственным созерцателем тишины и покоя в сияние солнечного заката.
Одно из самых восхитительных зрелищ на Роман-коше — бег косули. Легкая и грациозная, она едва касается земли и снова стелется в прыжке-полете, поджимая ноги. Будто свежий ветерок летит над травой. Чуть вздрагивают цветы и поворачивают головки вслед убегающей косули.
Изящен и красив олень, с его мускулистым телом и стройными ногами. Повернет гордой головой с ветвистыми рогами, как лесной короной, и в волнении забьется сердце от тайного наблюдения за животным. Много прекрасных и благородных линий собрала природа в фигуре оленя. Он вдруг встрепенулся, почуял что-то, грозно взмахнул мощными рогами, словно высек искры из золотого слитка осени, и призывно затрубил.
Лучшее время на главной горе Крыма — закатный вечер, когда Роман-кош становится сверкающим престолом из красного золота, и бегут по небу облака, точно волшебные колесницы древних богов античной Тавриды...
Босиком по траве. Легко и радостно ногам, освобожденным от тесных пут обуви. Исцеляющая свежая влага росистой травы.
... Они вдвоем шагали по зеленым травам Роман-коша.
— Хочешь, расскажу тебе легенду о серебряном олене Роман-коша? — вдруг предлагает девчонка. Он удивленно смотрит на нее, - ведь легенды всегда рассказывают старые люди, умудренные долгой жизнью, — здесь — юное и светлое существо, словно ласковый легкий ветерок. Но девчонка, оставляя на росе искрящиеся следы, рассказывает парню поэтическое предание:
— Живет на Роман-Коше олень с серебряными рогами и копытами. Когда ступает он по лесной опушке — точно королевич в тронном зале. Повернет головой с ветвистыми рогами — и будто лесная корона сверкает у него на голове. Этот сказочный олень — хранитель горных родников и источников Крыма. Смотрит он, чтобы не иссякли прохладные и живительные струи ключевой воды. Чтобы звери и птицы всегда могли испить вкусной горной воды. Но если вдруг родники мелеют и засыхают, взбирается олень на самую высокую гору и становится на краю скал. Стоит и ждет, пока в небе не появится тяжелая грозовая туча. Тогда олень поднимает голову с ветвистыми рогами и высекает из тучи белые молнии, вызывая на землю долгожданный дождь. И наполняются водой родники и источники. Радуются звери и птицы. Есть такое поверье — кто увидит оленя с серебряными рогами и копытами, тот будет долго и счастливо жить на свете. Но чтобы его встретить, нужно обойти Крымские горы, испробовав воды из всех источников и родников, — окончила рассказ девчонка.
— Это предание наших дней, оно приглашает нас путешествовать в горы для отдыха, для лечения недугов и лени. А не ты ли его сама сочинила? — спрашивает юноша.
Но он почему-то не спорит с ней. Может, оттого, что под ногами хрустально сверкает роса. И дышится сладко и привольно...
Высоко в горах Крыма, в диком, живописном ущелье между Бабуганом и Синаб-дагом был когда-то Козьмо-Дамиановский монастырь. Величественная красивая постройка была уничтожена фашистами, чтобы партизаны не находили здесь приюта в суровые зимние дни. Не осталось зданий гостиниц и деревянных церквей, а вот каменная часовня, построенная над источником Савлух-Су, сохранилась до наших дней. Вода источника, всегда не теплее 8 градусов, чистая и приятная на вкус, считается целебной с давних времён. Отсюда и её название «Савлух-Су» — «Исцеляющая».
В начале прошлого века графиня Софья Потоцкая выделила деньги на постройку первого пристанища для паломников. Позже, в пятидесятых годах, симферопольский купец, вылечившийся от недуга после купания в источнике, поставил здесь сруб с образами Святых Козьмы и Дамиана. В 1895 году тут был учреждён монастырь по распоряжению архиепископа Таврического Иннокентия.
Одна из легенд о монастыре рассказывает, как два брата — искусные врачи Козьма и Дамиан, принявшие христианство, были сосланы за свою новую веру в Тавриду. Случилось это при римском императоре Диоклетиане. А здесь, в горах, их убил один из врагов, завидовавший способностям братьев хорошо и быстро исцелять больных людей. Убийца закопал тела рядом с источником. Вскоре после их смерти один из горских жителей задумал избавиться от своей жены. Он заманил женщину в эти места, сильно избил, повредил глаза и бросил в лесу. Горемычная ползала по земле и умирала от голода, как вдруг ей явились двое незнакомых мужчин, назвавшиеся Козьмой и Дамианом. Они подвели несчастную женщину к источнику и велели умыться. Внезапно к женщине вернулось зрение... У себя в деревне она всем рассказала о случившемся. Односельчане ей не поверили, но притащили к заветному источнику мёртвого барана и бросили его в воду. Животное ожило.
Однажды к этому источнику пришёл пастух с козами. Здесь он решил отдохнуть и уснул. Пастух болел проказой и очень страдал. Во сне к нему явились два человека с нимбами над головами и, объявив, что они именуются Козьмой и Дамианом, приказали больному погрузиться в источник. Очнувшись, пастух немедленно бросился в воду, а выскочив из неё, опять заснул. Чудотворцы снова явились к нему и сказали: «Ты будешь совершенно здоровым сегодня же. Но помни, что ты должен ежегодно 1 июля являться к нашему источнику для омовения тела. Советуй то же делать и страждущим братьям твоим.»
...Известный учёный-историк Кондараки в своём «Универсальном описание Крыма» полагает, что во времена преследования христиан в этой малодоступной местности стоял храм во имя названных Святых.
Вера в целебные силы источника Святых Козьмы и Дамиана сохранилась до наших дней. К дням храмовых праздников, проходивших здесь 1 июля и 6 августа, а также 29 июня — в день Святого Петра и Павла, — сюда стекались толпы паломников.
В 1923 году монастырь закрыли большевики. Здесь разместилось управление Крымского заповедника. Директором стал легендарный А. В. Мокроусов, командовавший Повстанческой армией в горах Крыма в Гражданскую войну.
Во время Великой Отечественной Мокроусов вновь возглавил партизанское движение Крыма. Штаб Мокроусова находился над монастырём, на горе Чёрная. Все служебные, хозяйственные и жилые постройки бывшего монастыря, в том числе музей со всеми коллекциями, лаборатории с оборудованием, научная библиотека с рукописями и материалами научно-исследовательских работ, были уничтожены фашистами.
Мои встречи с монастырём начались в 1954 — 60-х годах, когда заповедник ещё был открыт для туристов. В школьном походе я попал сюда в первый раз, и был навсегда очарован этим удивительным уголком Крымского леса с могучими, притаившимися толстоствольными буками и соснами. Потом, работая инструктором, я постоянно приводил сюда туристические группы.
Однажды ночью мне одному пришлось пробираться по ущелью. Лунный ливень света окутал лес, и гибкие чёрные тени тихо кружились вокруг. Вода в речке о чём-то беспокойно журчала. Я подходил к развалинам бывшего монастыря. Справа от дороги открылась огромная подпорная стена, обросшая мхом, по которому струились зелёные лунные каскады. Возле часовни, у каменного колодца, куда поступает святая вода из источника, я вдруг увидел странные тени. Какие-то фигуры погружались в холодную воду купели и тут же стремительно выскакивали обратно. Я замер в изумлении. Ни одного звука не доносилось оттуда. Стройные силуэты дев, заворачиваясь в белые хитоны, исчезали в серебряном дыму. Что это?
Как раз шёл церковный праздник 1 июля. Неужели видения монашек посетили свой женский монастырь? Утром я услышал, что ночью Святую купель принимали девчонки-туристки из Москвы, загадав заветные желания.
Несколько лет назад я оформлял очередной пропуск для горноспасателей в Козьмо-Дамиановский монастырь. Директор Владимир Алексеевич Лушпа, подписывая разрешение, сказал, что если я начну водить сюда экскурсии, то будет много желающих, особенно мужчин. Я поинтересовался — почему?
— Специалисты, исследовавшие воду, — ответил он, — отметили её целительную силу. Она облегчает многие болезни, но особенно эффективно помогает страдающим импотенцией.
Я улыбнулся и рассказал об этом ребятам-горноспасателям. Пришли мы к источнику. Смотрю, а мои спутники наполняют водой фляги, да не по одной, а штук по пять набирают. Подумал — и тоже налил в бутылку Святой воды.
Судьба однажды забросила меня к этому месту ранней весной, когда Бабуган-яйла стояла в мартовских сугробах. И мы мчались на лыжах по склонам горы. Внизу золотым крестом солнца блистала отметина Козьмо-Дамиановского монастыря. Святой крест весны...
Сейчас монастырь спит под снегами, и ведут к нему лишь звериные тропы. И только Святая вода, набирая целебную силу и лесной аромат гор, пробирается сквозь толщу земли к каменному подножию часовни.
Бледно-зеленые осенние звезды. Угасли дни и годы, когда ты жил и правил Византией (527 — 565 гг.). И образ твой, император Юстиниан I, основатель двух главных святынь Константинополя — церквей Св. Апостолов и Св. Софии, — встает в венце из мирта и лавра.
В глазах византийцев царь был священной особой. Его власть, как и власть Бога, носила абсолютный характер. Если во времена Рима императоры делились властью с сенатом, то теперь с церковью. После подавления Юстинианом восстания «Ника» он становится единоличным, ничем не ограниченным автократом, наместником Бога на земле.
Юстиниан I был одним из самых сильных императоров Византии. При нем «держава ромеев» уже была византийской, но по-прежнему величала себя римской. Юстиниану I принадлежит последняя попытка восстановить господство Римской империи. Византийцы считали себя законными наследниками всех прежних римских владений, в том числе и Боспорского царства, испытавшего нашествие гуннов и готов. И главной целью Юстиниана I в Таврике стала безопасность путей — сухопутных и морских. Обо всех его мероприятиях, военных и дипломатических, рассказывает Прокопий Кесарийский, писатель-историк, живший в Константинополе, в своем трактате «О постройках»: «...Что касается городов Боспора и Херсонеса, которые являются приморскими городами на том же берегу Эвксинского Понта за Меотидским болотом, за таврами и тавроскифами, и находится на краю пределов римской державы, то, застав их стены в совершенно разрушенном состояние, он сделал их замечательными и крепкими. Он воздвиг там и два укрепления, так называемое Алуста и в Горзувитах. Особенно он укрепил стенами Боспор...»
Царь считал себя представителем не только светской власти, но и первосвященником. Председательствуя на собраниях, он активно принимал участия в церковных делах. Каким пышным религиозным ореолом был окружен византийский император в процессии по великим праздникам! Именно на царских выходах в храм Св. Софии он выступал как царь-первосвященник.
Там на мозаике изображен Юстиниан I, приносящий в дар церкви тяжелую золотую чашу. Голова, увенчанная диадемой, окружена нимбом. Роскошное одеяние разворачивает ослепительное богатство палитры — от нежно-белых и пурпурных тонов до ярко-зеленых и оранжево-красных. Мелкие кубики мозаики ярко выделили индивидуальные черты — особую строгость лица и печать глубокой убежденности.
...И подданные вдруг содрогнулись, увидев твой черный лик с чертами каменными, немыми, полные несчастья и бессилья. Они поняли, что страшный недуг поразил тело императора. Все лучшие доктора и знахари столицы лечили Юстиниана I, но безуспешно, ведь рок неотвратим. Но прослышал император, что за Понтом, в Таврике, два врача, братья Косьма и Дамиан, коварно убитые недругом, воскресли от живительной воды, напоенной волшебной силой земли, травы и корней гигантских буков, грабов, дуба.
И приплыл Юстиниан I на корабле в порт-крепость Горзувиты, а оттуда ушел в горы к Источнику. Все лето прожил он в лесном шалаше, купаясь нагим в холодной прозрачной купели, питаясь скудной монастырской пищей с хлебом ржаным, да молоком. И вылечил он свои ядовитые язвы, очистил тело от струпьев и гноя. Стал чист, как белый мрамор, свеж, как синие небеса, и просиял красой непостижимой. И вновь возглавил трон Византийский, ликуя и торжествуя, и мудро управляя смертными.
Как и встарь, по-прежнему, струится этот исцеляющий родник в горах, и бредут к нему несчастные и больные, склоняя головы, утоляя жажду и обмывая тело бренное, покрытое гнилыми лишаями. И поклоняются Источнику и стар, и млад, и боготворят Владыку за чистые и здоровые струи воды, сочащиеся из груди земли.
Это самый высокий перевал Крыма. Здесь скрещиваются две древние дороги. Одна соединяла Южный берег с глубинными районами полуострова (ее открыл в 50-х годах О. И. Домбровский), а вторая пролегала по плоскогорьям Главной гряды и была прослежена на протяжении нескольких десятков километров, далее спускалась в Байдарскую и Алуштинскую долины. Эта дорога, обнаруженная ялтинским археологом В. И. Новиченковым, значительно сокращала расстояние вдоль побережья, она была удобна для использования в летнее время как скотопрогонная тропа и имела экономическое и военное значение.
Сейчас через Гурзуфское Седло проходит старинное Романовское шоссе. Когда в 1981 году здесь прокладывали газопровод для Алушты, случайно наткнулись на святилище античной эпохи. Языческое капище служило для скотоводческого культа и действовало на протяжении тысячелетий, начиная с эпохи камня и заканчивая поздним средневековьем. Здесь собрано огромное количество останков жертвенных животных — коров, быков, лошадей, домашних свиней, коз и овец.
Когда Крым принял христианство, то на перевале Гурзуфское седло в конце VII века был построен храм. В жертву тогда по-прежнему приносили мелкий рогатый скот. На этом же месте позже возвели еще два христианских храма (кон. VII-Х вв. и Х-ХIII вв.). Концом XV века датируют самое верхнее сооружение. Потом храм был разрушен, и обряды совершались на его руинах. Священное место было обозначено вертикально установленным камнем удлиненных очертаний — менгиром.
Самой яркой ритуальной активностью отмечено святилище в античную эпоху, об этом говорят значительные по ценности собранные вещи. В раннем периоде святилища (VII-IV вв. до н.э.) главенствовали в обрядах жертвоприношений вещи варварского облика: бронзовые проволочные браслеты, спиральные пронизи, булавки, — подобные найденным в погребальном инвентаре таврских могильников. Потом пошел античный импорт. Коллекция памятника насчитывает около пяти тысяч предметов.
Выделяется италийская серебряная и бронзовая посуда. Среди обнаруженных вещей также — стили, стригили, амулеты, медицинские инструменты, детали весов, орудия труда, украшения из камней, цветных и драгоценных металлов, скифское, сарматское оружие и очень редкие для памятников Северного Причерноморья предметы римского вооружения.
Захватывает дух от нумизматических находок. Это статеры лисимаховского типа, тетрадрахмы Митридата VI Евпатора, драхма Полемона Понтийского, монеты Вифии, Каппадокии, Дионисополя, Хиоса, Амниса, республиканского Рима, кистоферы Марка Антония и Августа, денарии и ауреусы Тиберия, Клавдия, Нерона, Вителлия, Огона, Веспасиана, Траяна, монеты Ольвии, Боспора, Херсонеса. Нашли археологи уникальные экземпляры золотых монет государств Северного Причерноморья: херсонесский статер 95/96 г.н.э., боспорские статеры — царицы Динамии 21/20 г. до н.э., царя Аспурга 17 г.н.э., два статера Митридата VIII, 40 г. д. н. э.
Восторг и радость вызывают античные серебряные и бронзовые статуэтки — двадцать целых, а также осколки разбитых при совершении жертвенных обрядов. Это изящные и хорошо сохранившиеся заботы с высоким художественным исполнением — настоящие шедевры античного искусства. В Ялтинском историко-литературном музее выставлены статуэтки Зевса, Посейдона, Гермеса, Аполлона, Ареса, Тюхе-Фортуны, Исиды, Кибелы, Артемиды, коня, змея, орла. В раскопках христианских храмов на священной горе найдены фрагменты мраморной чаши, пряжки, византийские монеты, изделия из плоского средневекового кирпича — плинфы и смальты (мелко колотые кубики разноцветного стекла для мозаичных изображений). Есть и другие предметы церковного культа: осколки стеклянных лампад и бронзовые крепления для них, десятки железных и бронзовых крестов, среди которых два энколпиона — двустворчатых креста с вместилищем для хранения священных реликвий.
На полу лежали монеты Крымского ханства: Менгли-Гирея (1467-1515гг.) и Сахиб-Гирея (1538г.).
В заключение описания святилища на Гурзуфском седле нужно обязательно рассказать туристам о ялтинских археологах — супругах В.И. и Н.Г. Новиченковых. Буду краток. Для меня все мои знакомые археологи — это люди высокой культуры и благородства, неутомимой работоспособности и самоотдачи. Такова и чета Новиченковых. В течение десятка лет — с весны до поздней осени, когда снега уже заметают перевал, они трудились здесь, иногда оставаясь в одиночестве, что теперь уже не безопасно. Молва трезвонит о золоте перевала, и грабители с лопатами и ружьями ринулись добывать клады. И если Ялтинский музей имеет коллекцию мирового значения и достоинства, нужно поблагодарить и археологов Новиченковых. Они сумели выстоять перед всеми опасностями, собрать уникальный богатейший исторический материал и рассказать нам обо всем в своих научных статьях и публичных лекциях. (Все исторические данные В этой статье собраны из работ Н.Г. Новиченковой).
...Сначала здесь гордо и тревожно звучала боевая римская буцина, а еще до нее в бубен била рука таврского жреца и пылал костер языческого огня, глотая черепки и осколки разбитой посуды, кровь убиенных жертвенных животных и прекрасных дев. Сюда на высокогорное капище спешили пешие и всадники, чтобы поклониться первобытным Святым, владевшие умами и сердцами местных жителей — тавров.
В дар языческому храму, где главенствовали Огонь, Ветер, Дождь и Солнце, приносили все лучшее, награбленное и завоеванное в битвах и пиратских стычках с чужеземцами, приплывавшими к берегам Тавриды и строившими здесь богатые города-полисы. И как-то раз один из смелых и сильных воинов-аборигенов принес сюда трофейную буцину, трубу с одним загнутым концом, подобранную в обозе разгромленного римского каравана у Чертовой лестницы. Звук буцины гулким эхом прокатился по всхолмленным вершинам главной горной гряды, где паслись многочисленные стада. Потревоженные животные с испугом и интересом поднимали рогатые головы и слушали странный будоражащий сигнал, гудящий утробным таинственным предсказаньем.
Потом на скалистом перешейке христиане построили свой скит. Двухскатная крыша, покрытая черепицей, и купол храма, увенчанный крестом, возвышались на самом высоком перевале Таврики. Отсюда на юг и на север раздавался звон колокола, будто золотой глас падал с синих небес. И зыбкое эхо разносило его в мирскую даль. А таинство волнующих отзвуков замирало в белых божественных облаках и полукружии обрывистых хребтов, как благовест самой природы.
И шли на звон колокола христиане, приносили свой поклон и подарки, молились Богу и с трепетным вздохом замирали, наблюдая вдруг открывшиеся могучие, монументальные, мерцающие млечностью картины мирозданья. Будто пили прохладную,
чистую и вкусную воду земного источника. И всегда солнечный свет: восходящего — пурпуровый и закатного — багровый, переходил и превращался в малиновый звон.
Черная гроза пела и сверкала молниями и громами, сталкивая мощные башни туч, извергая секущие струи или снежный лазурит. Клокочущая тьма вдруг озарялась быстротекущим белым блистанием. И над чашей сияющих небес рождался колокольный благовест. Падал тягучий, томный и тяжелый, превращался в шелковый шелест дождя и взволнованное колыханье зеленых трав с горными цветами. Серебряное таинство звука неслось сквозь плывущий туман и услаждало пеньем античных сирен, сжимало сердце стенаньем скал с падающими камнями и пугало страшным стоном былых битв, живущих в хороводе теней истории.
Шумят у подножья библейские дубы, можжевельники, тисы, сосны, буки и грабы, как череда народов, ступавших здесь по дорогам через перевал, где звал и звенел золотом солнца и жизнью тысячелетий колокол христианства. И звуки эхом кружатся в листве и ветре, в сплетении ветвей и стволов, как магические знаки человеческих судеб.
Замри, путник, на перевале, вглядись в синюю даль, где сизой тенью горных хребтов будто застыли века и преданья. И над окровавленными утесами-кострами застывших канувших сражений встает солнечное знамение. Ты слышишь, как стучит твое сердце, как поет земля, как звенят небеса — и трубный голос оленя, словно колокол, любовным гимном взывает к жизни.
Видишь — в лучах заходящего светила ложится пурпурный силуэт перевала, как Божественный алтарь, на морскую гладь у Гурзуфа. И твоя фигура, и голова покрываются золотистым нимбом, излучающим алмазный свет, точно у крылатого ангела-спасителя. Торжество счастливой судьбы падает на твою добрую и умиротворенную душу. И славят этот призрачный мир плачущие прозрачные музы-росы на лепестках зацветающей дикой розы.
И терпкое зеленое эхо трав и цветов, в звуковых вибрациях давних молитв и святых заклинаний, от античного капища и колоколов христианских храмов струится и летит над горами Крыма, застывая клекотом орлов, журчаньем родников, сиянием солнца. В зеркале моря отражается и поет плывущий мир Вселенной.
Протяни руки, путник, обними земной шар, и снизойдет на твое тело космическая энергия Бога, и продлятся твои годы жизни, счастливые и светлые.
Над Ялтой, у самой кромки зеленых гор, высится скала-камень. Встает солнце, и в утренних лучах камень розовеет, потом его покрывает полуденный пурпур, а на закате он становится алым, как кровь. Это — Красный камень.
С Красного камня Ялта похожа на зелено-голубую раковину у синего моря. Чуть выше камня, среди перекрученных от зимних ветров крымских сосен, стоит диоритовый памятник партизанам. Здесь сражались бойцы Ялтинского партизанского отряда. Отсюда партизаны вели наблюдение за городом, здесь находился их боевой секрет, тут отражали атаки карательных отрядов. С Камня уходили партизаны на боевые операции,
....Фашисты окружили землянку, где жила пятерка во главе с Владимиром Андреевым. Он приказал товарищам уходить в лес, а сам вступил в бой, прикрывая друзей. Храбро сражался командир пятерки, метко стреляя по врагам, но получил тяжелые раны в плечо и живот, и потерял сознание. Фашисты пытали и жгли Андреева. Он умер молча. Погибли и его товарищи, попав в засаду.
Командир другой партизанской пятерки, Василий Кулинич, ялтинский мастер-часовщик, выбрал место для землянки на перекрестке лесных троп. Тщательно замаскировал. Каратели, разгромив землянку Андреева, шли по тропе уверенно, не таясь. В центре шагал высокий офицер с большой кокардой на фуражке.
Кулинич не спешил. Он уже пропустил мимо фашистскую усиленную разведку, потом вторую группу солдат – все выжидал важную птицу. И дождался: в упор расстрелял ялтинского коменданта Биттера, родственника Геринга. Фашисты растерялись. Партизаны воспользовались этим и забросали их ручными гранатами. Лесная артиллерия вызвала панику и фашистских солдат, они побежали. Так партизаны отомстили за погибших товарищей...
Красный камень. Точно застыла капля алой крови, пролитой партизанами в боях с фашистами.
Красный камень. Партизанский камень.
16 апреля, в день освобождения Ялты от фашистов, сюда поднимаются горожане и чтят память своих погибших сограждан. Цветы и лавровые венки, перевитые алыми лентами, ложатся к подножью диоритовой колонны. В минуту молчания застывают люди, а по ущельям бегут облака, как грозные дымы суровой прошедшей войны.
Бережно хранит Ялта память о своих защитниках.
Красный камень. Партизанский камень. Памятник героям-мстителям алеет на вершине Крымских гор.
Умирают ребята, уходят друзья... Почему-то торопятся, будто вскакивают на черного иноходца и пропадают навсегда.
Он прошел сквозь свист пуль и камней. Он вошел в историю Ялты, стал частицей этого милого и романтичного города. Постараюсь из маленьких мозаичных осколков слепить его жизнь, уместившуюся почти в семьдесят лет. Я не был с ним рядом в военные годы, но знал его очень давно по нашим горным походам.
....Сергей Ассельберг — выходец из немецких колонистов с Херсонщины. Еще до войны его отец переехал в Ялту на лечение, отсюда и ушел воевать комиссаром полка. А Серегу закрутило, затрясло по жизни — военной и суровой.
В мае 1942 он в Аджимушкае. Фашистский вал накатил на Керчь, но ему удалось выскользнуть и пробраться в родную Ялту. Здесь он встретился с Николаем Степановичем Анищенковым, бургомистром города. Тот приютил и даже формально усыновил Серегу. Позже обоих взяло гестапо за освобождение советских военнопленных. Потом Сергея выпустили на свободу, но установили наблюдение - вдруг кто-нибудь выйдет на связь? Не дождались и вновь арестовали. Однако Сергей сумел прикончить гестаповца, забрать его «вальтер» и уйти в горы. Нашел партизан и стал сражаться в лесах Крыма. После войны поступил в Симферопольский пединститут на факультет физвоспитания. Занимался гимнастикой. Крепкий и сильный был, с мощным торсом. Больше тридцати лет проработал преподавателем в ялтинских школах № 8 и №10. Сергей Сергеевич был также заядлый турист и горнолыжник. Создавалась горноспасательная служба, и в нем нашли надежного и хорошего помощника.
...Над скалами ревел ночной зимний ураган. Двое отдыхающих из пансионата были еще живы. Взобравшись на скалы, они кричали, зажигали спички и бумагу. Но как к ним добраться? Сергей Сергеевич вывел нас по отвесным скалам: он знал здесь партизанскую тропу. В скалах были вбиты железные скобы, по которым мы смогли подняться наверх и спасти замерзающих парней...
...Бушевал горный пожар на скалах и обрывах. Пересохший от летнего зноя лес горел, как порох. Не было пуль и взрывов, как в войну, но был страшный разящий огонь. От него не уйти: позади скальные стены, под ногами крутой сброс. В этот опасный закоулок заповедника отказались подниматься лесники и пожарники, только горноспасатели могли сбить пожар в скалах. И они яростно сражались с огнем.
Сергей Сергеевич всегда первым кидался навстречу опасности, будто шел в атаку на врага. Спасая людей, тушил пожары, и не раз в мирное время смотрел смерти в глаза. А молодежь не отставала от него. Вот фамилии тех, с кем он бывал в горах, тех, кто учился у него, и навсегда сохранит верность настоящей мужской дружбе. Они никогда не предадут ни памяти умершего старшего друга, ни товарищей: Воробец, Семенов, Челбаев, Жигрин, Ткачук, Мазур, Шубин, Пекарский, Канцеров, Некрасов, Гидерман, Стасюк, Федоров, Слесарский, Тенигин, Самойлов, Трапизон, Величко, Рыбаченко, Вульфиус, Богословский, Мухутдинов, Пенкин, Мартынчук, Королев, Иванов, Шевчук, Петров, Теплыгин, Павлов.
А вот рассказ Сергея Сергеевича из партизанской жизни:
«В ту ночь мы отмахали километров пятьдесят, а то и больше. И все почти бегом. Пить хотелось страшно. Но воды не было. Мы, двенадцать партизан, вышли на железную дорогу Бахчисарай — Севастополь. Вторая группа отправилась на отрезок Бахчисарай — Симферополь.
У насыпи залегли, пропустили фашистский патруль. Теперь быстро за работу: двое в охранение, остальные закладывать толовые шашки, каждому по десять штук. Короткий кусочек бикфордова шнура (большая ценность для партизан) и довязанная стропа парашюта. Самокрутками подпаливаем стропы, они хорошо горят. По команде старшего — Миши Апазова уходим. Бегом через хрустящее кукурузное поле. Ахнули первые взрывы. Над головами засвистели куски рельс. Полыхнуло пламя и за Бахчисараем, — значит, у второй группы тоже успех. По пути нам нужно проскочить между двумя селениями, но везде переполох, гудят машины, слышны команды, лай овчарок. Фашисты сели нам на хвост, только перед самым рассветом удалось оторваться от погони.
Физическая подготовка была очень важна в партизанском отряде. Спали на лиственном «полу», укрывшись палаткой, под головой автомат. Зимой строили шалаши, внутри которых разводили костры. О простудах мы не знали. Ночью отстоишь в дозоре, а днем отмахаешь пару десятков километров по горным кручам — любая хворь отскочит. И с продуктами баловства не было, куска лепешки хватало на несколько дней...»
... Тогда, под хребтом Херолана, партизан окружили фашистские каратели. Македонский, командир отряда, вызвал троих — среди них был и Сергей Ассельберг, и сказал: «Идите на соседний хребет и пошумите, может, фашисты кинутся к вам, а мы постараемся ускользнуть. Сами уходите через скалы».
Партизаны пошумели так, что взвод фашистов драпанул от троих. Стреляли сверху, с горы, метаясь среди камней, будто их сотня засела в засаде. За тот бой — благодарность от командира...
Вообще медалей у Сергея Сергеевича немного, даже партизанской нет. Партизан награждали мало, в первую очередь им сбрасывали с самолета оружие и продукты, о наградах забывали. Но 9 мая У Красного Камня он привинчивал все, что получил. Когда горноспасатели проводили традиционные походы в горах, то обязательно приходили к памятнику партизанам ялтинского отряда.
Однажды мы забрались в дикую глухомань и долго кружили по лесу. Наконец вышли на старый обомшелый дуб с большой раскидистой кроной. Кряжистый ствол дуба поднимался от родника. Мощными корневищами, как мозолистыми руками, дуб держал воду, вытекающую в военную каску.
— Жив исцелитель! — поклонился дубу бывший партизан.
Мы сели у родника, испили прохладной водицы. Вода, переполнившая каску, настоялась на дубовых корнях, на могучей силе дерева и земли.
— Этот дуб лечил нас, никаких медикаментов в отряде давно не было. Мы обмывали раны водой из родника, и она будто врачевала раненых партизан.
Родник у дуба мы обложили камнями, а партизанскую каску забрали, она теперь в ялтинском спасотряде. Реликвия. Ведь ее когда-то, в грозные годы войны, носил наш Сергей Сергеевич.
В апреле местные альпинисты проводят традиционные соревнования «Приз партизан» в честь освобождения Ялты от фашистов. Соревнования проходят на скале Крестовой, участвовать может любой желающий. Но выигрывает один — самый быстрый и ловкий скалолаз. Приз победителю вручал Сергей Сергеевич. Правда, ему не удалось участвовать в освобождении Ялты — их отряд бросили на Симферополь, где осколок снаряда, которым плюнул фашистский танк, угодил партизану прямо в лицо. Рану он залечивал уже дома, в освобожденной Ялте.
А вообще скромен и неразговорчив был Сергей Сергеевич. Ростом невысок, но идет по улице — залюбуешься: грудь развернута, ворот распахнут, всегда загорелый и гладко выбритый. Под конец жизни время все же скрутило, подвела нога. Пришлось ему топать с палочкой, но все равно гимнастическая стройность сохранилась в его фигуре.
«Последние дни и годы он часто жил в горах — работал сторожем в Тюзлере. Он знал здесь каждую веточку и поющую птичку», — так говорил его сослуживец на панихиде.
Сергей Сергеевич будто слился с зеленым звуком сосен и скал. Позади трудные годы в дыму и огне, и можно было много созерцать и философствовать. Красота мира наполняла его душу вечностью. Теперь она острой мукой и мудростью пропечаталась в седых висках, плотно сжатых губах, печально закрытых ресницах. А ведь жизнь — это тоже вечная красота, которая длится всего мгновение в сиянии сгоревших лет. Сгоревших недаром, как и горячая любовь Сергея Сергеевича к очаровательной учительнице французского языка, — вырос сильный, смелый и умный сын Андрей, яхтсмен и деловой человек.
...Черные кипарисы. Черные облака и черные скакуны. Узнаю их ломаный шаг. За кем они понеслись? Поздно иль рано и нам умереть. А пока так здорово поднять заздравный кубок за синь и шум моря, за старые поэтичные улочки Ялты, за снежные хребты, за алую розу январского солнца, за любимых товарищей! Ах, как жаль, что нет тебя с нами, Сергей Сергеевич!
Воскресенье выдалось моросящее и сумеречное. Низкие облака повисли над городом. Море дымилось...
Хорошо открыть книгу и посидеть у камина с горящими поленьями, раскурить трубку, думать, сочинять. Но что-то необъяснимое, словно дальнее и нежное пение скрипки со смутной и чудной музыкой — потянуло ближе к лесу, ближе к снегу и сорвало, как одинокий лист. И я, вскочив в троллейбус, уезжаю на Палеокастрон. Как в Грецию Байрон!
Палеокастрон переводится с греческого как «старая крепость». Этот исар влияет на настроение, придает даже печали чистое и слабое сияние давно прошедших дней. А мечта всегда тянет в романтично-розовые картины.
Путь не долог. В поселке Никита схожу на остановке «школа». По тропинке поднимаюсь к Никитским скалам. Медленно миную их, вспоминая о былых спортивных баталиях по скалолазанию. Но все кануло и ушло навсегда в бледную ледяную даль. По кручам, по осыпям, по хвое лезу вверх в облака, где на мутном диске солнца — человеческое счастье, покой и благодать, музыка и ангельское торжество.
Склон Южного берега здесь сланцевый, но с Никитской яйлы когда-то откололась серия известняковых блоков. Они сползли вниз и вмялись в сланцы таврической формации. Гигантские обломки, громадные скалы и утесы, перевернутые ступени уступов с изорванными и иззубренными краями, трещинами, развалами - точно циклопы бушевали здесь, изломав камни и истоптав подстилающие сланцы и накопление суглинисто-щебенистого делювия. На древнем поле битвы застывший лик Земли — молчаливый и печальный. А может, это моя тоска и замершие облака?
Глухих и натоптанных, тропинок по пути вдоволь. Выбираю удобную, которая ведет к вершине исара. Густая сосновая сфера выгибается, вытягивается, выстраивается стеной. Отблеск зеленого сияния кружит и топит меня в хвойном эфире, в его пахучем и липком аромате. В изумрудной мгле исчезает небо. Не видно обрывов Никитской яйлы и горы Авинда. Да и белый столп Палеокастрона скрылся под завесой леса.
Чтобы не проскочить мимо Палеокастрона и не оказаться на более высокой ступени оползневого рельефа, нужно прижиматься к скалам и каменным россыпям. Они и выведут на гребень известнякового зубца. Взобраться на вершину можно справа или слева по неглубоким кулуарам — промоинам в сланцах.
Вот сосновый полог отодвигается, и я на вершине исара.
Пока я лез, облака протянуло за хребет яйлы, туда, в северную муть степей и Сиваша. Умытое небо дохнуло синей вечностью.
Взгляни, мой друг, какая даль морская, какая ширь земная и воздух бездны голубой! Остановись, душа, присядь, отдохни, осмотрись. Ведь так приятно после домашней тоски и суеты выйти на чистый и влажный осенний простор. Увидеть горы и море, деревья и облака, услышать тихий и торжественный хор земли, воды и неба. Посидеть на краю мирового пространства...
От Палеокастрона сейчас осталось совсем немногое. Время, люди, природа разрушили Старую крепость и только догадываешься о фундаменте стен, что едва прорисовываются в земляном покрове. Куски битой черепицы и керамической посуды — можно еще найти на уступах обрыва. Этих, целых когда-то, глиняных сосудов касались руки моего далекого пращура. Думал ли он, что вспоминать и говорить о нем будут через 1000 лет. Вряд ли. А впрочем?..
Верх скалы венчает крохотная ровная площадка на тридцать шагов. Главный оборонительный пояс Палеокастрона обращен к северу, в сторону седловины, откуда исар и был уязвим. Стены примыкали к отдельно стоящему, крупному скальному зубцу. Он стал природным бастионом, фланкирующим обе куртины. Северный рубеж сильно разрушен. Нижние ряды кладки в один-три камня еще видны в западной и восточной частях куртины. Вход в укрепление находился на западном фланге и был не шире калитки. С наружной стороны к нему вела лестничная кладка в несколько ступеней. Площадка на вершине наклонена к северу. С нее постоянно идет снос почвы, а с ней и культурного слоя. Поэтому обломки кувшинов, чашек, мисок встречаются за пределами укрепления. На трех фрагментах черепицы археологи нашли ремесленные знаки с греческими буквами. Обнаруженный набор керамики и панцирная кладка оборонительной стены с известняковым раствором относят Палеокастрон к группе средневековых исаров. Палеокастрон слишком миниатюрен, чтобы быть независимым опорным пунктом, и, наверное, входил в систему укреплений Гурзуфа или Ялтинской котловины. А возможно, он стоял в паре с крепостью Рускофиль-Кале на мысе Мартьян. Палеокастрон мог служить отличным наблюдательным пунктом, повисшим над дорогой Ялта — Гурзуф. Старый путь, возможно, проходил на том же уровне, что и современный.
С вершины Палеокастрона разворачивается панорама от Аю-Дага до Ай-Тодора. Отсюда можно наблюдать довольно яркое явление, когда с моря ползет туман. Гонимый южным ветром, он усиливается с моря и уходит дальше к яйле. И одинокая скала Палеокастрона плывет среди белесых облачных клубов. В это время с обрыва Никитской яйлы северный ветер сметает тяжелые тучи. Они спускаются к морю. В единоборство вступают два воздушных потока — напористый южный и ураганный северный. В узком промежутке, как застывшая молния среди туч, торчит зубец Палеокастрона. Колдовство воздушных потоков создает впечатление, будто вы летите над сказочным ущельем, ухватившись за бороду колдуна. А внизу ползут юркие жуки, у которых загадочно светятся огромные глазища. Это на шоссе в тумане снуют машины с включенными фарами. Картина впечатляет грандиозностью и фантастичностью.
Вдали над Ай-Петри торжествует феерия белого тумана, где вдруг блеснет солнце и разольется розовый цвет над Ялтой. Темной зеленью сочатся сосновые леса. Мрак, как черный снег, валит с горы Авинда.
Еще час, и морской туман поднимается выше. Северные тучи опускаются вниз. И все тонет во влажных клубах. Рядом сосны и громада камней Старой крепости...
Эти странные события случились совсем недавно на вершине одного южнобережного исара. Стоял изумительный октябрь. Мы с Боней взобрались на скалы и с высоты созерцали открывшуюся панораму неба, моря и курчавых лесов. Лишь один белый мазок облачка упал на сине-зеленую палитру осени.
Боня — мой пес породы эрдельтерьер, всю свою шестилетнюю жизнь лазил со мной по скалам, ходил в походы. Он даже полюбил подниматься по сложным вертикальным кручам.
— Правда хорошо здесь, Боня?! — обратился я к надежному и верному спутнику. Пес поднял лохматую морду с умными темно-коричневыми глазами и молча ответил: «Да, папа!» (Дома Боня знает меня как «папу», жену как «маму», ведь так обращаются к нам наши дети и он привык к этим словам.)
Тучка, небесная странница, вдруг резко направилась на нашу скалу. Потягивал восточный левант и она должна была лететь мимо. Но нежданно-негаданно мы очутились среди плотной мокрой массы. Мгла окутала её необъяснимым страхом. Как только облако изменило курс, Боня сделал стойку и тревожным лаем встретил приближающийся белый дым. Я онемел: щеки, губы, пальцы, все оголенные участки кожи ощутили прикосновение непроглядной мути, похожей на медузное тело. И в то же время облако будто изнутри мерцало зеленовато-фосфоресцирующим светом.
Над Боней образовалась корона из тонкого хрусталя. Наверное, и над моей головой тоже засиял драгоценный нимб. Жгучее любопытство преодолевало страх. Внезапно, в мистической сфере тумана я увидел медленно кружащихся птиц-людей. Что это? Призраки? Привидения? Галлюцинация?
Плывучая дымка погружала меня в состояние оцепенения. Было неясно, где я и что со мной происходит. Я витал в серебристых каскадах. А в них — переливающиеся, искрящиеся, поражающие своей явью фантастические фигуры. Я будто приложился к окуляру калейдоскопа, и перед моим оком сверкала красками разноцветная мозаика. Сначала это был просто хаос света. Потом я стал различать яркие картинки незнакомой мне жизни...
...Оборонительный периметр старой крепости имел ромбовидную форму и состоял из двух коротких куртин боевой стены. С других сторон исар был надежно защищен скальными выступами. Крепость нависала над полотном узкой южной дороги и оттуда можно было видеть все передвижения. Она входила в целую систему укреплений, охраняющих побережье с моря и горных иззубрин.
Сейчас дозорная крепость отражала нападение невидимого мною врага. Лучники, прикрывшись щитами, метко посылали разящие стрелы. Из пращей летели каменья. На центральной площадке крепости горел костер. Там кипятили смолу и воду, чтобы вылить ее на головы настырных осаждающих. Малочисленный гарнизон исара с трудом сдерживал натиск многочисленной рати обложивших его врагов.
Там, где я замер в ожидании развязки, ниспадал неприступный отвес и, естественно, нападающих здесь не было. Неожиданно мимо меня проскользнул раненый защитник крепости. За плечами у него повисла набитая чем-то тяжелым кожаная вьючная сума. Уходивший от яростной битвы воин зацепился за камень и растянулся на земле. Из выпущенной сумы вывалились драгоценные кубки, кресты, чаши и еще какие-то предметы, блеснувшие красным золотом. Он поспешно поднялся, сгреб в кучу и снова сунул в кожаную суму растерянное богатство. Потом подошел к обрыву и стал спускаться в пропасть. Видимо, путь ему был хорошо знаком. Он умело и быстро ступал, точно касаясь скальных ступеней, ведущих в пустоту. Рык Бонн сопровождал мелькавший силуэт.
И тут грянул победный гром и звериный вой смертельного отчаяния. Запылал подожженный хворост, загорелся сигнальный огонь, оповещая округу о прорыве противника. Черный дым закружился над поверженной крепостью...
Сизое облако-странник сгустилось, все поглощая и растворяя в пространственной плотности и прозрачности поля, словно в копях алмазной пещеры. И все пропало.
Белая тьма сгинула — и снова пронзительный осенний день засиял над земным миром. Я встряхнулся после неразгаданного и непонятного наваждения.
Облако было совсем рядом. Оно, как воздушный фрегат, меняя курс, вдруг понеслось навстречу воздушному потоку.
А, может быть, все это и вправду было сновиденье? Я подошел к камням, где еще недавно кипела смола. Камни оказались горячими. Боня бегал вокруг и тщательно обнюхивал площадку. Значит, какое-то зерно правдоподобия есть в мутно-туманном блефе? Тогда скорее за тенью с кожаным мешком, набитым драгоценностями. Тень исчезла по скалам в неизвестность! Вперед! Но страшно качнувшаяся пропасть под ногами резко охладила мой горячий пыл и я стал внимательно просматривать предстоящий маршрут по обрыву. Путь все же не представлял большой опасности и я начал спускаться вниз. Боня преданно последовал за мной.
Возможно, на глыбах остались древние знаки-тотемы, отмечавшие висячую дорогу к... Но никаких царапин и мазков красок на известковых стенах я не нашел.
Еще несколько шагов — и внезапно подо мной разверзся черный оскал пещеры с маленькой железной дверью. Я попытался спуститься к скальной дыре. Это оказалось не так просто. Пока я болтал ногами, крепко ухватившись руками за каменные зацепки, пытаясь найти прочную опору, Боня, мой опытный четвероногий скалолаз, быстро прыгнул на наклонную монолитную площадку и тут же громко зарычал.
Я так и не нашел подходящего положения тела для безопасного свободного спуска по скалам. Нужна страховка, но у меня не оказалось даже куска репшнура, чтобы завязать его на уступе или за ствол сосны. Посмотрел вниз: Боня в стойке ощерился перед пещерой, будто ожидая оттуда внезапного нападения.
— Боник, спокойно, мальчик, я скоро приду к тебе! — ободрил я пса. Боня слышал мой голос, но даже не поднял вверх голову. Он по-прежнему стоял, как вкопанный, вперившись в пещерный зев.
Пока я искал способы страховки и спуска в пещеру, вечерние сумерки быстро сочились из всех щелей горного ущелья. Что делать? Такой круглый вопросительный знак не раз нависал над моей судьбой, в критические моменты моих путешествий и приключений. Но сейчас я был в ответе за своего любимого друга. Как помочь собаке? Ей явно что-то грозило из темного проема пещеры.
Я долго метался по исару, пытаясь найти что-нибудь для страховки или другой путь к пещере. Но тщетно. А ночь тем временем стремительно погружала скалы в темноту. Все! — Уже ничего не видно...
— Боня, держись, дружище, до утра! — крикнул я ему и разжег костер на вершине исара, подбадривая пса.
Огонь трепетно и философски беседовал со мной. Языческий древний разговор человека и стихии природы. Он вечен, и всегда — с продолжением. Только я должен был поддерживать эту беседу сухими дровами, а их-то рядом и не оказалось.
Из пропасти раздался тревожный лай пса. Видно, Боня отчаянно сражался со страшными силами и страхом перед ними. Схватив горящее полено, я кинулся на край скалы и стал размахивать им над обрывом. Я надеялся, что волны света отпугнут неизвестное зло, вывалившееся из темного рта пещеры. И это, кажется, помогло. Лай стих.
Я опять прилег у догорающих поленьев. Крепкий сон легко одолел уставшие от пережитых дневных потрясений тело и голову. Очнулся я от бурных толчков. Мой красавчик Боня радостно тыкался в мои ноги. Как он выбрался из черной пропасти? Кто помог ему преодолеть отвесные скалы? Эти загадки до сих пор висят над обрывами исара. А Боня молчит, про себя переживая ночную драму. Больше он никогда не подходит к скалам исара. И если я направляюсь в сторону крепости, теперь всегда оставляет меня, отправляясь домой.
Что же спасло и напугало моего пса? Это навсегда останется загадкой, необъяснимой тайной природы.
Утром я опять попытался спуститься в пещеру — кожаный мешок с красным золотом не давал мне покоя. К великому моему удивлению, пещеры я не нашел. Я облазил обрыв сверху донизу, вдоль и поперек несколько раз. Но только серые скалы отвеса встречали мой удивленный взор. Я даже нашел зацепки, на которых недавно висел на руках, пытаясь спуститься на площадку перед входом в пещеру. Я не верил своим глазам. Там, где вчера зиял черный зев пещеры, сейчас были гладкие и крутые скалы! Приходил много раз к исару в разное время дня — тщательно и внимательно изучал скальный рельеф. Но никаких гротов, входов, лазов я больше не встречал на неприступных каменных бастионах крепости. Может быть, это солнечный свет рождал иллюзию открывшегося подземелья, или заходящие лучи создавали падающую черную тень от изорванных утесов, обрисовывая железную дверь в пещеру?
И все же не могу успокоиться. Я ведь не мог обмануться! Пещеру я видел отчетливо, и Боня стоял перед ее входом.
Позже, неожиданно для себя, дважды натыкался в газетных публикациях на рассказы о пещерах-призраках. Такие загадочные подземные объекты все же встречаются в горах. Из уст в уста передаются легенды и слухи о необычных подземельях. Очевидцы обнаруживают пещеры, которые затем пропадают, и все попытки найти их заканчиваются неудачей.
Вот какое предположение на этот счет высказывает автор одной из этих публикаций. Он описывает эпизод, когда Дон Хуан, герой произведений Карлоса Кастанеды, человек, постигший законы магии, знавший ответы на многие загадки природы, рассказывал своему ученику о таинственной двери, появляющейся иногда в горах. Ведет она в другое измерение, в мир, параллельный нашему. Открыть ее по силам лишь избранным...
Ковер-самолет у нас под ногами. Синие, зеленые и золотые цвета моря, земли и неба. Ярко-красные ягоды земляничного дерева на фоне солнечного ноябрьского дня. Волнуется и трепещет душа. Расстилается прозрачная даль, где таинственным островом плывет Меганом. И будто ясным ликом в багровых облаках встает мой далекий средневековый предок, построивший здесь замок. Он выбрал чудное и великолепное место — мыс Мартьян, соединив красоту широкого пространства воды, каскада исполинских гор, диких лесных сводов с пустынностью летейских берегов. Теперь печаль и тлен таятся в таврической твердыне. Но ведь здесь жил мой предок. Он любил, трудился и верил в Бога, в свой домашний очаг и надежный кров.
Вот научное описание из трудов археолога Виктора Мыца о Рускофиль-Кале: «Замок XIII — XIV вв. Находится на оконечности мыса Мартьян. Оборонительная стена, сложенная из бута на известковом растворе, отгораживает с напольной (северной) стороны площадку размером 15 х 30 м. Толщина стены 1,1-1,2 м. Сохранилась на высоту 1-1,3 м. Протяженность куртины 32 м. На восточном фланге обороны А. Л. Бертье-Делагард видел круглую башню (не сохранилась), на западном — прямоугольную, поставленную на самой высокой точке мыса, занимающую господствующее положение в обороне крепости. Но эта небольшая башня не выступает за линию стены, то есть могла обеспечить только фронтальный обстрел. Размер башни 3,5 х 6 м. Ориентирована она продольными стенами на северо-восток. Вероятно, это развалины крепостной часовни. Общая площадь укрепления невелика и не превышает 450 кв.м.».
Не будем говорить о смутности прошедшего времени и о бессмысленных разрушениях человека. Как бы там ни было, но сейчас трудно отыскать развалины замка. Окружающая действительность мира своей грациозной прелестью с легким головокруженьем заглядывает в очи твои, ласкает зеленой морской водой распахнутые ресницы. И я будто горячие губы целую, точно стою в осеннем крымском раю, где среди цветов и листвы золотые висят плоды. Тропа, как гибкая женщина, ныряет в листву, легко пробегает по влажному ручью, обнимает меня тонкими руками и замирает у края обрывов. И в открывшемся «окне» призрачных снов наяву, я вдруг оказался на тропическом «острове сокровищ». Дикий чистый пляж с желто-красным драгоценным песком. Священные свечи-столпы скал с горящими на солнце светильниками. Захватывающее дух узкое ущелье. Вокруг — непролазные кущи, таинственные травы, лакированные стволы земляничника и векового мудрого можжевельника.
Еще при входе в заповедную сторону я прочитал на щите, что здесь сохраняется 22 вида редких растений и животных, занесенных в «Красную книгу».
А вот извлечение из справочника симферопольского ученого Василия Ена «Государственный заповедник «Мыс Мартьян»: «На протяжении почти двух километров вдоль берега моря сохранился небольшой участок реликтового лесного ландшафта средиземноморского типа. Площадь заповедника — около 120 га и столько же акватории. Ученые Сада выявили на мысе Мартьян более 500 видов высших растений, из них 14 эндемичных.»
Вот только несколько экзотических названий из флоры мыса: ремнеле-пестник козий, анакамптис пирамидальный, ятрышник пурпурный, шафран сузианский, глауциум желтый, пузырник киликийский, солнцецветы, чабрецы, 22 вида орхидей, маленькие вики, клевера, чины...
На мысе Мартьян тишина. Тропа под названием «Благодать» ласкает меня пышным золотом волос, и миндалевым ароматом, и мимолетной тоской о мелькнувшей Прекрасной Незнакомке. Навсегда останется воспоминание о нашей несостоявшейся встрече, сладкой и сильной любви, которая, на миг засияв, угасла под осенним безжалостным ветром, срывающим листья, приносящим дожди, туманы, грусть горечь разлуки.
Обрыв мыса Мартьян. Впереди простор моря без единой морщины. На горизонте гряда розовых туч, а за спиной скалистый нимб гор. Пожалуй, только в этой точке можно созерцать радужный венец горного и морского краев земли в закатных лучах солнца. Здесь можно подолгу стоять, думать, философствовать, говорить на языке природы и любви, чувствовать аромат распускающегося леса.
Люди любят создавать легенды. Потом все читают их возвышенную и торжественную поэзию. Легенды всегда красивы и чувственны. Бывают и печальны. Но это — осенью, до нее еще так далеко. А пока хочется жить, веселиться, петь и обязательно влюбиться...
Сейчас для меня легенда – это пурпуровый ятрышник. Вот что пишут о нем ботаники: «Многолетнее, самое крупное из крымских ятрышников растение до 80 см высотой, с широкими ярко-зелеными листьями в густой прикорневой розетке. Соцветие плотное до 20 см длиной: цветки многочисленные, с красно-фиолетовым шлемом и светло-розовой губой, покрытой темными точками. У различных растений наблюдается большая изменчивость окраски цветов и рисунка губы. Цветки с тонким ванильным ароматом». Точно поэтическая проза в научной монографии.
Я насчитываю двадцать четыре цветка в одном соцветии. Значит, нужны строки из стольких же слов. И каждое — алмазная капля росы.
Довольно легко, весь русский язык — чистейшая поэзия. Просто мы перестали это замечать и материмся, ругаемся без конца...
Иду по белой тропе, узкой морщиной пересекающей высокое чело горы. На прогалине пурпуровым эльфом качается сказочное соцветие. Всегда обнадеживает поиск счастья в зарождающихся бутонах жизни. Вот-вот они расцветут и вместе с ними твоя радость будет купаться, как пчела, в нежных сладких лепестках. А пока, опьяненный запахом ванили, обретаю сладкое успокоение.
Вокруг — зеленая и синяя грань венцов, соединяющая высоту горных иззубрин и летящую бездну с белоснежной каймой облаков. Медведь-гора и я опустились на колени и... он голубое море пьет, а я очарован запахом дивной Тавриды. Глазами строю замок, словно читаю старинный манускрипт, а точнее, пытаюсь зрительно восстановить рухнувшие стены и башни, стоявшие здесь в далекой древности. Мне помогают мысли, подносящие камни и кирпичи из розового тумана, строящие крышу из листьев, а окна — из солнечного стекла. Вот уже готов портик храма с мраморными столпами колонн из небесного эфира. И все в нем совершенно и слито воедино: душевный порыв, гармония природы и торжество небес.
Песнопение птиц и особенно чудного соловья серебряным хоралом льется с лазоревых сплетений ветвей. Первая звезда, как далекая юность, слабо горит в быстро синеющем вечернем венце золотой земли и беспредельности неба...
Что-то я загулял по южнобережным лесам, пора и домой. Но хрупкий лучик будто связывает меня со звездой, висящей над Гурзуфом, где я родился. И вся моя жизнь яркой кометой пролетает над горой Авинда и быстро бесследно сгорает.
Укромный и задушевный уголок, где камни малахитового цвета. Здесь, потаенные и сладкие, бьют холодные ключи, а в зарослях встают на тонких ножках прекрасные крокусы — светло-фиолетовые, хрупкие и нежные цветы. И будто живет там, в горных столпах ущелья, уходящего в озаренную топазную высь благоуханного халифата, прелестная одалиска по имени Величественность — в овале скал, откуда несется душистый ветер, смолистый, пряный и пьяный. В этом томном и тихом местечке, под воркованье сизарей, наши волосы спутаны, а лица омыты предзакатным лучом. И губы шепчут, повторяя, напев листвы и хвои. На развернутом, затейливо вышитом ковре листьев сумаха пылает костер. И тает дух осенний, медовый, золотой из диких груш и яблок.
Люблю я этот изумрудный и драгоценный уголок. Попасть в Уч-Кош — Ущелье Трех Гор совсем просто. Сначала автобусом до жилого массива санатория Долоссы, а там хорошая тропа — дорога ведет вниз, в узкое ущелье со звонкой и чистой горной рекой Бала (приток Гувы). Прямо перед нами вздымается скала Балан-Кая, навевающая мысль о романтических приключениях. Стоит она, опаленная Ангелом Смерти, медленно парящим с раскинутыми крыльями. Необъяснимая сила притягивает смотреть и глядеть на нее, замирая от страха и восторга. Что есть она, гора каменноокая и классическая, как стих Серебряного века? Ты стоишь рядом, живой и смелый, и будто медленно читаешь волшебные, страстные строки. И неописуемо счастлив от встречи с дикой природой.
По скалистому каньону поднимаемся вверх. У каптажа ключа поворачиваем вправо и по тесному заросшему ущелью идем в роскошное увяданье леса и меланхолию воспоминаний. Эхо, как верный пес, осторожно и вкрадчиво крадется за нами, повторяя звуки журчащей воды и шепот давних жгучих поцелуев юности. И девичьи имена зелеными звездами загораются в вечернем веере синего южного шелка.
Черный глаз подземного грота обыватели назвали «пещерой Любви». Рядом — башни и каменные оракулы скал. А над ними — отблеск золотого сумрака надвигающейся легкой и светлой ночи.
Из светоносного камня, как цветок магнолии душистой в зеленом водопаде листьев, искусной рукою Творца-Человека возведен прибрежный город.
С удобной скамейки, вырубленной на тропе, ведущей из верховьев Уч-Коша, открывается созданье Небесных живописцев под названьем Ялта. Чудесная картина! Рядом каньон, а там, за дальними стволами корабельных сосен, твой дом и кров понтийский, пурпурный закат и сладкий вкус инжира.
Врата Рая. Блистающая радуга перекинулась от санатория Долоссы к деревне Ай-Василь. Под ней — розовый античный берег с мраморными дворцами.
Знакомство эллинов с северными берегами Черного моря началось в VIII - VII вв. до н.э., во времена Гесиода. Для греков Северное Причерноморье, Крым, Кавказ были странами легендарными, мифическими. В них вместе с людьми могли обитать и боги, которым не осталось места в тесной Элладе. Сюда, на северные и восточные берега Понта, воображение греков отсылало и бродягу Геракла, и подвижника Прометея, и несчастную Ифигению...
Очарование Ялты привлекало сюда не только греческих героев, но и царей, поэтов, писателей, художников, композиторов. Здесь побывал весь цвет и ум России. Достаточно раз пройтись по набережной, по узким улочкам и горным переулкам, чтобы вас тянуло в Ялту постоянно, как в мифический Эдем. Но славный город реален — с запахами и ароматами солнца, моря, роз и знаменитых южнобережных вин.
Сидишь на горной скамейке, любуешься городом, воспетым писателем Александром Грином как волшебный Лисс, с плодоносной землей, где наливается нектаром виноград и вьются глицинии сиреневым каскадом. А за спиной, в ущелье глухом, в серебряном гроте — обитель нимфы. И вправду, толщу горного хребта пронизывает диковинная пещера. Наверху, на Никитской яйле, спелеологи бросали флюосцерин — зеленую краску, и она окрасила изумрудом подземные воды, которые вырываются наружу мощным потоком в Массандре. Но найти вход и проникнуть в пещеру еще не удалось никому, видно время и таинство берегут ее. Лишь один спелеолог-шаман знает ее таинственные начертанья, он живет среди нас и просил пока не открывать его имени. Он ждет Великого указанья. И почему-то странно и горько шаманит, исполняя колдовские танцы, и стучит в мою дверь по утрам...
Поднимись повыше по ущелью Уч-Кош, туда к Красному Камню, прислони голову к скальной утробе и услышишь из подземного нутра звон золотых подошв. Там обитает Дева Святая — Богиня тавров, древнего народа Крыма.
А воздух какой! Вдыхаешь его и тут же здоровеешь, будто пьешь эликсир молодости. И наполняешься божественным духом!
Приходи, странник российский, или турист чужеземный, или обыватель хамовитый, в эту лесную обитель. Посиди в тишине, полечись хвоей сосновой, подумай о Вечном и подними взор очарованный -на Врата Рая — блистающую солнцем и радостью светлую Ялту.
Синяя стрела, знак Горного клуба, будто устремляется из Ялты, через деревню Ай-Василь по хребту Лопата-Богаз. Дорог и троп здесь много. Они пересекаются, обвивают небольшое искусственное озеро. Потом опять скрещиваются, путаются, но вам нужно брать направление строго вверх на хребет. В начале соснового леса, тропа выводит на скалу. Дальше серпантином она подходит к ущелью Суат. Вначале путь идет вдоль ущелья, а затем, перейдя русло реки Камыдерек, скользит по хребту.
Давние пожарища угрюмо встречают вас чернотой и пеплом. Обгоревшие стволы и ветви мертво простираются вокруг чеканным силуэтом. Жуть и грусть кругом. А воздух пахнет весной, сверкает цветами и прозрачными льдинами звезд.
Пройдя родник с колодцем для воды, подъем делается круче и, наконец, доходит до большой поляны — Биюк-Лопата. Перейдя поляну в западном направлении, нужно подниматься ко второй малой поляне, с которой открывается чудный вид на Ялту, море и тянущийся справа хребет Кизил-Кая. Прямая широкая пожарная дорога выведет вас на яйлу. Там по направлению к северу и находится гора Лопата (1403 м). Вверх и вниз — трудный путь длиной 26 км. Лучше заночевать на плато, чтобы встретить восход солнца. Ночлег удобнее всего организовать под скалами, ниже яйлы. Здесь сохранились развалины старых непонятных строений и кошей. От пожарной дороги идет боковая тропа на восток. А вдоль нее призраками стоят фундаменты некогда теплых и уютных жилищ.
...Но среди синих холмов и зеленых хребтов в глубине мира звездным ангелом тихо дышал, поблескивая весной и розами, мой чудный город Ялта.
...Увидел я их в верховьях селения Ай-Василь над Ялтой. Мы спускались вчетвером с плато по Лопате-Богаз. Начались уже сады с подпорными и межевыми стенами. Мои спутники задержались, преодолевая очередную преграду. Я шел впереди. И вдруг предо мной на дорогу, обрамленную каменными заборами, выползли два желтопузика. Было 9 мая. Время Весны и Любви. Боже мой! Сколько нежности и изящества воплотила природа в извивающихся телах любовников. Мать-земля осторожно держала их в своих шершавых ладонях, а они так трепетно и радостно двигались среди камней...
Есть русская присказка — как рыба в воде. А я бы сказал еще — как уж на земле. Вот где совершенство скольжения по земле! Многие животные отделены от нее ногами, а здесь все туловище соприкасается с твердью, получая от нее материнский теплый ток силы и жизни.
Желтопузики не замечали меня, счастье жило в магическом и колдовском танце любви. От восторга и сладости Возвышенного чувства они закрывали глаза непрозрачными веками и опять кружились, вальсируя по скалистому паркету Земли. А из небес летело дивное пенье эоловой арфы, точно крылатый посланник принес благовестив стройным и желтым ящерицам, чтобы земля не оставалось бесплодной.
Еще миг чудесного созерцанья, и желтой зарей заползли они во внутренность черной дыры и там насладились любовью, весь день и всю ночь проведя неразлучно.
Хорошо, что есть весна! Хорошо, что есть любовь! Хорошо, что по синему царству эфира горячее солнце летит!
Потянуло опять в дорогу, чтобы снова ощутить горную свежесть и воскресить промелькнувшую юность. Ох, как трепетно и тревожно в водопаде весны, в сладком аромате воспоминаний ушедших любовных встреч и так неистово сгоравших минут-поцелуев. А сердце стучит и болит за минувшим очарованьем. Я иду по тропе, возвращаясь в прошлое, как в шальную грозу.
Как-то давным-давно, на Бойке, мы работали в археологической экспедиции, и по этой узорной каменной дороге с крепидами, словно средневековыми скрижалями, спускались к девчонкам в Ялту.
Тропа начинается на холме Дарсан. На Обводной дороге есть такая автобусная остановка. Минуем дикое скопище жутких по архитектуре и свалкам мусора автобаз, складов, хоздворов, бетонный завод и еще какую-то промышленную муть. И, наконец, оказываемся на лесной дороге к холму Ай-Яни, расположенному над Дарсаном. Затем минуем пересечение дорог, противопожарных просек — и старая милая тропка-дорожка вступает в лес. Легко, длинными кольцами, она поднимается вверх, пересекая урочище Биюк-Мейдан с красивой полянкой среди леса и двумя площадками, расположенными на обрывистых утесах.
Еще в прошлом веке это был один из главных дорожных путей, связывающих Ялту и степной Крым. Там весело цокали лошадиные копыта, скрипели колеса повозок, бодро сновали неутомимые ослики с поклажами на спинах. Потом построили шоссе Ялта — Ай-Петри — Бахчисарай и эта горная дорога, ведущая через Бойку, совсем заглохла, заросла, заплыла дерном и временем. Правда, еще до Великой Отечественной войны из Кучук-Узенбаша местное население приносило на продажу в Ялту свежее и кислое молоко, сыр, фрукты, преодолевая путь за несколько предрассветных часов. А сейчас только туристы часто бродят здесь.
Легкий туман и мелкий дождик сопровождал меня в пути. И вдруг — о, ужас! — передо мной черное пепелище: обуглившиеся стволы, скрюченные ветви, сажа на земле, сгоревшие пни, испепеленный стихией горный склон. Прошлогодний страшный лесной пожар огненной фурией вырвался и на этот гребень. Черные слезы, черная гарь, черный дым — сюрреалистическая картина дикого хаоса. И сквозь ад пробиваются тонкие зеленые побеги. Да здравствует Жизнь! Будто похороненное здесь солнце опять всплыло на высокое небо...
До революции Узенбашская тропа к пещере Иограф была помечена красной стрелой с кольцом — знак Крымского горного клуба.
Под самым выходом на плато тропа уходит влево, на восток, по направлению к пещере. Вот здесь, январским вечером, отряд горноспасателей, шедший на поиски пропавшего старика, попал в снежную лавину. Тогда погиб наш отважный товарищ Артур Григорян. (Читайте мою документальную повесть «Лавина». Она входит в первую книгу хроники о горноспасателях — «У хижины с оленьими рогами»).
Пещера лежит под верхними известковыми утесами Ялтинской яйлы и служила, по-видимому, местом, где собирались христиане для богослужений во время турецких и татарских гонений. Крошечная церковь стояла внутри пещеры Иограф, находящейся в верхней части Узенбашской тропы.
Тропа поднимается по хребту Дарсана к Главной гряде. Художник Елизавета Ивановна Висниовская в 1895 году изобразила облик этого, выступающего из сумрака пещеры, небольшого строения с алтарным закруглением — апсидой. Там ею был подобран обломок редчайшей для Крыма мраморной иконы с изображением младенца Иисуса Христа и собраны другие находки: медные крючья для подвешивания лампад, фрагменты стеклянных и керамических сосудов, бусы. Все это сейчас можно увидеть на выставке «Прошлое Ялты», которая демонстрируется в здании городского музея (ул.Пушкинская, 5а).
Сейчас в пещере едва сохранились остатки алтаря, почти разрушенного туристами. Неподалеку от большой пещеры находится маленькая хижина, в которой, как говорят, жил отшельник.
Возвратившись от пещеры на прежнюю тропу, поднимаемся направо вверх на плато, на выдающуюся пологую площадку Теренчикур. Оттуда видна дорога на северную сторону Главной гряды.
Нам открывается вид на море, на яйлу и на простор небес. Коралловый, кадмиевый, красный цвета древних преданий распластались вокруг, замерли в грозном хаосе давних дней, в седых скальных скелетах, в танцах магических теней, в черных глазницах карстовых полостей, в пригнувшихся от дикого ветра кронах, в подобранном кремневом отщепе-ноже из каменного века, в слезах дождей и мучений, в мозаиках-облаках и фресковых росписях горных лугов.
Величие высокого и глубокого пространства переплелись с веками, от античных до современных, пахнущих дымом войн и зеленой влагой луговой травы. Здесь, на горной вершине, ветры истории тихо шумят, ласкают тебя легендами и неудержимо уносят в двадцать первый космический век...
Добрался к кромке плато вечером и заночевал в пещере. Лег перед выходом прямо на скалу, укрывшись шерстяным пледом.
Снаружи шел мелкий теплый дождь. Большой зал пещеры чуточку горел странным голубоватым светом. Может, воздух был насыщен
электрическими разрядами, а возможно, какое-то святое таинство витало в пещерном храме. Но никакого страха я не испытывал. Напротив, приятная благодать обволакивала мое уставшее тело. Будто тихая Ночь в алмазных чертогах среди стройных сталагмитов и сталактитов нежно ласкала меня.
Мое горящее существо стало легким и невесомым, как бархатная темнота. Оно медленно кружилось под ажурными сводами, роняя внезапно навернувшиеся слезы о погибшем товарище в той страшной лавине, которая смела нас на крутом склоне, возле пещеры.
И вторила моим горючим слезам чудодейственная исцеляющая молитва, серебром звеневшая в падающих каплях воды на природный каменный алтарь-натек. Известняковая роскошь пещерной церкви уводила в подземное пурпурное царство, где стынет причудливая тень в ослепительном огарке свечи, где безмолвствует человеческий разговор, но торжеством благоухает музыка немая, песней звучащая в живой воде.
Блаженство пышного сказочного сна погрузило меня в тайны, стенанья, вздохи и бред пещеры, где я стыл, каменел и горел, где для меня расступались стены и своды. Под куполом зажигались хрустальные люстры, освещая желтые черепа, золотые маски, бриллиантовые венцы и дикие пляски козлоногого вертепа...
Проснулся. О, Боже! Овальный вход в пещеру Иограф завесила тончайшая ткань розовой ризы рассвета. Она струилась и шелестела шелком прозрачного воздуха на прекрасной фигуре златостанной зари. И я чувствовал на лице и ладонях ласковое и горячее прикосновение, волшебный поцелуй Свежести и Юности, как когда-то в далекие годы быстротекущей молодости. Как прелестно прикосновение к губам девственного утра! И томит, и льется птичья трель, наполняя сердце звонкой дрожью. Я встал, откинул драгоценную вуаль и шагнул в гулкую невесомость горного солнечного сияния...
В марте начинают цвести миндали, персики, абрикосы, фиалки, примулы. В апреле появляются пионы и пролески. Весенний воздух будоражит и зовет в путешествие. Одна из самых близких и доступных — пешеходная экскурсия по Боткинской тропе. Названа она в честь доктора С.П.Боткина. Он первый обратил внимание на потрясающие климатические условия Южного берега. По его совету Императрица Мария Александровна, жена Александра II, с 1866 года стала проводить осенние месяцы в Ливадии. С этого времени Ялта начала особенно быстро расти. Тропа Боткина отмечена старым знаком Крымского горного клуба. Это красная стрела с двумя перьями.
В царское время самый короткий ялтинский сезон — пасхальный. Он носил исключительно экскурсионный характер. Учащиеся, деловые люди, служащие, на каникулах и в отпуске спешили за две недели осмотреть весь Южный берег. Ялта была отправным пунктом этих экскурсий. По сведениям из путеводителя «КРЫМЪ» за 1914 год, сюда приезжала, в основном, богатая публика.
Итак, в путь. Мы вдвоем, я и мой пес Боня. Протяженность Боткинской тропы от обводной дороги до утеса Ставри-кая — 4,6 км. Она начиналась современной асфальтированной дорогой к главному входу в кемпинг «Поляна сказок». Позже вход в кемпинг перенесли ниже, и этот отрезок асфальта оказался заброшенным. Не доходя до кемпинга с десяток метров, тропа поднимается вправо в горы. Сначала она минует цементный бассейн для воды, построенный для кемпинга. Затем туристы переходят через деревянный мостик и двигаются вдоль сетчатого забора кемпинга. Вскоре тропа слегка поднимается через сосновый молодняк и, нырнув через сухое русло ручья Ай-Дмитрий, выводит, делая небольшие колена, до ущелья Буфилья-Дере.
Слева и справа растут одинокие высокие можжевельники с широкими пирамидальными кронами. «Цветут» они в марте-апреле, шишки созревают к осени следующего года. «Плоды» у можжевельника фиолетово-черные, с сизым налетом.
Встреча с горным лесом приносит тебе успокоение и душевную отраду, особенно когда шагаешь среди величественных крымских сосен, растущих на высоте 350-400 метров. Крымские сосны встают кругом на крутых склонах, лепятся по скалистым обрывам, цепляются прямо за отвесные стены, создавая светлый и торжественный ландшафт с зеленым сводом, шумящим над тобой. А выше уже синий эфир неба. Ты счастлив и горд, что деревья своей неукротимой силой борются за жизнь и обняли, пронзив мощными корнями, обрывы и скальные утесы. И сам задаешь себе вопрос: откуда они сосут себе влагу, ведь кругом одни камни? У сосны крымской темно-серая кора, хвоя длинная, шишки крупные, а крона часто принимает плоскую «слоистую» форму.
Никакой лес так не пахнет солнцем, как сосновый! И еще ароматом хвои, ведь крымская сосна в несколько раз больше источает смолистых веществ, чем обыкновенная сосна. Душистые сосновые боры!
Особенно привлекателен горный лес в конце мая и начале июня, когда зацветает сосна. Пробегающий легкий ветерок поднимает в небо желтую пыльцу и кажется, что солнце проливается на горы чудесным пахучим и живительным нектаром. И ты, путник, становишься, как цветок. Ты подставляешь свое лицо-лепесток солнцу, и будто распускаешься под ласковыми и лечебными лучами.
Солнце — символ жизни. В астрологическом смысле Солнце может приносить как счастье, так и невзгоды — в зависимости от расположения других планет. В благоприятных аспектах по гороскопу оно приносит богатство, почести, физические и духовные достоинства, долгую жизнь, искренность, ум в большой степени, чем любая планета.
По воззрениям астрологов, под влиянием Солнца находятся:
— день недели — воскресенье;
— органы тела — мозг, нервы, сердце, правый глаз у мужчин и левый у женщин;
— болезни — обмороки, заболевание печени, матки, желудка и всей нижней части тела;
— цвета — золотой, желтый, пурпурный;
— числа — 1 и 4;
— животные — лев, сокол, орел, куры;
— растения — ива, оливковая пальма, розмарин, вишня, хлебные злаки;
— минералы — гиацинт, хризолит;
— металлы — золото.
Сосна — дерево спокойствия и высоты духа. Если в вашей жизни настал важный момент, если решается ваша судьба и вы хотите спокойно взглянуть в глаза судьбе, чтобы спокойно ответить на жизненно важные вопросы, вам необходима именно сосна. Это дерево обладает чистой сине-фиолетовой аурой. Она настолько сильна, что способна на некоторое время поднять каждого, кто обратится к ней, на небывалую высоту духовного озарения, творческого взлета.
При прямом контакте сила сосны снимает раздражение, досаду, которые так мешают ясности мысли и духа. Размышления о Вечных ценностях во время прогулки по сосновому бору — наиболее подходящий способ подготовиться к контакту с сосной, а даже если вам и нет необходимости в прямом контакте — все равно вы обретете удивительное душевное равновесие и физический комфорт.
Сосна лечит нервные расстройства. Она способна избавить от заболеваний, которые напрямую связаны со стрессом. Практически не один невроз не устоит под влиянием сосны. Для людей с больным сердцем даже есть чисто врачебная рекомендация — длительные прогулки в сосновом бору. Только в особенно жаркую солнечную погоду нужно соблюдать осторожность, иначе летучие вещества сосны могут оказать излишне возбуждающее действие.
Сосна очищает ауру человека от постороннего воздействия, частично снимает порчу. Это милосердное дерево не требует от нас ничего, кроме душевной открытости.
Водопад Яузлар (от тюркского «ауз» — рот, уста, устье) имеет три террасы, с которых скатывается вода. Особенно выразителен в каскадах падающей воды нижний Яузлар. Вода здесь хорошо поработала, выдолбив в скалах грандиозный колодец. Но к нему очень неудобно спускаться от Боткинской тропы.
От верхнего водопада Яузлар Боткинская тропа через мостик переходит русло реки Явлуза и серпантином начинает подъем в гору. Тропа хорошо утоптана, только в некоторых местах вдруг делает резкие подъемы вверх. Это вечно спешащие, а иногда ленивые люди сокращают путь. Они выдалбливают и сдирают почву, а дождь вымывает в ней углубления, и начинается эрозия.
По плавным поворотам серпантина идите спокойно. Скоро вы окажетесь на небольшой площадке скалы Куш-Кая (Орлиная, Соколиная или Птичья скала). Отсюда можно созерцать зеленый лес, серые скалы, синее море и далекие голубые горизонты.
Иногда, чуть выше, есть вода в родничке, но летом он обычно пересыхает. И снова мягкие и аккуратные серпантины. Вот тропа раздваивается — влево уходит на скалу Ставри-Кая (Крестовая скала), а вправо на хребет к Штангеевской тропе.
Мы делаем небольшую петлю и заходим на скальную площадку Ставри-Кая (высота над уровнем моря — 700 м). Панорама с нее очень впечатляет, особенно когда под ногами ты чувствуешь, будто живую, дрожащую пропасть. Одним нравиться любоваться, дышать и жить бездной, но большинство со страхом отползают от края скалы и держаться подальше. И все равно всем хорошо стоять и сидеть на скальном выступе, будто на ковре-самолете, парящем в небесах. И еще слушать экскурсовода, рассказывающего о природе горного Крыма, легенды и всякие небылицы.
Штангеевская тропа начинается с плеча хребта, уходящего к яйле. Здесь сходятся три тропы: на яйлу по хребту поднимается Ставри-кайская тропа; на восточном склоне, кружась серпантинами, покойно отдыхает в сосновом лесу Боткинская тропа; а на запад ныряет к скалам Штангеевская тропа.
Врач Ф.Т. Штангеев, работая в Ялте в конце XIX века, сделал многое для лечения больных туберкулезом и написал книгу «Лечение легочной чахотки в Ялте». Он также был одним из организаторов Крымского горного клуба и участвовал в прокладке этой тропы, названной теперь его именем.
Сначала идет крутой серпантин, а потом знаменитый «Чертов мост» — каменная тропа, вырубленная в обрывах скалы. Но сейчас «Чертов мост» безопасен, участок парящий над пропастью, огородили железными поручнями. Тропа теперь ровная: шириной около метра, длина до ста метров. Дальше опять тропа проходит под нависающими скалами и приводит к речке Водопадной. Вода чистая и необыкновенно вкусная. Особенно хорошо пьется после проделанного перехода через Ставри-Каю.
Мостик через реку, — и мы вновь стоим на смотровой площадке, где, уже под другим углом зрения, открывается вид на Ялту, гору Могаби и серпантины шоссе на Ай-Петри. Отсюда вверх по хребту уходит Таракташская тропа к плато Ай-Петри. А мы по каменным искусственным подпорам спускаемся вниз по тропе, будто плавный поток обтекающей горные отроги и обрывы. А вот и шоссе. Выходим у ресторана «Учан-Су». К водопаду ведет прямая тропа-дорога.
Длина Штангеевской тропы от Ставри-Кая до водопада Учан-Су — 2,6 км. Боткинскую и Штангеевскую тропы экскурсанты, не спеша, проходят за четыре-пять часов. От водопада Учан-Су в Ялту можно добраться на рейсовом автобусе или пешком через «Поляну сказок».
Со скалой Ставри-Кая связана легенда, приведенная в путеводителе «Боткинская тропа» (автор М.Мамин, издательство «Крым» — 1969 г): «В далекие времена на берегу Черного моря жил один из самых сильных людей по имени Тавр. Он один ходил на огромных медведей, и, победив, приносил добычу к становищу на своих могучих плечах. Однажды на охоте Тавр выронил боевой топор, и ему пришлось душить зверя руками. Долго после этой схватки залечивал охотник раны, таяли его силы. Тавр часто выходил к морю и молча часами сидел, смотрел в его волны, словно ждал, что оно вернет ему бодрость и силу. Но силы не возвращались. Чувствовал он, как все медленнее и глуше стучало его сердце, тускнел его взгляд.
Мать посылала его в горы, товарищи звали на охоту, девушки заглядывали в глаза, но Тавр, равнодушный ко всему, упрямо сидел у моря. «Только море способно вернуть мне силы, — думал он. — Для горных переходов я слаб, неужели этого не понимают люди».
Когда наступил час смерти его матери, она позвала его и сказала:
— Сын мой, если ты хочешь, чтобы я жила, поставь каменный крест вон на той высокой скале, — и она показала на Ставри-Кая.
Тавр посмотрел в угасающие глаза матери и, не сказав ни слова, пошел к морю. Расступились люди, с укором смотря на сына, который не захотел выполнить волю матери. Тавр долго стоял у моря. Оно бушевало; ревело, яростно обрушивая на каменистый берег огромные волны. Гневно раздавался громоподобный говор волн, словно отчитывал его за ослушание.
И Тавр вернулся к матери. Он погладил ее горячий лоб и затем скрылся в лесу. Прошла ночь, а когда взошло солнце, его лучи осветили на высокой скале огромный крест, сложенный из камня.
Спустился с горы Тавр, ему становилось все легче дышать. Какая-то неведомая сила наливала его мускулы. Но когда Тавр вернулся к матери, тело ее уже остыло, и он понял, зачем посылала она его в горы: только они могли вернуть сыну прежнюю силу.
Успокоилось море, перестали биться о берег волны, но Тавр не вернулся к ним. Каждый день он поднимался в горы, и с каждым разом увеличивались его силы, громче стучало сердце.
Скоро Тавр снова стал могучим и сильным...»
Старуха была хитра и умна. Она не разбиралась в фитонцидах и озоне, но знала о лечебных свойствах лесистых гор.
Прошли тысячи лет, время давно разрушило каменный крест. Но люди по примеру Тавра идут в горы, чтобы стать здоровыми и сильными.
Попасть на тропу быстрее всего от остановки у ресторана «Учан-Су». Прямо от шоссе, вверх на плато, уводит хорошо утоптанная дорожка. Она поднимается к верховью водопада. Здесь стоит скамейка и открывается чудный вид на пройденное шоссе, домик ресторана, скалу Учан-Су-Исар и долину реки Водопадная. С этого места Штангеевская тропа пролегает через мостик над речкой. Но мы забираем резко вверх и начинаем подъем по гребню. Тропа здесь вьется серпантином, кое-где прямые «сократы». Дорожка, лепясь по откосам, вначале пересекает овраг, идет по нижней черте оползня, откуда открывается поразительная панорама на котловину Ялты. Душевная и возвышенная перспектива окружающего пространства — сама по себе является лечебным фактором.
У обрывов Коралловой горки тропа поднимается по оползню Таракташ, где проходит в овраге Большой Барбалы.
Скалы оползня Таракташ под воздействием выветривания и под влиянием атмосферных условий приняли причудливые очертания. Во всех старых справочниках это место сравнивают с Саксонской Швейцарией. И оно вправду не уступает ей своей оригинальностью. Мне удалось побывать на скалах Саксонской Швейцарии, и я могу подтвердить, что Ялтинский Таракташ также прекрасен своей вычурностью, витиеватостью, великолепием, выразительностью и волшебством. Такое чувство, что именно здесь, среди скал, рождаются и живут сказочные события и их герои. Еще миг и ты погружаешься в таинство коралловых рифов юрского моря, окружающих тропу. Музыка коралловых скал и сине-сосновых сфер! Пробегающий здесь ветерок, словно чистый и прохладный ручей. Не спеши, путник, замедли свой шаг в горной свежести и эфемерности блистающих панорам, суровых и прелестных...
Больше всего мне нравится панорама Ялты с той точки на яйле, где начинается Таракташ. В синем овале моря и зеленом каскаде лесов, как горсть драгоценных камней, лежит прекрасный город. Дружески киваю ему головой и приветствую розовую дымку рассвета. Серпантин Таракташа ввинчивается в перистые отколы каменного гребня.
Таракташ в переводе означает — каменный гребень. Тропа в объятиях скальных ладоней гор. Они бережно расправляют её тонкую нитку и укладывают среди обрывов, оползней, крутых склонов, перебрасывают по каменным и железным мостикам и ступеням.
Небезынтересно заглянуть в пропасть через рваные края и дыры в каменном гребне. Там, внизу, зелёные и голубые волны, призывно манящие в пронзительную пучину. Тропа быстро уходит из-под ног.
По этой тропе я иду, словно по старой улочке в конце прошлого или в начале этого веков. В памяти оживают образы давних земляков-ялтинцев, ходивших здесь.
Доктор В.Н. Дмитриев, основатель Ялтинского отделения Крымского горного клуба. Я вижу статного старика с русской роскошной бородой в походной одежде, в горных ботинках, с альпенштоком в руках. Он любил бродить в горах, изучал целебные факторы крымского климата. Ведь свой туберкулёз он вылечил именно в Ялте, приехав сюда с сурового севера. И таракташская тропа была сооружена членами тогдашнего горного клуба по его инициативе.
Каменное здание Ай-Петринской метеостанции, построенное в 1895 году, можно считать стартовой точкой нашего экскурсионного маршрута по Таракташу. Домик этот напоминает о метеорологе К. Ф. Левандовском, который работал здесь с 1905 по 1932 год. Он изучал ветровой режим, атмосферное электричество, оползни. Мне не удалось найти его фотографий, но я представляю себе Левандовского высоким загорелым мужчиной с голубыми глазами. Он был неутомимым тружеником, днями и ночами наблюдавшим за метеоприборами, писавшим при керосиновой лампе и электрическом освещении. Ученый вдоль и поперёк исходил Ай-Петринское плато, косил сено, выгонял на зелёные пастбища своих овец и корову. Далеко внизу была Ялта, но лишь Левандовский изредка спускался туда на проходящем дилижансе или на попутной повозке из Бахчисарая. Бывало это обычно летом, когда везли снег и лед из пещеры Трёхглазка для холодильных погребов города.
В 1921 году ботаник И.В.Ваньков всего полсотни метров не дошёл до метеостанции, куда он поднимался, чтобы проведать друга. Утром, после снежного урагана, Левандовский нашёл его окоченевшее тело, и теперь у края яйлы под черным крестом лежит серая могильная плита.
У скалы Шишко вспоминается судьба этого военного инженера, руководившего строительством дороги «Ялта-Бахчисарай». Строили ее с 1864 по 1894 гг. Офицер Шишко немало потрудился здесь вместе с русскими солдатами. Вручную, кирками и лопатами, они врезали в скальное тело серпантины шоссе. Буссоль, планшет, карандаши, истоптанные сапоги и сухощавая фигура офицера, отмерявшего ежедневно десятки тысяч шагов по горным кручам — таким мне видится Шишко.
Минуя овраг, где рождается речка Барбола — правый приток Учан-Су, дорога тянется вдоль каменной разрушенной стены. В одних путеводителях говорится, что она создавалась для задержания снега. В других — для того, чтобы отары овец, гонимые ветром, не попадали в обрыв.
Земляная плотина для создания водохранилища на Ай-Петри построена в 1906 году инженером И.К.Сикорским, тоже одним из неутомимых исследователей Ай-Петринской яйлы.
Уже в наши дни бригада Ялтинского горного клуба им. Дмитриева во главе с директором В.Павлотосом, учителем географии Л.Саньковым, кинокритиком Б.Арсеньевым в семидесятых годах благоустраивали тропу каменными ступенями и железными поручнями. Крымские сосны, словно часовые, охраняют сегодня Таракташ. Велик, грандиозен и чудесен здесь горный лес.
...Стояла тёплая весна. 23 апреля 1891 г. на даче «Благодать» Владимир Николаевич Дмитриев собрал любителей путешествий и природы из числа местных врачей, преподавателей гимназии, архитекторов, виноделов, инженеров. Проходило первое заседание Ялтинского отделения Крымского горного клуба.
— Исследование Таврических гор и прилегающих к ним предгорий, степей и моря — вот основная цель нашего клуба, — страстно говорил доктор Дмитриев. — Крымские горы — это природный естественно-исторический музей, где найдут удовлетворение и наша научная любознательность, и наши эстетические чувства!
Задолго до создания горного клуба, в Ялте существовал «Кружок любителей природы, горного спорта и Крымских гор». Он объединял местную интеллигенцию. Организатором и руководителем его был В.Н. Дмитриев. Кружок разработал прогулочные маршруты вдоль Южнобережья, по горным тропам и дальние походы на Ай-Петри, Чатырдаг, в Космодемьяновский монастырь, в «пещерные города» Крыма. Первым председателем Ялтинского отделения Крымского горного клуба стал В.Н. Дмитриев. Отчёты о походах в виде статей Дмитриев публиковал в «Записках Крымского горного клуба», постоянно подчёркивая благотворное влияние Крымской природы на здоровье человека. «Два-три дня, проведённые вдали от городской сутолоки, от всей искусственной обстановки, которой мы так искусно портим наши нервы, сделают гораздо больше добра, чем полные курса лечения гидро..., электро..., и прочими пиями», — писал он более ста лет назад. Его советы не потеряли своей ценности и в наши дни.
Доктор Дмитриев много сделал для образования медицинского обслуживания Ялты. Он также инициировал строительство в городе водопровода и канализации, проводил метеорологические исследования, изучал лечебные свойства винограда, молока и кефира. Его труды «Морские купания в Ялте», «Лечение виноградом», «Лечение кефиром» пользовались большой популярностью. За очерк «Климатические условия ЮБК» Дмитриев был удостоен серебряной медали Российского географического общества.
В связи с тем, что Ялта занимает исключительно удачное местоположение на Южном берегу Крыма, в ней как в фокусе сходятся морские и горные дороги и тропы. Это позволяет городу с самого начала существования стать естественным центром для всевозможных экскурсий, а также изучения Южного берега в краеведческом отношении. В Ялтинском отделении горного клуба разрабатывались новые маршруты, поддерживались в порядке старые и новые тропы, устанавливались на них знаки. Маркировка вдоль пешеходных дорог и троп состояло из белого, красного, синего, чёрного цветов. Члены клуба дежурили на тропах, давали консультации и советы экскурсантам.
Члены клуба пропагандировали охрану природы среди участников экскурсий и походов. Уже тогда в лесах ЮБК велась борьба с разгильдяйством и беспечностью туристов — одной из основных причин пожаров. Отсюда строгое предупреждение всем, отправляющимся в горы: «Замеченные в лесу в курении и раскладывании костров препровождаются членами лесной охраны к ближайшему полицейскому начальнику для выяснения личности и привлечения к ответственности.»
Крымский горный клуб внёс большой вклад в развитие туризма. Его учредители правильно определили цели и задачи туризма — изучать своё отечество через научно-познавательные ближние и дальние экскурсии.
Из этого клуба вышли Ялтинское бюро путешествий и экскурсий, выделился краеведческий исторический музей с богатейшей коллекцией экспонатов. Последний в свою очередь явился предшественником нынешнего исторического музея города.
В наши дни в честь первого председателя клуба доктора Дмитриева названа городская метеостанция, современный горный клуб и улица в Ялте. Учитывая его заслуги, ялтинцы установили возле курортной поликлиники диоритовый бюст Владимира Николаевича Дмитриева.
Лучшее время для созерцания водопадов Крыма — это зима и весна, когда с гор щедро текут многоводные потоки после выпадающих дождей и сходящих снегов. Название Учан-Су переводится как «летящая или падающая вода». Его высота — более девяноста метров, место расположения уникально. Где ещё найдёшь такое сочетание — гремящий каскад, страшные скалы и смолистые сосны. Даже тот, кто прошёл по многим тропам, замирает, восхищенный несущимся в пропасть потоком. Есть в срывающихся каскадах напряжённое поле воды — призывное, магическое и завораживающее путника. Застыв, подолгу стоишь и любуешься его энергией, клокочущей и яростной, она словно впитывает в себя мощь воды, прохладу снега, чистоту небес.
Когда бы я не приходил к Учан-Су, всегда набираю в ладонь его летящую воду и пью эту волшебную влагу, вбирая в себя его силу и свежесть. Приходи и ты, ополосни лицо драгоценной жемчужной водой и отойдут от тебя житейские заботы, и невезение, и злость на себя и на всех; прильёт доброта и спокойствие, а с ним — здоровье и красота, и будто воскреснет молодость, рождая новые мечты. Боже мой, сколько радости, сколько пленительных раздумий навевает вечный зов водопада!
Странно слышать о сугробах в Ялте. Не часто, но такое случается. Иногда и водопад Учан-Су замерзает. С чем можно сравнить нависающую с отвесной скалы ледяную глыбу водопада, точнее ледопада? С роскошной люстрой? Величественно и хрупко висят гирлянды льда, как хрустальные подвески. Как прекрасен утром Учан-Су — в стеклянном звоне разбивающихся сосулек, в осколках солнца!
Песня падающей воды. Это не сонное журчание равнинного ручья, это голос мощного гремящего потока. Это будто звук серебряной трубы, отдающий эхом среди горных теснин.
Вода всегда живая. А сейчас, зимой, она прорывается из ледяных пластов серебряными каплями и струями. Мы стоим у Учан-Су, подняв головы, и любуемся светящимся каскадом. И вспоминаются строки из стихотворения Ивана Бунина «Учан-Су»:
Несётся вниз струя живая,
Как тонкий флёр, сквозит огнём,
Скользит со скал фатой венчальной
И вдруг, и пеной и дождём
Свергаясь в чёрный водоём,
Бушует влагою хрустальной...
Бушует водопад, ревёт и клокочет. Радостно и легко на сердце от встречи с ним. Лейся вода, греми труба, живи песня скалистых гор!
Теперь мои дороги – одиночество и бессонница. Беспокойны они, томят тишиной, налиты тоской и поднимают из тёплого угла даже в стылую стужу. И среди скал и гор, зеленого бора и сверкающего водопада на лесных тропах я нахожу успокоение души. Уже холодно, морозно, но прогулки по окрестностям Ялты легки и привлекательны, интересны для познания и полезны для здоровья. Одну из них можно совершить к средневековой крепости, находящейся на правом берегу речки Учан-Су. Она расположена на километр ниже водопада, на территории лагеря «Исары». В прошлом веке у скалы находилась дача врача В.Н. Дмитриева — одного из инициаторов создания Ялтинского отделения Крымского горного клуба.
Эта крепость, пережившая бури и штормы, все страсти и невзгоды истории Южного берега, прячется в сосновых зеленых складках. И названа так по имени водопада и реки, протекающих совсем рядом.
У татар бытовало название Исар-Тепе («Крепостной холм»), но не забыли они и Учан-Су («Летящая вода»). У Ялтинских греков это место называлось Кремисто-Неро, тоже близкое по смыслу к «висячей воде». Лет сто-полтораста назад было в ходу и смешанное греко-татарское название Зиго-Исар («Тихая крепость»), более точно подходящее к этой местности. Тихая крепость. С неуловимой лирической ноткой...
Все упомянутые названия — Учан-Су-Исар, Зиго-Исар, а ещё Кастрон (ялтинские греки называли это укрепление и так) не являются изначальными. Лишь Кремисто-Неро можно отнести не только к греко-византийской эпохе, но и к более ранней. Остатки Учан-су-Исара находятся на громадной глыбе верхнеюрских известняков, слетевшей с яйлы и теперь торчком вылезающей из сланцевого склона. Скалу отлично видно с дальнего расстояния от Штангеевской тропы и утёса Ставри-Кая. Даже поднимаясь из Ялты по реке Водопадной, ее можно отчетливо разглядеть. Крепость стоит на двух небольших террасах на скале, имеющей форму неправильного треугольника. Ее вершина обращена к северу. Со всех сторон скала ограничена обрывами высотой до 5-8 м. Самые внушительные обрывы — до 40 м — находятся в северной части. Раньше с южной стороны на скалу вела дорога. Сейчас она начинается лестницей, но это уже следы позднейшей реконструкции.
Оборонительная стена преграждала доступ на скалу с востока и юга, а обрывы с севера и запада завершали круговой абрис неприступности крепости. Оборонительные сооружения Учан-Су-Исар хорошо вписывались в сложный рельеф скалы, дополняя её естественные оборонительные рубежи. Все укрепления были трудны для штурма. А верхняя терраса служила как миниатюрная цитадель.
Вход в крепость сейчас разрушен, но ещё в прошлом веке он был целым и представлял собой арку высотой в три сажени. Она изображена на титульном листе «Крымского сборника» П.И. Кеппена (1837 год издания). От ворот укрепления вверх по скале, по краю обрыва, огораживающего привратную террасу, поднималась стена того же профиля. Постепенно она переходила в парапет, венчающий гребень обрыва.
Для каких целей построили эту крепость в глухом лесном углу? Первая — близость к водопаду и реке, являющимися одним из источников для Ялтинской плодородной котловины, где стояли человеческие поселения. Вторая — соседство крепости с перевальными путями на Ай-Петри. Маленькая крепость, прячущаяся на фоне причудливых изгибов скал. Возможно, поэтому она сохранилась лучше других исаров Южнобережья. Строители Учан-су-Исара использовали в основном местный известняк в виде бутового камня, подобранного по форме и пригнанного без подтёсок. В кладке есть и плитчатый песчаник, обеспечивающий большую устойчивость сооружений. Здесь не видно ударов таранов по стенам, они рушатся сами по себе. Вначале выветривается известковый раствор в наружном панцире, а затем разрушения захватывают внутреннюю часть стены, и появляются бреши.
Поднимаюсь на вершину крепости-скалы. Горячие и кровавые ветры истории обошли этот романтический осколок старины. Обошлась маленькая крепость без изнурительной осады, без пожаров и разграблений, теперь только время и люди разрушают очаровательный, местами декоративный уголок средневекового мира. Она — будто выстроенная богатым русским дворянином игрушечная крепостная горка. Нет — это всё же была настоящая крепость, но её миновали штурмовые лестницы, град стрел и камней из пращей.
Красоту окружающего мира, розовые руины рая озарил одинокий зимний луч, а печаль огромными глыбами и разрушенными стенами замерла вокруг. Неумолчный голос бурлящей реки, шорох трепещущей сосновой хвои. Отчего так неспокойно и тревожно на душе, будто далёкий голос предков слышится в шуме водопада и шелесте деревьев?
Всё в нас едино, забота о хлебе и одежде, любовь и дети, страх перед войнами и потрясениями. Возможно, об этом думали здесь и те, кто жил среди этих крепостных стен в том далеком прошлом. Камни старинных мастеров, сложивших исар, встают чудесными видениями. Хотелось бы, чтобы этот исторический памятник узнали и не забывали наши современники.
Руины крепости молчат. Звонкие черепки не в состояние говорить с нами. Но своими очертаниями они рассказывают нам о прошедшем времени, о ремеслах и жизненном облике предков. И сейчас среди разрушенных стен Учан-су-Исара я веду молчаливый разговор с ними. Прежде всего он нужен мне, моему сердцу и памяти, чтобы мой дух не утонул и не погряз в одном материальном мирке. Он нужен мне, чтобы можно было ещё свободно дышать, петь, читать, рисовать, слушать музыку и поэзию.
Учан-Су-Исар — крепость летящей воды, маленький средневековый островок среди сосновых волн зелени и острых гребней скал. Моя ладонь соприкасается с молчаливыми стенами. И как будто в этих каменных складках хранится человеческое тепло далёких предков. Как же сберечь в вихре безумства и чёрствости нашего времени эти камни, выложенные рукой предков, обогретые их трудовым теплом и ставшие культурным памятником для будущих поколений!
Лев Васильевич Фирсов окончил Московский университет. По собственному желанию он уехал в Магадан, где и работал начальником геологической партии, заместителем директора Северо-Восточного Научно-исследовательского института АН СССР. Там же он создал лабораторию геохронологии. В 1963 году Л. В. Фирсова пригласили в Институт геологии и геофизики Сибирского отделения АН СССР, и он переехал в Новосибирск, где тоже создал лабораторию четвертичной хронологии. Ее работа тоже основывалась на применении метода радиоуглеродного датирования.
И вплоть до 1970 года Фирсов почти каждый сезон приезжал в Крым, участвовал здесь в раскопках и самостоятельно исследовал средневековые укрепления. Талантливый учёный, крупный специалист в области геологии имел хорошую зарплату, но, не в пример многим своим коллегам, не стал приобретать автомобиль, дачу, строить частный дом, доставать путёвки в престижные санатории. Вместо этого он ежегодно приезжал на Южнобережье на время отпуска, нанимал рабочих за свой счёт и проводил археологические раскопки. В Крыму он познакомился и сблизился с известными специалистами-археологами П.Н.Щульцем, О.И.Домбровским, А. Л. Якобсоном. Стал работать вместе с ними в полевых экспедициях, археологических разведках и раскопках. С ними он не только обсуждал научные проблемы, но и вёл совместные раскопки храмов, укреплений и жилищ.
Льва Васильевича отличало отсутствие предубеждений и стереотипов. Он обладал трезвым скептическим взглядом на вещи, не робел перед авторитетами, был независим в суждениях. Л. В. Фирсов прямо и аргументированно отстаивал свою точку зрения, искал объективную истину, критиковал исследователей за допущенные ошибки, неточности, а также легковерие или консерватизм.
В Крыму неустанно работал, расходуя свои сбережения, почти не отдыхая. И результат — его статьи по археологии стали появляться в научных изданиях. Для цикла «Археологические памятники Крыма» Л. В. Фирсов написал и издал путеводитель «Чёртова лестница». Книга отлично вписалась в интересную краеведческую серию.
Очень тщательно, долгими днями и месяцами, Лев Васильевич исследовал развалины Южнобережных исаров — средневековых крепостей. Он написал о них большую монографию, состоявшую из обширного введения о Крыме и 25 глав с описанием отдельных исаров и комплексов. В очерках Фирсов дал широкую картину жизни горной Таврики в средневековую, а отчасти и в античную, эпохи. Они приближают нас к пониманию исторических судеб Южного берега. Ценность работ повышают многочисленные и очень наглядные рисунки, выполненные автором с мастерством и талантом. Это общие виды гор и крепостей, чертежи планов, разрезов, строительных остатков, рисунки керамики и прочее. Лев Васильевич был не только геологом и археологом, но и прекрасным художником!
К сожалению, Лев Васильевич не успел закончить эту большую работу. После его смерти друзья и жена сумели издать монографию «Исары» - очерки истории средневековых крепостей Южного берега Крыма. В Новосибирске выходит его книга. Она читается с неослабевающим интересом, ведь кроме узких археологических знаний, она насыщена размышлениями об истории Крыма, написана лёгким и поэтическим пером.
Лев Васильевич писал и стихи о Крыме, они включены в его книгу. Хорошую память оставил о себе учёный, геолог, археолог, художник и поэт. Его имя вошло в созвездие певцов Крыма, которые свои жизни и труды посвятили изучению и прославлению волшебного края. И мы, потомки, должны помнить о них.
И нам следовало бы вместо шаблонных и безвкусных названий улиц, таких, как Оборонная, Танковая, Гужевая или Тупая, лучше вводить в крымскую топонимику имена учёных, художников, археологов, геологов и других талантливых людей, посвятивших труды и дела прекрасному полуострову.
Вот несколько поэтических строк Л. В. Фирсова:
На север — скат к предгорьям, не крутой,
На юг — обрыв с карнизами, зубцами,
Бездонная лазурь — над головой,
Плато в бороздках-каррах — под ногами...
От Судака до Ласпи пролегла
Гряда известняков, а дальше — море.
Пустынна каменистая Яйла,
Безлесно травянистое нагорье —
Ландшафта удивительный пример.
За ней под солнцем Южный берег млеет,
Но этот климатический барьер
И смысл рубежный для него имеет:
Преградой были сотенносаженьи
Обрывы для кочевничьих вторжений.
Чудеснее не знаю я лесов,
Чем буковые, осенью, на склонах.
Причудлива фантазия стволов,
Распороты лучами света кроны.
Под лёгким дуновеньем трепеща,
Лиан донизу повисают плети,
Шнуры-побеги цепкого плюща
Бока утёсов заплетают в сети.
Лежит листва, пушистее ковров,
Шуршащим слоем, золотисто-бурым,
Из-под неё в венцах зелёных мхов
Блестят на солнце валунов тонзуры.
И, словно из хрустального бокала,
Струится воздух с прелью листьев палых.
У берега лежит, и с двух сторон
Её сухие окружают реки,
Поэтому немытой, Алустон,
Алушту называли греки.
В шестом столетьи царь Юстиан
Здесь основал одно из укреплений,
С тех пор ушли в небытия туман
Без малого полсотни поколений.
Дома — модерн, вполне курортный вид,
И тут же — башни генуэзской .Пусты.
Такое сочетанье говорит,
Что свято место не бывает пусто.
Развал камней, бой глиняных корчаг,
Обломки амфор, пифосовы днища,
В углу — золой заполненный очаг,
Две-три монеты на полу жилища —
Невзрачный хлам средневековых лет.
След прошлой жизни, бытия изнанка.
Но брызнул синью извитой браслет...
Да не вчера ли здесь прошла гречанка?
И, в знак надежды, символом любви,
Стеклянный обруч наземь положила.
Верни её, ушедшую, яви Живою,
Клио! Слышишь? — Грудь заныла:
Дошёл из слоя мёртвых черепков
Привет, призыв из глубины веков.
Медведь-гора со множеством имён:
Бараний Лоб, Биюк-Кастель, Камелло,
Айя-Дагы — пометки всех времён.
Её святой назвать бы смысл имело.
В подножиях — десятка полтора
Древнейших и недавних поселений,
Киновии, часовни, хутора,
А на вершине — стены укреплений.
Деревьев тень скрывает диабаз,
С уступов скал — чарующие виды,
А издали гора ласкает глаз,
Как символ поэтической Тавриды,
Полна загадок, как сама святая
История полуденного края.
Как древний Див приземист, узловат,
Растёт из скал бесплодных еле-еле
Не кипарис, но кровный, дикий брат,
Урод корявый — крымский можжевельник.
Засох, изрублен, молнией разбит,
Истерзан в схватке с острыми камнями,
Смолистый ствол искручен, перевит,
Расклинил щели цепкими корнями.
Одна лишь ветка хлещет на ветру,
Ещё живёт, забытая судьбой,
И тень даёт в полдневную жару,
На неба синь клочком набросив хвою.
В борьбе за жизнь не пасть, а устоять —
Какой же силой надо обладать!?
Зубец скалы был в прошлом обнесён
Стеной в два роста стражником-солдатом —
Блокпост дорожный, Палеокастрон,
Висящий над крутым лесистым скатом...
Порой весь мир безжалостно сотрёт
Покров морского плотного тумана,
И кажется, твоя скала плывёт
Над ним, как по безбрежью океана
Гнилая корабельная доска —
Последний шанс, подарок мореходу...
Защемит сердце дикая тоска,
И тяга к человеческому роду
Прорежется сильнее и сильней:
Всех бед нам одиночество страшней.
Века над Симеизом шелестят,
В картину жизни вносят перемены,
Но все ещё незыблемо стоят
На Кош-Кая древнейшие дольмены.
Возведено впритык, к ребру ребро,
Каре из плит — могильный тесный ящик,
Штрих прошлого хранит его нутро —
Лежит в нём тавр, далёкий дикий пращур.
Под слоем щебня — скорченный скелет,
Десяток гладких раковин каури,
Лощёный кубок, бронзовый браслет
И бусины египетской глазури –
Сокровища убоги и скромны,
Но только им обычной нет цены.
Весна в Крыму приходит на эту тропу, пожалуй, раньше, чем куда-либо на Южнобережье. Радуют зелень многолетней травы, вечнозеленые кусты и первые весенние цветы. В преддверии Царской тропы расположен поселок Ливадия. Он характерен необычной архитектурой зданий, построенных по проектам известных архитекторов Монигетти и Краснова.
«Ливадия» в переводе с греческого означает «луг», «поляна». Роскошный Ливадийский парк в любое время года торжественен, как ворота храма. Разбит он был в 30-40 годах прошлого века, основой его послужил естественный лес. Создавали это чудо природы и человеческого воображения ботаник Делингер и садовод-швейцарец Патер.
Остановимся у дворца, сооруженного в 1911 году по проекту академика архитектуры Н.П. Краснова всего за год и четыре месяца. Белый дворец построили в стиле итальянского Возрождения. А вот дворцовая церковь была перестроена архитектором И.А. Монигетти из католической часовни графа Потоцкого. В архитектуре Ливадийского дворца соединены элементы разных стилей.
Отсюда берет начало Царская тропа (в советское время ее называли Солнечной). Построена она была по приказу царя в 1900-1901 годах и называлась «горизонтальной дорожкой» — длиной в 6580 метров, на высоте 140 метров над уровнем моря. У скалы Крестовой высота тропы достигает 170 м. Царскую тропу называют еще тропой здоровья. Здесь действуют практически все лечебные факторы нашего климатического курорта. Прежде всего — чистейший воздух, эстетическое наслаждение красотой пейзажей, архитектурных ансамблей санаториев и дворцов, созерцаемых с Царской тропы.
Сегодня мартовский день. Под ноги ложится тень причудливых силуэтов веток и деревьев, напоминающих тонкую и изящную чеканку. Тишину оживляет пение птиц, шорох прошлогодней листвы под ногами. Невольно предаешься воспоминаниям об ушедших днях юности, всегда прекрасных и удивительных через призму прожитых лет. Тропа, подобно тонкой речке, течет медленно и плавно, лишь иногда скачет по коротким горным ступеням. Неожиданно взору открываются тусклые морские дали. Море еще не налилось летней синевой, и остается зимним, туманным и загадочным.
Тропа проходит в нижнем поясе горного южнобережного леса. А вот и старинная беседка — ротонда, знакомая по многочисленным открыткам. Белая колоннада построена в те годы, когда русская знать увлекалась античностью, и воображение уносило ее к берегам Эллады. Ротонда поставлена в 1843 году во время строительства великокняжеского дворца в Ореанде.
«Ореанда» — загадочное слово для исследователей. Одни переводят это слово как «скалистая», и окружающий пейзаж будто подчеркивает эту версию. Другие относят к языку древних жителей Крыма — тавров, могильники которых лежат выше тропы.
В 1843-1852 годах в Ореанде по проекту архитектора А.И. Штакеншнейдера был сооружен дворец. Но в 1882 году он сгорел. В 1948 году по проекту архитектора М.Я. Гинзбурга на месте развалин построили санаторий «Нижняя Ореанда». Здесь в свое время отдыхали ученые И.В. Курчатов, С.П. Королев, А.Н. Туполев, артисты И. Козловский, М. Ульянов и другие знаменитые люди страны.
Из Ореанды хорошо видна скала Крестовая. В шестидесятые годы она была расцвечена яркими спортивными флагами, здесь состязались сильнейшие скалолазы. Среди них знаменитый «тигр скал» — Михаил Хергиани и плеяда других талантливых спортсменов — Тимохин, Космачев, Павлотос, Маркелов, Громко, Лишаев. На вершине Крестовой экскурсанты увидят каменные остатки средневекового исара ХП-ХIV веков.
Винподвал Ореандовского винзавода был выбит в Крестовой горе в 1888 году. Емкость его не превышает 35 тысяч декалитров. Здесь выдерживают и изготавливают марочный херес.
Пересекаем нижнее шоссе, и над Царской тропой нависают громады скал Ай-Никола и Хачла-Каясы. Это известковые отторженцы от главной гряды. На вершине Хачла-Каясы в средние века находился феодальный замок. На Ай-Николе, как предполагали археологи, находился в античности величественный храм с сорока мраморными колоннами, воспетый в легенде «Ифигения в Тавриде».
Внизу у моря видны корпуса санатория «Золотой пляж», построенного в 1937 году. Тропа вьется в густоте леса. Не мешало бы и отдохнуть, присев на скамье-бревне. Первые желтые крокусы, как золотые монеты, рассыпаны в лесу, а тропа кажется глубокой чертой судьбы на ладони гор и скал, уже теплой от весеннего солнца.
Через овраг Лакони проложен деревянный мостик. Далее тропа ведет мимо санатория «Горный», возведенного по проекту архитекторов И. Жолтовского, П. Скокана, К. Шуманской, М. Федоровой.
Странно, почему ялтинцы, имея поблизости такие тропы, так редко отдыхают и прогуливаются здесь? На набережной встречаешь десятки знакомых, а на тропе — только приезжих.
Тропа продолжается до Гаспры, а я обычно заканчиваю прогулку над санаторием «Парус». Несколько часов, проведенных на тропе, подарят вам прекрасные впечатления и здоровье. Вернуться в Ялту можно катером или автобусом, смотря по погодным условиям. Но если вы не торопитесь, лучше и обратно идти все по той же тропе, ставшей вам теперь близкой и знакомой.
Имя Эдуарда Александровича фон Фальц-Фейна хорошо известно в России и Украине. Выдающийся коллекционер много сделал для возвращения на Родину из-за рубежа произведений искусства, созданных русскими художниками. Владелец большого туристического заведения в Лихтенштейне, он безвозмездно вкладывает деньги в нашу культуру. И гордится, что может сделать это для России, своей родины.
С фон Фальц-Фейном я познакомился в Альпах. Мы переписывались, и в гостях у него побывала моя дочь Франческа. Вот ее краткие впечатления о поездке.
«... Самолет из Москвы приземлился в Цюрихском аэропорту. Стоял ноябрь, день выдался солнечный, ясный. Эдуард Александрович шел мне навстречу с букетом красных гвоздик.
– Добро пожаловать, Франческа, в Швейцарию!
Мы летели на «Мерседесе» по великолепному шоссе — одной из самых красивых дорог в Западной Европе. Нас окружали белоснежные Альпы, чистые хрустальные озера, горные водопады. Вот и княжество Лихтенштейн. Над столицей одного из самых маленьких государств мира (в длину всего 28, а в ширину 10 километров), четырехтысячным городом Вадуцем, возвышается средневековый замок, будто вырубленный из серой мощной скалы. Замку этому более 600 лет. В нем по традиции проживает глава государства. По соседству с этим замком находится трехэтажная вилла «Аскания-Нова», принадлежащая Эдуарду Фальц-фейну. Из справочников и рассказов самого хозяина пытаюсь разобраться в его родословной.
...Присоединив к России в 1783 году Северную Таврию и Крым, императрица Екатерина II стала раздавать пустующие земли русским помещикам и немецким колонистам, чтобы ускорить развитие этого края. В 1828 году немецкий герцог Ангальт-Кетенский купил большой участок в Северной Таврии. Спустя несколько лет в голой степи появился хутор, названный «Аскания-Нова» в честь древней немецкой области — Асканского княжества. Здесь стали разводить арабских скакунов и мериносных овец. После смерти герцога имение купил немец Фейн, продолжавший разведение овец. Вскоре Фейн породнился с соседним помещиком Фальцем. Так было положено начало династии Фальц-Фейнов. Хутор Аскания-Нова стал центром их владений. Они хорошо его обустроили, на средства не скупились.
В 1863 году родился внук первого Фальц-Фейна — Фридрих. С детских лет он проявлял большой интерес к диким животным. Это увлечение выросло в серьезное дело. Повзрослев, он стал собирать со всех концов света ценные и редкие экзотические породы животных. Одни жили в вольерах, другие выпускались на целинные земли. Так был основан сначала заказник, а потом — знаменитый заповедник «Аскания-
Нова». Дворянский титул «барона» семье Фальц-Фейнов присвоил русский государь во время одного из посещений заповедника.
В октябре 1917 года семья Фальц-Фейнов находилась в Петербурге в гостинице «Медведь». В один из дней матросы ввалились в вестибюль отеля. В книге для посетителей старший из них прочел, что в одном из номеров находится барон Фальц-Фейн. Последовал приказ: «Расстрелять!» Пошатываясь, матросы стали подниматься по лестнице в поисках семейства барона.
— Папа спрятался за дверью, — вспоминает Эдуард Александрович, — а мама, укрыла меня и сестру одеялами, стала громко говорить о том, что дети больны корью. Бравые матросы испугались заразной болезни и ретировались, боясь прикоснуться к нам. На следующий день мы уехали в Финляндию. Оттуда в Берлин. Вскоре отец не вынес всех потрясений и умер. Мне было восемь лет, а сестренке еще меньше.
Мама вспомнила о знакомстве с князем из Лихтенштейна, который до октября 1917 года был послом Австро-Венгрии в Петербурге. Мы добрались до Вадуца и постучали в княжеский замок. Князь приютил нас и выделил нам кусочек земли, где и была построена вилла, названная в память о российском имении «Аскания-Нова».
Эдуард Александрович получил диплом агронома, но сменил множество профессий. Последним его бизнесом стал туризм. Сегодня в Лихтенштейне ежегодно бывает до 100 тысяч туристов. Они знакомятся здесь с красотой края, богатой картинной галереей, историческим музеем. На почте многие приобретают редкие марки княжества. У Эдуарда Александровича есть свой, самостоятельно разработанный маршрут по пути Суворова через Альпы. Обычно в августе он сам возглавляет большой отряд туристов и альпинистов, и проводит его до Чертова моста. Барон выпустил юбилейную открытку и почтовую марку в память о прославленном русском полководце. И очень гордится этим:
— Я стал колесить по всему миру в поисках сокровищ, вывезенных из России. Все ценное — картины, книги, ковры, статуи и другие предметы культуры и истории старался покупать и дарить своей Родине.
Эти подарки он преподносит от всего сердца, несмотря на то, что остался без своего родового наследства, что его бабушку, отказавшуюся эмигрировать, красногвардейцы расстреляли, а потом докалывали штыками, что все памятники на могилах родственников в Аскания-Нова были варварски сметены.
— Через добро и милосердие я нахожу свой путь к многострадальной Родине, ведь я остался русским! — признается Эдуард Александрович.
В его доме собрана богатейшая коллекция антиквариата: старинные картины, скульптуры, портреты русских царей и цариц. В большом стеклянном шкафу стоит царская посуда, столовое серебро. Бережно хранит он фотографии царской семьи в Ливадийском дворце, монеты, награды, статуэтки. Самой дорогой реликвией считается портсигар из червонного золота, усыпанный бриллиантами. Его подарил царь деду Эдуарда Александровича по материнской линии, адмиралу Епанчину. Многие из этих вещей могли бы украсить любой музей.
— Смотри, Франческа, — сказал мне однажды Эдуард Александрович, — вот роскошный ковер, подаренный персидским шахом русскому царю. Этот шедевр ручной работы украшал один из залов Ливадийского дворца у вас в Ялте».
— Так подарите ковер Ливадийскому дворцу, — предложила Франческа.
... И вот дар барона Фальц-Фейна — персидский ковер с изображением царя висит в Ливадийском дворце. Барон приехал в Ялту, живет во дворце, мы встречаемся и идем гулять по Царской тропе.
— Всю мою заграничную жизнь меня тянуло к русским, — начинает разговор Эдуард Александрович. — Очень хотелось поговорить с ними. Однажды в марсельском порту я увидел советский грузовоз «Херсон». Очень обрадовался, подбежал к борту, окликнул вахтенного. — Но, — рассказывает Эдуард Александрович, — как только тот услышал, что я эмигрант, тут же демонстративно отвернулся от меня и выматерился. В Австрии я подходил к советским военным. Они тоже не захотели со мной разговаривать.
А я все время думал и думал о России... И вот наступили светлые годы, когда могу встречаться и разговаривать со своими земляками, приезжать на Родину. Очень жалею, что мама не дожила до этих счастливых дней!
— Здесь, на этой тропе, приходит ко мне Божественное ощущение, что я встречаю царя и его домочадцев, будто возвращаюсь в Россию, которую мы потеряли, и которой я горжусь и люблю. И мне надо высказать, и высказать поскорее, что у меня на сердце. Мне кажется, что в Крыму на Царской тропе соприкасаются небо и земля, вода и воздух. Она — как радуга, ведущая во Врата Рая. Цветы, бабочки, листья, осколки солнца, запахи диких трав усыпают священную дорогу. А вокруг — церкви, дворцы, античные капища и средневековые укрепления... Блаженство, которое дышит легендами и лучами весеннего солнца. И еще — величие, воплощенное в зеленой земле, синем море и высоком небе! Какое душевное вознаграждение я получил, когда приезжал в прошлый раз, чтобы подарить картину Воронцовскому дворцу, и мы впервые отправились гулять по Царской тропе. Потом, в Лихтенштейне, я часто вспоминал этот царский путь вдоль моря. Здесь происходит сближение мирской и мистической мелодии, земной и воздушной цельности, точно заздравный кубок хмельного счастья мы пригубили, шагая по Царской тропе. Тебе повезло, что ты часто можешь бывать на этой феерической дороге...
Еще ее называют Крестовой. У меня сохранилось старое фото, где на краю скалы стоит железный крест — символ христианской веры. «Орианда, Юрьянда, Урьянда суть изменения одного и того же названия в устах татарских, — пишет ученный Кеппен. — Граф И.О. Потоцкий, в хранящемся в Венской придворной библиотеке атласе Анконца Бенинказы 1480 г., после мыса Ай-Тодор нашел местечко Gorian, которое, вероятно, есть не что иное, как наша Орианда». Фонетика и корневая основа этого названия уводят нас к греческому лексикону. Название Ореанда происходит от слов «граница, предел» и произносится с густым придыханием, фонетически оно близко к «Гориан». Положение Ореанды, отделяющей Ялтинскую котловину от Гаспринского хребта, является границей между двумя большими территориями.
Второе толкование — «гора» (отсюда и название горных нимф — ореад). Дикий горный уголок с каменным хаосом, водораздельных гряд и глубоких балок очень напоминает романтичное и сказочное место.
Третий вариант: а не составное ли слово Ореанда? Происходящее от греческих «спелый», «зрелый» и «грядка»? Получается что-то вроде: «цветущая и спелая грядка или виноградник.»
Мне больше импонирует второй перевод, связанный с нимфами. Ведь «Крестовых» гор и скал в Крыму много, поэтому и археологи называют скалу Ореандой.
...Поднялся на самую вершину, сложенную из огромных блоков верхнеюрских известняков, громоздящихся на сланцах таврической формации. Пожалуй, вся гора — хаотическое скопление каменных глыб, трещиноватая скала, некогда сокрушенная древним землетрясением.
Передо мной — морская даль, развернувшаяся от Аю-Дага до Гаспринского хребта. За спиной амфитеатр гор, вершина яйлы, покрытая снегом, и зеленый каскад лесов и весны, ниспадающий к берегу. И сердоликово-сапфировый воздух наполнил эту чашу до самых краев. Тепло, хорошо под апрельским солнцем млеть и мечтать. И любить.
Читаю монографию археолога Л.В. Фирсова о исарах Южнобережья. Исар — это средневековая крепость. Здесь, на Ореанде, и находилось такое укрепление. Мощные можжевельники, годков по 500-700, выросли поверх циклопической кладки камней. Все здесь поражает своим величием и грандиозностью. И тихо шепчешь: «Время средневековое, застывшее, окаменевшее, очнись, явись своим призрачным дыханием! Озари старые крепостные стены Ореанды!» И прелесть весны словно наполняет магическим светом далекое средневековье, и оно сияет волшебно и волнующе.
При взгляде на план укрепления, Ореанда походит на круглодонную амфору, положенную на бок. Горлышко повернуто к востоку, одна из ручек — остатки оборонительной стены в районе входа в укрепление, вторая отбита. Общая длина рубежей исара — 380 м, из них 240 м были обнесены оборонительными стенами, а 140 м ложились на края обрывов и не имели заградительных сооружений.
Очень удобно и экономично вписана крепость в горный рельеф. Строители прозорливо учитывали естественные неприступные обрывы, используя малейшую возможность для сокращения работ. Стены и парапеты без башен, хотя очень органично сплетены куртины между скальными выступами. Природа и Человек — два мага-инженера —лепили и строили и скалу, и крепость Ореанду.
Толщина стен у основания — 2,3 м, парапетов — 1,5 — 1,8 м. Высота стен достигала 6-7 м, а в поперечном сечение они имели трапецеидальный профиль с приблизительно одинаковым наклоном плоскостей наружного и внутреннего панцирей. Для кладки использован местный известняк, практически не обработанный. Сохранились только один-два нижних ряда кладки в виде нагромождения гигантских глыб, служивших основанием полнопрофильных стен.
Оборонительные сооружения исара Ореанда невелики, общий объем кладки, по подсчетам Л.Фирсова, около 2000 куб. м. Строительный материал под рукой, и воздвижение укрепления могло произойти в короткий срок с небольшим количеством каменщиков. Трое ворот, пара калиток в стенах, а протейхизмой — выдвижной башней — служила насыпная площадка, простреливаемая с окружающих стен.
Боевые стены исара возвели между VI и IХ-Х вв, с применением вяжущего известкового раствора. Потом над крепостью полыхали пожары, разрушения. В Х-ХШ вв. сложили в брешах новые стены на глиняной связке. Потом исар был покинут и стал некрополем, прибежищем мертвых.
На небольших ровных площадках, расчищенных рукой человека, среди нагромождений гигантских глыб, покрывающих горку до самой вершины, находились жилища средневекового человека. Тесные каменные хибары лежали по склонам горы, располагаясь друг над другом. Между площадками, расположенными на разной высоте, были устроены тесные проходы и каменные лестницы. Некоторые видны и сейчас.
На укреплении в Ореанде очень много керамики. Здесь можно подобрать то обломок черепицы, то ручку амфоры, то кусок от стенки пифоса. Конечно, преобладает кровельная черепица. По форме это, в основном, плоские керамиды с двумя боковыми бортиками, суженым или прямым лотком, парными параллельными и четвертьокружными дождевыми валиками. Встречаются фрагменты с грекоалфавитными знаками. Делали и обжигали черепицу по соседству, в Гаспре, где много элювиально-сланцевой глины высокого качества и глинистых красноземов.
Вершина горы-скалы Ореанды возвышается на 200 м над морем и на 25-30 м над седловиной, где с древних времен проходит дорога. Растительность на горе — кева и древовидный можжевельник, на южных склонах — заросли каменного дуба, ясеня, грабинника с подлеском из колючих кустов и иглицы.
Не знаю почему, но в апрельскую ночь моего дня рождения что-то повлекло меня на скалу Ореанду. Днем дул теплый ветер, даже жаркий для весны. А сейчас, в лунном сиянии сна, мир казался тихим и трепетным. Белый туман, как божественный свет,
плыл над морем и берегом, и скала Ореанда, точно остров, вставала из серебряной млечности. Тонкий духовный мир наполнился истоками сказочной жизни, вдруг явившейся мне из диких скал и крепостных стен исара. И я увидел горных нимф...
Одна из них, нежная и юная, оказалась совсем рядом, и ее белоснежное тело светом печали ласкала луна. Стан ее, живой и гибкий, витал в хрустальном зеркале скалы Ореанды. Грация и элегантность были в движениях младой волшебницы. Но ее облик был знаком мне до щемящей боли воспоминаний, я будто где-то раньше видел ее. И вдруг меня осенило — да ведь это царская дочь Анастасия! Значит, весной сюда, на прогулку по Царской тропе, являются дочери Николая II, загубленные среди Уральских гор. Они, очевидно, стали нимфами Крыма, прелестного, полюбившегося им с самого детства. Здесь их сердца, пронзенные свинцом, оживают воспоминаниями и впечатлениями тех радостных минут, когда так чудно лилась жизнь среди непередаваемого очарования Южнобережья. Нимфы кажутся счастливыми, а у меня вдруг выкатились две слезинки и разбрызгались на скальных глыбах. Они вздохнули, как вздыхают, качаясь, лепестки цветов в ночных росах-сапфирах.
— Не плачь, странник, не горюй за нас! — прошептала одна из ореад, — Лучше радуйся этому эфирному и экзотическому уголку, как и мы радуемся, прилетая сюда.
Да, волшебные видения заключены в скалах Ореанды, в крепостных стенах, очертаниями напоминающих лежащую амфору. Средневековая сказочная летопись прячется среди куртин крепости, в обломках оранжевой и красной керамики, большого пифоса, закопанного в землю, в византийских чашах, в разноцветной черепице. Именно здесь находилась средневековая крепость, несколько раз разрушенная, а потом ставшая некрополем, прибежищем мертвых. И могучие первобытные можжевельники, как души усопших, проросли поверх циклопической кладки каменных парапетов. И зеленая колючая иглица понтийская поднимается у основания, магическая, как сказания старины.
Много таинственного, неподвластного уму и сердцу, скрыто в каменном хаосе Ореанды, где обитают нимфы. Приходи сюда, путник, когда ночь не смыкает веки твои, и все опостылело. Здесь ты найдешь усладу в мечтаниях и мерцаниях горных ореад.
Много узнал я на скале Ореанды, пока ночь медленно убывала, многое передумал, но больше поразился картинам и видениям, будто притаившимся среди причудливых скал, крепостных стен и многовековых стволов. Ох, как удивительна жажда ночного уединения на вершине скалы Ореанда. Потом, уже читая монографию археолога Л. Фирсова, я узнал, что здесь когда-то находилось святилище, ведь недаром, уже в нашем веке, на конической горке рядом стоял железный крест — символ христианской веры (скала Крестовая).
Приходите в лунную весеннюю ночь на вершину Ореанды, не пожалеете.
Одной из непонятных и непостижимых гор в Крыму для меня является Ай-Никола. Она словно космический осколок вонзилась своими скалами в зеленое зеркало земли. И густым ароматным дыханием крымских сосен и кривых можжевельников витают над ней древние загадки.
Я еще не знал, что за тайны могут струиться над Ай-Николой в тяжелых туманах надвигающейся зимы, уже замершей за хребтом яйлы. Пришел к горе по Царской тропе из Ливадии. Прямо над моей головой вздымались скалы, как соборные стены исполинского храма Святого Спасителя Природы всех времен и вероисповеданий. По отвесам, цепляясь за каждую удобную вымоину, трещину, уступ, да и просто за скалу, карабкались пепельно-стальные вековые стволы, иногда одиночные и редкие, а на вершине стоял вещий и загадочный, будто античный лес.
И во всем потускневшем осеннем облике скалы чувствуется напряжение, точно от запечатанной там старой тайны.
А раскрытие ее может повлечь кару Грозного Божества. Великий Властелин разверзнет небеса, и прогрохочут, заблистают молнии и громы, опаляя землю.
И все же щемящее чувство сладости открытий и приключений влечет и тянет к утесам Ай-Николы.
Рядом с тропинкой растут вечнозеленые кустики пираканты красной, с колючими веточками и ланцетовидными листочками, как рассыпанный красный жемчуг. Ох, и заманчивы эти жемчужные и волшебные тропы, уводящие в хрупкие хрустальные сады гор и скал, но и опасны...
День сияет, уходит мгла, и Ай-Никола отвесной стеной, как магическим зеркалом-маяком, отражая и вбирая мировую историю, вьется узорами трещин, рубцами и ссадинами скал, где сквозь вечность льда и лета сияет и золотится роза жизни. И вот она — благодать земная: в горстях скал замер уголок рая, с древней каменной кладкой и с доисторическим вечнозеленым земляничником, самым старым в Крыму, самым красивым и могучим. Десять больших и малых ветвей, каждая просто самостоятельное дерево, отходят от мощного и кряжистого, четырехметрового в обхвате ствола. Этому дереву больше тысячи лет, но оно прекрасно растет и плодоносит в крымском южнобережном горном раю. Находится укромное урочище на западной стороне Ай-Николы, на высоте 320 м.
В геологическом отношении Ай-Никола — отторженец, скала отвалилась от основания Главной гряды и за длительное время «съехала» по южнобережному склону к Черному морю. Северный склон горы полог и лесист, а южнобережный представляет крутую, до 80 градусов, скалистую стену с цепляющимися за нее одинокими деревьями.
Особенно удивительны и красивы реликтовые растения — можжевельник высокий и земляничник мелкоплодный. Диаметр стволов иногда превышает 50-80 см. Возраст таких деревьев исчисляется сотнями лет. Куполовидная гора покрыта грабинником, кизилом, пушистым и скальным дубом, кленом полевым, калиной, березкой, в подлеске встречаются вечнозеленые кустарники иглицы и жасмина. Растет здесь и крымская сосна.
Вокруг — россыпь археологических памятников: на востоке — таврский могильник с каменными ящиками, укрепление Ореанда на Крестовой скале, часовня и могильник у подножья Ай-Николы, на западе — монастырь Хачла-Каясы.
На самой вершине археологи не нашли античных и средневековых построек. Тем не менее гора носит специфическое средневеково-христианское название «Ай-Никола» — «Святой Николай». В греко-византийском пантеоне святых Святой Николай был покровителем мореходов и странников. По предположению покойного археолога Л. В. Фирсова, в средневековом прошлом название «Ай-Никола» носила вовсе не куполовидная гора, а Хачла-Каясы. Впоследствии произошло перемещение топонимов.
Тропинка к вершине Ай-Никола начинается на верхнем шоссе Ялта — Симеиз от белой беседки с колоннами. В 50-е годы, отдыхая в санатории Нижняя Ореанда, по ней не раз поднимался академик И.В.Курчатов. Теперь эту тропу называют Курчатовской. На скале укреплена памятная доска с его барельефом и словами ученого: «Горные прогулки — это вдохновение для творческой работы, которое я всегда испытывал, поднимаясь к вершине Ай-Николы.»
... Снежный покров укутал гору. Морозно и чисто. Под ногами, как соль, хрустят белые крупинки. Какая-то птица взмахнула крыльями, и зашелестел посыпавшийся с ветки снег. Душисто, ароматно в сосновом лесу. Пахнет хвоей и снегом.
Сергей Артемьев, коренастый и молчаливый парень, слесарь Гаспринского ЗЖБИ, любил в одиночестве совершать воскресные походы в горы. Но в это ясное утро кто-то прошел по тропе вверх, оставляя рифленый след на снегу, и Сергей, не желая встреч, повернул в другую сторону. Снежный наст был тонок, но полностью покрывал хвою и землю. Сергей любил читать краеведческую литературу о Крыме и знал, что на Ай-Николе нет археологических памятников, кроме средневекового поселения в балке, отделяющей гору от Хачла-Каясы. В прошлом балка была плотно занята жилыми постройками, земледельческими террасами, межевыми стенами и крепидами. Сергей направился выше балки к куполу вершины. Снег, лежавший на зеленых глянцевых листьях земляничника, был непривычен этому южному растению. И вдруг, среди снежной белизны — небольшой оттаявший круг. Гора словно «дышала», и на ее теплых «губах» таял снег. Сергей остановился и задумался. Он смотрел на черный круг и не мог объяснить себе это непонятное явление. И вдруг его осенило,
«Наверное, там пещера, и теплый воздух, выходящий из подземелья, слизывает снег!» — громко проговорил он, радуясь своему открытию. Сергей тут же вывернул из земли несколько камней, точно расшатанных гнилых зубов во «рту» горы. Открылся темный лаз. Электрический фонарь всегда был в походной сумке бывалого туриста и скалолаза. Он оставил у входа свой маленький рюкзачок с провизией и флягой с чаем (а вдруг не вернется обратно, и тогда рюкзак станет знаком-приметой для горноспасателей, которые наверняка станут искать его) и стал спускаться в черный тесный вертикальный колодец. Пещерный ход, извилистый и узкий, кое-где перекрывали скальные блоки.
«Очевидно, они сдвинулись от землетрясений», — вслух решал загадки природы Сергей.
Свет фонаря выхватывал скалы, влажные от талого снега, выпавшего на поверхности, известняковые натеки и глиняные черепки.
«Откуда здесь керамика? Ведь на Ай-Николе ученые ничего древнего не нашли» — задал Сергей вопрос самому себе. — «Выходит, я первым принесу археологам глиняные обломки и задам им задачу: определить, к какому времени они относятся, и еще — откуда керамика здесь, на дне пещерного колодца?»
Он протиснулся сквозь очередной узкий лаз, и луч фонаря осветил человеческий скелет, лежащий на каменном уступе. Кости и череп были желтого цвета.
«Очень древний скелет!» — воскликнул Сергей. И в памяти у него возникли строки античной легенды «Ифигения в Тавриде».
Храм богини Девы, где Ифигения была жрицей, мог находиться, как считают ученые, в таких местах Крыма: мыс Фиолент, мыс Ай-Тодор, горы Айя и Аю-Даг. А может, где-нибудь здесь, на Ай-Николе, скрыты остатки дворца с сорока мраморными колоннами, описанного в легенде, того, где тавры поклонялись своему Божеству? Тавры жестоко относились к чужестранцам, попадавшим на их землю. Они отрубали им головы, принося в жертву своей богине Деве.
... Исследование во вновь открытой пещере на Ай-Николе произвел археолог Виктор Леонидович Мыц. Он определил, что скелет девушки относится к времени тавров. Ее, видимо, принесли в жертву языческому идолу.
...Девушка умирала. Привязанная крепкими кожаными ремнями, она лежала на каменной скамье и смотрела в потолок пещеры. Ни звезд, ни солнца над головой, только несколько светильников, наполненных маслом, слабо горели, разгоняя вечную темноту...
Спасаясь от бури, их корабль неосторожно причалил к незнакомому берегу. Вмиг его окружили маленькие суденышки, вылетевшие из закоулков скалистого мыса. Лодками управляли воинственные бородатые тавры. С громкими криками они пошли на абордаж. Немногочисленная команда греческого корабля не смогла отразить внезапное нападение варваров. Многие и так были больны, к тому же выбились из сил, сопротивляясь грозному шторму.
Варварами командовал молодой смуглый Тавр, атлет и воин. Его могучие плечи укрывала медвежья шкура. Он первым вскочил на палубу, повергая мечом и кулаком окружавших его матросов и воинов. И вдруг увидел Ее.
Она помогала своим собратьям. В белой тунике, облегавшей стройную фигуру, с драгоценной диадемой на голове, она блистала красотой, была величественна и божественна. Тавр, завороженный ее прелестью, засмотрелся и едва не пропустил удар меча.
... Тавры легко захватили громоздкое деревянное судно с двумя палубами, взяли в плен экипаж и пассажиров.
После сражения Тавр обнял прекрасную гречанку, поднял на мускулистые руки, обагренные кровью ее соотечественников, пристально посмотрел в глаза и перенес на берег, где пленников уже связывали. Совсем близко девушка увидела его горящие глаза. Он был враг, но она впервые в жизни почувствовала и обрела Любовь. И теперь Смерть не страшила ее, ведь девушка любила, пусть врага-варвара, но ведь Любовь не выбирает только одних единоверцев и соотечественников. Любовь безгранична и всесильна, она подвластна только Сердцу и Солнцу, и Жизни на земле.
Связанных пленников привели в великолепный храм с мраморными колоннами на вершине горы у моря. Каждого подводили к таврскому царю, и тот лениво показывал рукой на алтарь, где пленным отрубали головы. Длинная и страшная очередь подходила к Смерти.
Во дворце атлет Тавр подошел к красавице-гречанке, служительнице храма, и что-то сказал. Вскоре служительница оказалась рядом с девушкой и тихо ей шепнула:
— Тебя полюбили и хотят спасти от смерти.
— Благодарю, — ответила девушка, и сердце у нее радостно застучало. Она любима, и она любит.
Девушка гордо подняла голову и подошла к царю тавров. Он, ослепленный красотой юной пленницы, на миг задержал руку, указывающую на эшафот, и тут же служительница сказала ему:
— Царь, сохрани Красоту и Молодость!
— Отчего, Ифигения, ты просишь вдруг за нее, ведь по законам моей страны мы не должны щадить чужестранцев?
— Будь милостив, всемогущий царь!
— Но почему я должен нарушать обет тавров?
— Исключение есть и у Смерти, а у царя тем более.
— Я не могу проявить слабость перед глазами моих воинов.
— Отец, прошу тебя, отдай пленницу мне! — внезапно в разговор вмешался молодой атлет.
— Зачем она тебе? Ты убьешь ее?
— Как прикажешь...
— Хорошо, забери ее в свои владения, а потом предай смерти.
— Слушаюсь. — Он подошел к ней, подхватил на руки и удалился из священного дворца.
Они прожили вдвоем всего десять дней. Счастливых, радостных и полных любви. Никто им не мешал. Как предугадать, сколько времени отпустит небо влюбленным — у кого-то впереди еще полвека, а у кого-то всего один день. У них оказалось целых десять. Но каких! Самых лучших, самых прекрасных, самых чудных, самых... самых... самых... Дальше не хватало слов, были одни лишь поцелуи. Да и слов-то не было, ведь они говорили на разных языках и не понимали друг друга. Но Любви не нужны слова.
Через десять дней ее Тавра смертельно ранили в схватке у Бараньего Лба. Окровавленным принесли в его владения на гору. Она сидела в изголовье и вытирала кровь с его запекшихся губ. Стрела пронзила ему горло.
Дали знать отцу, и царь поспешил к умирающему сыну, любимцу. Гордость и сила тавров, наследник царского титула и трона, вождь тавров, истекал кровью. Немыслимое горе для старика-отца, доживавшего последние годы!
— Сынок, мой дорогой сынок, мой наследник, как же это случилось? Почему не уберег ты себя для царского трона, для тавров? Кто теперь защитит и возглавит их, кто поведет в битву?
Внезапно царь увидел девушку-гречанку, сидящую рядом с умирающим.
— Это ты во всем виновата! — с гневом обрушился царь на нее. — Тебе не отрубили голову, и ты накликала беду на моего сына! Убить ее!
Но умирающий поднял руку и медленно помахал.
— Что тебе нужно, сынок? — бросился царь к нему. Молодой Тавр показал глазами на девушку и еще раз покачал рукой, требуя не трогать ее.
Хорошо, она останется в живых, — смилостивился царь, но тут же тихо сказал слугам, чтобы сын не слышал его приказа:
— Отвести ее в пещеру, и пусть ждет. Если сын выздоровеет, то откроет вход, если нет, то пусть она навечно остается под землей в каменной могиле!
Счастливая, она лежала на алтаре Смерти. Если он останется жив, то и она будет с ним, а если Смерть, то вдвоем. Жить без него она уже не могла и не хотела. Девушка плакала и просила греческих богов, чтобы они спасли его от смерти.
— Возьмите меня в царство Аида, а он пусть живет! — молила обреченная. Но греческие боги оказались глухи к просьбе девушки, — может оттого, что в эту минуту они помогали бежать из Тавриды Ифигении.
...Один за другим гасли светильники в пещере, как дни их любви. Светильников оказалось ровно десять. Остался гореть лишь один. Она, совсем истомившись, застыла в ожидании рокового исхода. Ждала, когда Тавр придет к ней — живой или мертвый. А тот со смертельной раной в горле мучился ровно десять дней. Умерли они в один и тот же миг.
Могилы их оказались рядом — пещера была на вершине Ай-Николы, а каменный таврский ящик, куда захоронили его, у подножья горы.
Сырая весенняя ночь. И что вдруг заставило меня вскочить в последний пригородный автобус № 26 «Ялта — Симеиз» и выйти на остановке по требованию возле «дорожного домика» у подножья скалы Хачла-Каясы?.. Какая-то безнадежность, безрадостность прошедшего дня сама привела меня к забытому полуразрушенному монастырю. А может, это Святой скит позвал к своим каменным вретищам в полночный лес?
Пронзителен, прекрасен и сладок миг блужданья, свиданья с серебряным светом на рассвете. И томится душа тоской и весной.
Находится скала в западном секторе Ореандской котловины. Она завершает одну из гряд Гаспринского хребта. Старая шоссейная дорога Ялта-Алупка проходит у основания утеса, похожего на конусообразный клык. В переводе с татарского Хачла-Каясы — «Крестовая скала». На современных картах она не названа. Местные жители, из переселенцев и приезжих, окрестили ее Скалой Алима, отожествляя с местом действия татарской легенды: в гротах у подножья утеса якобы скрывался лихой разбойник. На самом деле его пещера находилась в Восточном Крыму, а не здесь. Оба названия не обоснованы средневековой топонимикой.
В геологическом отношении Хачла-Каясы образована одним из верхнеюрских грубослоистых известняковых блоков длиной 150 м при ширине 60-70м, и представляет собой водораздельную гряду между двумя глубокими лесистыми балками.
Периметр вершинной площадки равен 185 м. 86% периметра приходится на неприступные обрывы, и только 19% — на ровное предполье на седловине, где как раз и стояла боевая стена длиной 25-30 м, перекрывающая доступ на скалу. Конструктивная высота стен — 6-8 м, толщина на уровне основания около 2,5 м, профили — трапецеидальные, кладка — четкая панцирная. (Все данные взяты у исследователя исара Л.В. Фирсова). В северном окончании главной куртины находился четырехугольный бастион размером 6x7,5 м, облицованный панцирной кладкой. Лев Васильевич Фирсов предполагал, что бастион имел второй этаж с черепичной кровлей. Бастион прикрывал неширокий вход в укрепление — калитку шириной метра в полтора, она была покрыта арочным сводом из клинчатых блоков травертина. Куски травертина попадаются тут же, среди каменных развалов.
Кладки оборонительных сооружений на Хачла-Каясы сделаны из мелкого и среднего бутового камня, выломанного на вершине скалы. В строительном мусоре встречается много плиток песчаника. Его использовали для прикрытия боевого полка в навершии стены и парапета, чтобы предохранить кладку от просачивания дождевой воды.
Весь комплекс обороны был возведен с применением вяжущего раствора. Его состав: известь — до 45%, галька и гравий — 43%, мелкий гравий и крупный песок (преимущественно алевролитового и сланцевого состава) — 3,5%, мелкая керамическая крошка — 2,5 %.
На каждой площадке ютились маленькие постройки. Учитывая средневековую непритязательность, их можно назвать жилищем. Скорее всего, это были какие-то конурки, кельи, кое-где оборудованные вырубными скамьями, небольшими нишами, узкими щелеобразными переходами между соседними помещениями и каменными лестницами, ведущими с одного уровня заселенной площадки на другой. Но на вершине культурного слоя мало, все сметено ветром и водой.
В северной части крепостной площадки Л.В.Фирсов раскопал небольшой одноапсидный христианский храм, ориентированный на северо-восток. Храм увенчивал скалистый клык Хачла-Каясы, отсюда и татарское название — Крестовая скала. Во время расчистки апсиды было найдено детское погребение в естественном углублении в камнях, перекрытое плитами песчаника. Погребенный — новорожденный или ребенок не старше полугода. Наличие детского погребения, возможно, связано со средневековым ритуалом освящения храмовой постройки. А вот при расчистке юго-восточной стены храма с внешней стороны обнаружена могила с одиннадцатью взрослыми скелетами.
Над каменным узором Хачла-Каясы сиял храм, в византийском архитектурном стиле. Его купол и своды выкладывались из тесаного камня. Туфовый свод купола покрывала разнопрофильная керамида. Весенний отблеск зеркальной белизной сверкал на грубых скользких керамидах. Мал размером был храм, но виден издали — от Ореанды, с горы Ай-Никола, и даже с моря. Стена нефа и апсида были оштукатурены и расписаны фресками. О них можно судить только по кусочкам извести с соломенной сечкой и следами красочного слоя. Храм развалило время. Укрепленный монастырь археологи датируют Х-ХIII вв.
В скале Хачла-Каясы есть два грота. Один находится в восточной части северного кулуара, а второй — у подножья скалы. Он оборудован стенами, перед входом — насыпная площадка. Вероятно, у дороги был блокпост, где дежурила дорожная стража. Дорога проходила здесь и раньше. Возможно, в гроте была придорожная часовня.
Маленькая крепость на Хачла-Каясы могла быть как периферийным дорожным блокпостом большой крепости Ореанды, так и укрепленным монастырем. В этом монастыре была церковь (что не характерно для блокпоста) Святого Николая. Нет прямых доказательств, что церковь называлась именно так. Но дошло же имя АЙ-Никола (Святой Николай) до наших дней!
Какой-то тихий и безмолвный укор средневековья чувствую в разбитых обломках керамики, в кусках извести с навсегда исчезнувшей божественной фреской, в каменных развалах крепостной стены, осколках травертина. И будто слышу чудный зов весны: «Расскажи современникам об утраченной красоте, об ушедшем благоговении пролетевших веков, о царстве синих снов, витающих над скалой!»
Мощь скалы, руины храма и ясные детские глаза, взирающие из каменных глубин. Тихо и мягко бледнеют ланиты избранных Богом, чей взор мы ловим сейчас, через сотни лет. А может, это мы, совершая свой жизненный круг, весенним витком проносимся сквозь белый призрак и дыхание монастыря...
«Вечно лишь море, безбрежное море и небо,
Вечно лишь солнце, земля и ее красота,
Вечно лишь то, что связует незримою связью
Душу и сердце живых с темной душою могил».
(И.А. Бунин)
От монастыря осталось совсем немного — несколько камней фундамента, зарытых на вершине скалистого утеса Хачла-Каясы (Скалы Алима). Его окрестности великолепны. Так и хочется воскликнуть — нетленная красота: синяя, зеленая, голубая, белая, воздушная, алмазная...
Так радостно сбежать в горы от городской суеты, потаенными тропами забраться в укромную глухомань, подняться на гордый пик, где в священной тишине лежат руины монастыря. Оттуда увидеть море в полнеба, и небо — кружевное и белое, как пенистое море, и зеленый весенний прибой, и вершины-каскады окружающих гор.
Блестят агатом, тихо выступив из тени, одиннадцать незнакомцев, погребенных в могиле у храма. Их нет, скелеты забрали археологи на исследование. И только души, сметенные и смиренные, остались навечно в можжевеловых стволах, проросших на монастырской земле. Им уже пять сотен лет. Мерцает море, гудя далеким прибоем, мелодичным атласным звуком.
И взор мой витает среди воздушной красоты, и губы шепчут слова благодарности. Моя молитва — небу, морю, лесам и скальным кручам, течет рядом, как хрустально-прозрачная роса. И солнце тихо тонет в цветущих ветвях кизила и ярко вспыхивает красными ягодами иглицы понтийской. И склонив колени, стою смиренно перед Богом и Красотою мира. И спутник мой верный, рыжий и бесстрашный пес, зачарованно замер над обрывом. И ухо будто слышит симфонию цветов и трав, поющих весеннему пробуждению жизни, ласковым лучам и звонким каплям воды.
И вдруг — сине-зеленой зыбью встают очертания одноапсидного храма, крепостных стен укрепленного монастыря, бастионы, ворота, вырубленная в скалах дорога, парапеты кладки, лестницы-Миряне средневековья. Они изящны, мужественны и крепки, как можжевеловые ветви, они одухотворенны и мудры. Они создают свои святыни и жилища, зовущие к Любви и Жизни, перед просторами небес и земли.
Реяли хоругви и стяги, горя и сверкая, как золотое руно. И ветер струился вдоль панцирных стен, разнося бронзовый звон колоколов...
А теперь тишина навеки впечатала сладкозвучный торжественный реквием средневековью.
Странно и тревожно среди тихих и забытых руин. Знали ли они, что время разрушит стены, покроет их тяжелой ношей земли и забытья? А людям средневековья так хотелось передать нам ясный свет своих глаз и несбывшихся надежд, память о делах с этой лазурной скалы. Но все застыло пред забытым мертвым монастырем, лишь Ангел-хранитель реет над диким и нагим пиком.
Время, разрушившее монастырь, не смогло начисто смести его следы, запечатленные остатками крепостных стен, храма, обломками амфор и кувшинов, или вкраплением морской гальки из раствора в рыхлых глинистых наносах, прикрывающих развалины. Пройдут сотни лет, прежде чем ветер и вода полностью очистят поверхность скалы от строительного мусора тысячелетней давности. Останутся лишь следы подтески уступов, карнизов, нависающих над пропастью балконов и огораживающих их монолитных, вырубленных в скале парапетов.
Боже мой, как приятно тихо посидеть у монастырского обрыва, думать, мечтать, созерцать, жить и надеяться, дыша весенними ароматами. И будто лететь, умываясь свежестью, к путеводным звездам, медленно загорающимся в величественной вечерней тверди...
Загадка, заданная античными географами, до сих пор витает над одним из скалистых мысов Южнобережья. Где находился Криуметопон — легендарный Бараний лоб древнегреческих и римских географов? Впервые он упоминается в «Описании моря, прилегающего к населенной Европе, Азии и Ливии». Сочинение иногда приписывают автору IV в. до н.э. Скилаку Кариандскому. На самом деле оно принадлежало перу анонима, известного в исторической литературе как Псевдо-Скилак. Вот его сообщение о Криуметопоне: «За скифской (землей) народ тавры заселяет мыс материка, а мыс этот выдается в море. В Таврической земле живут эллины [у которых] следующее: торговый город Херсонес, мыс Таврической земли Бараний Лоб. Затем опять живут скифы, в земле которых следующие эллинские города: Феодосия, Китей и Нимфей, Пантикапей, Мирмекий. От Истры до Бараньего Лба три дня и три ночи... От Бараньего Лба до Пантикапея день и ночь пути».
Еще одиннадцать авторов после Псевдо-Скилака упоминают о Бараньем Лбе, среди них Скимн Хиосский (III-II вв. до н.э.), Страбон (64 г. до н.э.), Помпоний Мела (около 44 г. н.э.), Плиний Старший (23-79 гг. н.э.). Но сведения древних географов большей частью неясны и сбивчивы. Сложно определить, бывали ли они в Таврике, или делали описания с чужих слов.
А сообщения периплов — своеобразных лоций, составленных по поручению римских и византийских императоров, относительно достоверны: они написаны людьми, знавшими и изучавшими местность. Первым документом с описанием побережья Таврики был «Перипл Понта Эвксинского» Арриана Флавия (134 г. н. э.). Цитата из него: «От Пантикапея до местечка Казека, лежащего при море, 420 стадиев.
Отсюда 280 стадиев до опустевшего города Феодосии; и это был древний эллинский город, ионический, колония милетцев. Отсюда 200 стадиев до покинутого порта скифо-тавров, а отсюда до лампады в Таврической земле 600 стадиев. От лампады до порта Символов, также Таврического, 520 стадиев. Отсюда 180 стадиев до Херсонеса Таврической земли...»
В документе не указывается местонахождение Криуметопона. Но в другом перилле, написанном автором, известным как Псевдо-Арриан, (он, конечно, пользовался текстом Арриана Флавия), мы читаем: «От Лампады до высокой горы Бараньего Лба, мыса Таврической земли 220 стадиев, 29 1/3 мили... От Бараньего Лба до таврической же гавани Символа, называемой также гаванью Символов, — 300 стадиев, 40 миль; здесь спокойная гавань. От гавани Символа до города Херсонеса Таврической земли, колонизированного понтийскими гераклеотами, 180 стадиев, 24 мили; здесь пристань и хорошие гавани».
Казалось бы, теперь легко локализовать Криуметопон, отсчитав стадии. Однако, размер стадия у античных авторов колебался от 145 до 250 м. Нашему современнику, геологу и археологу Льву Васильевичу Фирсову, пришлось сравнивать величины стадия у различных античных авторов.
Закурив трубку, как бывалый лоцман, не раз проводивший суда по Понту, Лев Васильевич принялся за работу. За основу он взял расстояние между Родосом и Александрией, точно известное с античных времен. Ученый пришел к выводу, что большинство древних географов пользовались стадием, равным около 160 м.
Результаты проведенного исследования дают возможность предположить, что древний Криуметопон, или Бараний Лоб, это мыс Ай-Тодор, где примерно 300 лет назад стояла римская крепость Харакс. Высокие обрывы, кажущиеся особенно грозными и внушительными с небольшого парусного корабля, географическое положение мыса, выходящего в море, соответствует описанию древних авторов. И географические расчеты Птолемея, поставившего Бараний Лоб и Харакс на одной долготе, тоже подтверждают локализацию.
А если разбираться тщательнее, то мыс Ай-Тодор представляет собой не один, а целых три мыса. В геологии они равноценны, сложены одними и теми же древнеюрскими известняками. Самый большой из них, юго-западный, называется Ай-Тодором. Здесь стоит маяк и находятся развалины римского укрепления Харакс.
Это наиболее высокая часть мыса, и свет маяка виден за 50 миль. Рядом еще сохранились остатки векового южнобережного леса с зарослями можжевельника, фисташки туполистной, дуба пушистого. Привлекает внимание растущая на самой вершине, у маяка, гигантская тысячелетняя фисташка. Это одно из самых старых деревьев Крыма, оно занесено в Красную книгу.
Второй мыс совсем рядом, всего в полукилометре от Ай-Тодора, отделен крохотной бухточкой. Этот средний, самый маленький по размеру выступ берега именовался Лиман-Буруном, Утеки-Буруном или Исаром. Первое название отражает соседство мыса с бухтой. Там сейчас современный причал, где швартуются белоснежные катера. Это — мыс гавани. Второе название связано с устричной балкой, расположенной к югу от мыса в море на значительной глубине, переводится как «устричный мыс». А третье название указывает на то, что лет полтораста назад здесь были видны остатки какого-то укрепления, что и дало основания татарскому населению окрестить его Исаром. На этом мысу, на северо-восточной оконечности прилепилось Ласточкино гнездо.
Изящное и красивое здание в духе рыцарского замка легко, весело и бесстрашно повисло над пропастью. Смотришь издалека на Ласточкино гнездо и думаешь — игрушка, вырезанная из картона и бумаги и приклеенная к обрыву. А подходишь ближе и радуешься — нет, не обман, настоящее каменное здание с балкончиками, шпилями, дубовыми рамами, лесенками замерло над широкой морской пустыней. Чуть напряженно, даже осторожно ступаешь по балкону замка и будто натыкаешься на Прозрачность. Внизу, вдали, над головой тонкий стеклянный мир-зеленый и синий, с расплавленным солнцем. И радостное ощущение охватывает тебя, пронзая душу. Эта энергия красоты природы разливается по твоему телу, будто Бог осеняет золотым крестом солнца. Стоишь, очарованный краем моря и неба, где парит Ласточкино гнездо. И сам, как птица, хочешь взмыть ввысь над райским ристалищем, куда приходят паломники-туристы.
Замок Ласточкино гнездо был воздвигнут на скале немецким нефтепромышленником Штенгелем в 1912 году по проекту архитектора А.В.Шервуда.
Известный исследователь Крыма археолог П.И.Кеппен пишет об этом месте в «Крымском сборнике»: «Тут была какая-то постройка, только не церковь, как заключить можно по направлению стен. Удивительно, что беломраморные столбики, здесь лежащие и имеющие в поперечнике от 6 до 7 вершков при полутора аршинах длины, доныне не снесены с места».
Ах, как хочется отождествить этот мыс с храмом Девы из мифа об Ифигении в Тавриде! Правда, местонахождение храма Девы «оспаривают» ученые-археологи. По их мнению, им мог быть мыс Айя, Аю-Даг, Меганом, Фиолент, гора Аи-Никола, скалы Ифигения, Кошка, хотя никто не может доказать неоспоримыми фактами, что именно в его районе находился легендарный храм тавров с человеческими жертвоприношениями. Опять тайна Крыма...
Вернемся к Ай-Тодору. Третий и северный выступ берега теперь носит имя Парус, а раньше он назывался Дакакнали, Дакакнари-Топрах, Монастыр-Бурун («монастырский мыс»). Когда-то здесь стояла монастырская церковь. Значит отсюда, с этого мыса, люди обращались к Богу, молились и просили у него помощи, защиты и немножечко счастья, чтобы было солнце и тепло, мир и покой, чтобы влага подходила к корням деревьев и виноградников, чтобы можно было стоять на краю скал и любоваться морем и небом, и тихо шептать благословенные слова.
— За свободу! — Они чокнулись глиняными кружками и выпили великолепного вина, приготовленного из крупных ягод черной шелковицы. Парусная яхта, покинув Ялтинский порт, вышла
в открытое море.
— Ребята, готовьтесь к штормовой погоде, ветер северо-западный. Как выйдем из прикрытия Ай-Тодора, нас накроет большая волна. С палубы убрать все лишнее, а в кубрике привязать вещи, ведь там все разворошила таможня! — приказал Виль Сарычев.
— Поняли, капитан, будет сделано.
— Саша, оставайся на руле, в полночь тебя сменит Вадим.
— Хорошо, капитан, передам руль Хромому.
Палуба опустела, команда спустилась в кубрик. Толстяк Саша обмотал древко руля куском веревки. Ему стало легче сдерживать его норовистый «характер». Руль резко вырывался от ударов воды и ветра. А ветер усиливался, поднимая мощные пласты воды. На море разыгрался январский шторм. Огромные волны рваной линий перекатывались в широком просторе. Нос яхты, теряя опору, иногда проваливался в пустоту, гулко шлепая о воду.
— Саша, аккуратнее уходи от удара волны, старайся глиссировать по гребню, а не встречай ее носом, не то яхта развалится! — крикнул капитан из кормового кубрика.
— Уже темно, и мне ничего не видно.
— Нутром чувствуй волну, а девятый вал особенно силен.
— Стараюсь.
Шторм усиливался. Яхта уходила из-под защиты горного Крыма. В Черном море гулял неистовый ветер. Александру нравилось управлять яхтой. Компас по левому борту освещала яркая лампочка, и он четко видел цифры в плавающей картушке. Ветер становился все яростнее, и сила шторма зашкаливала за девять баллов. Яхта заваливалась от боковых ударов, попадая в гребень ломающейся волны, и вода накрывала ее своей холодной плотной тяжестью. Входные люки закрывались неплотно, и светящиеся струи стекали прямо в кубрик. Ночь превратила мир в густую черную воду, где только пеной смеялись волны.
Саша любил смотреть на море — дневное, летнее, праздничное, штормовое, в лучах солнца, в пелене дождя, в звездных россыпях... А сейчас оно вспыхивало и играло серебряными бликами. Вода в Черном море даже зимой фосфоресцирует.
— Путь на юг, а там должно быть теплее, — промолвил Саша, точно вел свой разговор с волнами. Они отвечали своим языком: плеском воды и свистом ветра. И точно таинственный глас моря рокотал и говорил смелому рулевому:
— Ты не первый бороздишь наши штормовые валы, тысячи лет живут на моих берегах отчаянные люди, выводящие утлые суденышки в бушующую бездну. Так что крепче держи руль!
***
Толстый крепкий Искандер сидел на корме маленькой комары, выходившей из под скалистой горы. Комара — небольшое судно с острым носом и изогнутой кормой. Конструкция позволяет приставать к берегу любым концом. Верхние части бортов у комары располагаются близко друг к другу, а корпус расширяется.
— Толстяк, а мы не утонем? — обратился к нему понтийский хромоногий купец из Гераклеи.
— Не дрейфь, Герострат, я на своей комаре за год по многу раз хожу по этому пути между двумя горами. Через сутки мы доставим твой контрабандный груз в Синопу.
— А кто мастерил твой корабль?
— Выменял у тавров на оружие. Это укороченная вполовину комара, и вместимость ее до восьми человек, борта я нарастил и соединил досками. Получилась хорошая палуба, теперь волны не заливают внутрь. Поставил мачту и комара легко слушается руля.
— А почему матросы спят?
— Их помощь не нужна. Ветер одного направления, и не надо паруса менять.
— А как ты ориентируешься в море, Толстяк?
— По солнцу, а ночью — по звездам, по ветру, даже по цвету воды и пролетающим птицам. При шторме мне ветер тоже хороший ориентир, он дует в одну сторону, и этим указывает мне правильный путь.
— А ты не боишься сгинуть в бушующих волнах?
— Море — моя судьба, и куда я денусь от нее? Если становится очень жутко, то хлебну вина из этой амфоры.
— Помогает?
— Убивает страх,
— Мне тоже нужно прогнать страх.
— Глотни неразбавленного вина.
— Благодарю.
— Чего ты боишься?
— Стражи императора и морских пиратов.
— Что ты погрузил в трюм моей комары?
— Скифское золото. Мои рабы раскопали курган в степях Таврики и ограбили могилы скифских царей. Я хочу подороже продать золотые украшения в греческих дворцах.
— Поэтому выбрал зимнюю ночь?
— Да.
— И не боишься?
— Надеюсь на твой опыт и бесстрашие.
— Мое чутье подсказывает, что пройдем Понт Эвксинский за сутки и завтра будем у Бараньего лба возле Синопы.
— Ведь мы отплывали от Бараньего лба?
— У Синопы такая же гора, только побольше. Они очень похожи.
— А охрана побережья есть?
— Гоплиты на ночь закрываются за крепостными стенами, а конные стражники обходят стороной мою укромную бухточку, так что ты легко высадишься и пронесешь свое золото в амфорах с маслом. И никто не додумается о твоей контрабанде.
— Благодарю, Искандер!
— Твоя благодарность зазвенит в монетах.
— Как договорились...
***
Из кубрика вылез хромоногий Вадим.
— Толстый, с кем ты тут разговариваешь?
— Я молчу, это ветер поет в снастях.
— А я слышал какой-то разговор и подумал что ты, как всегда, поешь или декламируешь стихи.
— Становись за руль и тоже запоешь от ледяных январских волн!
— Подожди пару минут, я чем-то отравился перед отплытием в баре на набережной. В кубрике все валяются и страдают от морской болезни.
— Но как тебя замутило, Хромоногий, ведь ты — железный рулевой!
— Не то в жизни бывает...
— Слушай, Вадим, я тут историю вспомнил. - Какую историю? С кем?
— Да не наших приключений, а античную, Понта Эвксинского!
— Слишком ты глубоко заглянул.
— Но не на двухкилометровое дно Черного моря, на пару тысячелетий назад. Я купил в букинистическом магазине небольшую брошюру — «Древние пути греков по Понту Эвксинскому». Так вот, древние мореплаватели плыли от Крыма до Турции или от Таврики до Синопы за одни сутки. Это в пять раз укорачивало их торговый путь. У берегов Таврики они под прикрытием гор уходили на восток к Боспору или на запад, к Херсонесу.
— Интересная у тебя информация, но давай руль — я уже пришел в себя.
— Меняемся, а то я страшно промок.
— Отогреемся в турецкой бане.
— Я тоже думал о ней.
— Как грот, тянет яхту?
— Этот штормовой триссель напоминает мне носовой платок, но попутные волны хорошо протаскивают яхту, она глиссирует прямо по пенным гребням, словно быстроходный катер.
— Стой, Толстяк, опять что-то замутило.
— Хочешь, вылечу?
— Конечно.
— Тогда прохрипим нашу песню, и все болезни пройдут.
— Давай, запевай.
И над черным январским штормом, ночным бурлящим морем, сквозь свист ветра понеслась лихая песня на слова поэта Эдуарда Багрицкого:
По рыбам, по звездам
Проносит шаланду;
Три грека в Одессу
Везут контрабанду.
На черном борту,
Что над пропастью вырос;
Янаки, Ставраки,
Папа Сатырос.
А ветер как гикнет,
Как мимо просвищет...
Аи, греческий парус!
Аи, Черное море!
Восход солнца на Ай-Петри. Ты стоишь на вершине горы. Из синей ночной мглы моря поднимается пурпурный шар, большой и горячий, будто сердце Земли. Великое мгновение — рождение нового дня. Если знаешь прекрасные стихи, читай их медленно и тихо, чтобы не смеялись черствые окружающие. Если ты один на вершине — пой песню, или кричи приветствие солнцу и жизни, или просто скажи: «Здравствуй, солнце! Доброе утро, люди! Мир тебе, Земля!» Много, очень много можно рассказать о встрече солнца на Ай-Петри, но лучше самому пережить этот неповторимый миг.
Ай-Петри. Сюда ведут несколько путей, но самый впечатляющий - подъем по канатной дороге. Кабина медленно ползет вверх и перед тобой разворачиваются грозные каменные морщины на суровом лике Святого Петра. Кабина подходит ближе, и открывается феерическая картина скал, утесов, обрывов с соснами-альпинистами, смело растущими на отвесах. Ты словно ждал и видел во сне этот первозданный каменный хаос. Скользишь взглядам по кручам и на мгновение представляешь, что карабкаешься вверх, и тебе становится жутко от одной только этой мысли. И неожиданно на скалах ты и вправду видишь смелых ребят, совершающих восхождение.
Верхняя станция канатной дороги стоит на краю обрыва. Вокруг альпийские луга карстового плато Ай-Петри. Сладкий и сочный аромат трав и цветов, грибных полян, кизила и шиповника, дикой груши и яблони, листьев бука и граба, подушек стелющегося можжевельника - богато и роскошно плато Святого Петра. Зеленый мир Ай-Петри насчитывает свыше 600 видов древесно-кустарниковых и травянистых растений. А реликтовая буковая роща, растущая перед вершиной с вкраплением тиса ягодного, граба, иглицы подъязычной, крымских сосен, придает особую прелесть этому уголку. Нежны и красивы цветы на Ай-Петри, среди них подснежники, ландыши, резуха кавказская, адонис весенний, ясколка Биберштейна, крокусы, пионы, фиалки, пролески, сон-трава и другие.
Родился Ай-Петри и весь горный Крым из громадного океана Тетис, шумевшего здесь 200 млн. лет назад в триасовый период. Много раз этот участок суши выходил из вод. Его разрушали экзогенные силы, а потом он снова тонул в морской пучине. На дне откладывались пески, уплотнялась глина и песчаники, а известковые илы превращались в известняк. Основанием Ай-Петринского массива служат породы таврической серии, куда входят песчаники, алевролит, аргиллит, окрашенные в разные тона. Выше лежат переуплотненные глины, переслаивающиеся с известняками. А еще выше известняк и конгломерат. Горные породы Ай-Петри слагают однородный, прочный известняк. В нем можно увидеть окаменелости в виде трубочек и веточек — это ископаемые кораллы. Сама же вершина и зубцы Ай-Петри представляют собой огромный коралловый риф, мощность его превышает 600 м. Сложился он таким большим оттого, что дно древнего моря медленно опускалось и кораллам, неподвижным морским животным, жившим всего в нескольких метрах под водой, там, где еще много света и кислорода, приходилось «достраивать» свои башни. Через тысячелетия начался новый подъем, и колония кораллов прекратила свою жизнедеятельность. А зубцы Ай-Петри появились от выветривания. Вершина Ай-Петри возвышается на 1234 м над уровнем моря.
Ай-Петринский горный массив — это великолепный карстовый район, где насчитываются сотни естественных шахт, провалов, воронок. Карстование происходило в течение миллионов лет и продолжается сейчас под воздействием дождевых и талых вод, просачивающихся по трещинам и растворяющих известняк. Колодцы, пропиленные в толще известняка, можно увидеть, пройдя 1,2 км от канатной дороги — это шахты Геофизическая и Трехглазка, глубиной до 23 м.
Летом на Ай-Петри всегда можно увидеть скальную ящерицу — самую быструю, ловкую и проворную ящерицу Крыма. Особенно красивы они при свете солнца, когда, блестя чешуей, ползают по скалам голубовато-зеленые, коричнево-серебристые, зеленовато-желтые. Питаются они насекомыми. Эти изящные ящерицы и очень полезны, и придают скалам дикий и девственный вид чудных южных широт. Ящерицы совсем не ядовиты и не опасны, но их нужно беречь.
В Крыму известно 300 видов птиц. Конечно, на многолюдном, благодаря работе канатной дороги, плато Ай-Петри, птицы и звери давно разбежались. Но порой можно полюбоваться, как над скалами плавно и торжественно кружатся черные грифы и белоголовые сипы.
Из копытных иногда можно встретить благородного крымского оленя, косулю или дикого кабана.
На Ай-Петри работают метеостанции, накоплена большая база данных о климате. Несколько цифр: среднегодовая температура воздуха +5,9 градусов, а в Ялте +13,1. Самый теплый месяц — июль, самый холодный — февраль. Ветры на Ай-Петри бывают очень сильны: до 50 м/сек. и выше. Иногда на плато выпадает очень обильный снег и серпантины шоссе перекрывают опасные лавины. Продолжительность солнечного сияния на Ай-Петри — до 2325 часов в год.
Привлекают скалы и обрывы Ай-Петри альпинистов и скалолазов. Альпинистские маршруты перечислены в буклете «Альпийские стены горного Крыма», изданном в 1973 году. Спелеологи провели на плато первый Всесоюзный слет в 1962 году
Панорама с вершины Ай-Петри: на востоке — не извергавшийся вулкан; у геологов такой вздувшийся пузырь земной коры называется лакколит, — это и есть Аю-Даг или Медведь-гора. Перед ней — мыс Мартьян, от него горный хребет тянется на главную гряду Крымских нагорий и венчается вершиной Авинда (1500 м). Ниже ее — Красный камень. В середине лесного массива видно здание санатория «Долоссы». На оконечности мыса Мартьян расположен Никитский ботанический сад.
Холм Дарсан разделяет Ялту на два района; в восточном протекает река Дерекойка, в западном — поток Водопадный. От Дарсана к Главной гряде уходит хребет Иограф.
Гора Могаби прикрывает Ялту с запада, ее левое крыло венчает Таракташ (Каменный гребень) и скала Шишко (под ней хорошо видны подпорные стены шоссе Ялта — Ай-Петри — Бахчисарай), а правое крыло обрывается мысом Ай-Тодор с крохотным и изящным контуром Ласточкиного гнезда. Дальше, у берега моря, расположен курорт Мисхор, а выше его — новые высотные здания поселков Гаспра и Кореиз.
У подошвы Ай-Петри — средняя станция канатной дороги и зеленая поляна Хоста-Баш. Ниже и западнее — красавица Алупка, на удивление мало испорченная современной незамысловатой архитектурой. Запад панорамы завершает Симеиз со скалой Дива и горой Кошка. Дальше синие волнистые гряды уходят в сторону Фороса, а в море стоят металлические фермы Института Южных морей.
На север и восток покойно лежит Ай-Петринская яйла (в переводе с тюркского яйла означает «пастбище»), со своим «лунным» ландшафтом в виде карстовых воронок, скальных гребней, карровых полей. А Черное море просматривается вдаль на 135 км. К сожалению, Турцию не видно.
Зубцы Ай-Петри подобны ощетинившейся спине мифического дракона, прикованного к вершине горы для ее охраны.
Очень популярен на Ай-Петри зимний отдых. В Ялте создан горно-лыжный клуб «Ай-Петри», а на плато построено несколько тросово-буксировочных подъемников.
Вот он, снежный сон Ай-Петри! Предвечерний тихий час. Горная дорога — застывшая, оцепеневшая от снежного убранства, тает в густой ночной мгле. Вспыхивают фары автомобилей, и лучи тонут в пышных шапках снега. Короткая остановка в пути. Пахнет сосновой хвоей, снегом. Причудливость сугробов завораживает, и застываешь на месте, восхищаясь белым царством.
... Багровым золотом горят поленья в камине. До самой крыши хижина горнолыжников завалена сугробами. Звучит гитарный перебор. Выхожу на плато. Ледяной искрящийся мир, будто синий стеклянный шар, тонко звенит под ногами. Льется вокруг лунный свет. Хрустальный и хрупкий.
Ночь дышит морозом. Строчки следов лесных зверей вьются вокруг дома. Наступает утро. Будет день, сверкающий солнцем, снегом и розовым румянцем. Внизу над морем — белый океан облаков, величественных и неподвижных. Лыжи несутся легко и быстро...
Это случилось так давно, что даже Черного моря еще не было. На его месте шумел громадный океан. Над водными просторами гуляли молодые упругие ветры. Но обмелел океан, рождая горы и степи, долины и ущелья. Из синих водных глубин появилась скалистая земля, и ветры облюбовали ее для своего приюта. Они подолгу носились над пенными валами, а отдыхать и набираться сил прилетали на горное плато. Здесь в бирюзовые небеса вонзились каменные башни. В зубчатой исполинской короне искрились капли ночной росы, излучавшей синий свет. Тут и поселился царь Ветров.
Отдыхал царь на каменном ложе, грелся на летнем солнце, и его седую бороду обдували ласковые легкие ветры. Красив был царь Ветров, вились из облаков и туч его длинные волосы, а голубой небесный плащ струился по могучим плечам. Каждое время года дарило царю свои дивные краски. Любил старик-царь строить сказочные замки и города. Он медленно надувал белые башни, воздвигая воздушные крепости и дворцы. Облака стали поэзией воздушных вихрей, сыновей царя Ветров, буйных и ласковых ветрогонов. Каждый из них по-своему создавал причудливые формы облаков, подбирал оттенки цвета, высоту, плотность, скорость полета над землей.
Но много бед несли разбушевавшиеся ветры хижинам, шалашам, гротам, где ютились человеческие племена. Ветер гасил огонь в кострах или проносился огненным пламенем, сжигая все на пути. Решили люди найти мирное соглашение с царем Ветров. Собрались вожди приморских племен. Со многих вершин и долин пришли воины и расположились у костра на берегу моря. Долго сидели они у огня, держа совет, обмениваясь думами. Ничего не смогли предложить они обитавшим вокруг скалистого плато племенам, не знали, какими дарами ублажить царя Ветров, чтобы укротил он свою могучую и бешеную силу.
И вдруг Петр, самый тихий и невзрачный воин, сказал: - Я покорю Ветер!
Засмеялись вожди:
— Ты подрасти, воин! Окрепни мускулами, а потом будешь похваляться!
Ничего не ответил Петр, а направился в горы, в обитель Ветров. Долго он поднимался по скалистым кручам. Вокруг, страшно завывая, хохотали и свистали таинственные невидимые существа.
— Прочь, ведьмы и лешие! Я не боюсь вас! — отгонял Петр развеселившихся лесных духов. Наконец, добрался до царского трона. Великан-ветер грелся на солнышке, и, ухмыляясь, поджидал своего будущего победителя. Сквозняки уже нашептали царю о совете воинов на берегу моря. Встал Петр на скале, чтобы казаться повыше, и промолвил:
— Царь Ветров, отныне ты будешь служить человеку и работать на него! Разъярился царь Ветров на дерзкие слова и дунул со всех сил,
чтобы воин свалился в обрыв. Но Петр выхватил из-за пазухи бычий пузырь, поднял над головой и взмыл в небо. Ветер дул, а Петр искусно управлял своим летучим крылом и скользил над горами, лесами, скалами. Еще пуще ярился ветер, но ничего не смог сделать со смельчаком. Тогда ветер прекратил дуть, чтобы Петр упал на скалы и разбился. Но тот, умело управляя легким крылом, опустился прямо в море на плавающее бревно. Тогда ветер обрушил на него грозные валы, пытаясь утопить в морской пучине. Но снова Петр вскинул над головой бычий пузырь, и будто взмыл парус над волной, и понес его к берегу.
Поняли люди, наблюдавшие за поединком смельчака, что не зря хвастался Петр. Он показал всем, как можно покорять ветер. Стали люди строить рыбацкие лодки и ставить на них легкие паруса-крылья. А на суше воздвигать крылатые ветряные мельницы. Перестали люди бояться ветра, ведь он стал помощником в их тяжелой и трудной жизни. А гору, обитель ветров, назвали Ай-Петри, что в переводе с греческого означает «Святой Петр», в благодарность за то, что он научил людей бороться с ветром...
Познавая силу и коварство, доброту и ласку ветров, жители Тавриды дали им имена. Северный загорный ветер рождается в зимних степях, потом лихим молодцом появляется на Ай-Петри, плотной темной шубой окутывает яйлу, где собирает силы по горным долинам. Этот ветер назвали трамонтан. В ту минуту, когда он дует, на Ай-Петри становится сумрачно и тревожно, гору окутывают густые облака, и кажется, что она вырастает до гигантских размеров. И вдруг трамонтан стремительным воздухопадом устремляется в Ялту. С разбойничьим свистом, вылетая из горных проходов, ветер, неукротимый и порывистый, наваливается на город, выламывая деревья, срывая крыши, опрокидывая столбы, хохоча и ликуя от восторга своей силы и молодости. Когда трамонтан влетает в Ялту с северо-востока, через Массандру, его называют «грего-трамонтан» — пришелец.
Самый сильный северный ветер прорывается в Ялту по долине реки Дерекойка и носит имя — климат. В нем будто созвучие острого клинка и ледяного звона. Северо-западная «майстра» облюбовала долину реки Водопадная. Майстра точно в обнимку с каскадом Учан-Су скатывается с обрывов Ай-Петри и летит к Ялте, купаясь в чистых и гремящих струях горной воды.
Над морем появляется грозовая туча, небо точно вспухает, все в синих косых полосах, мистическая влекущая жуть появляется в метании молний, пляске замирающих волн, в дождевой стихии. На земле все затихает в ожидании шторма. Внезапно из влажных туманов вырывается бригантина с порванным гафелем, пробитыми парусами, блистая медью обшивок, розовым пороховым дымом и огнем пушек. Лихие корсары, бравые ветры-леванты в красных косынках, с кривыми ножами на поясах повисли на реях и бортах, готовясь к абордажу. И спешат укрыться рыбацкие лодки, опасаясь капризных и разбойничьих черноморских левантов.
Греус тоже входит в семейство своенравных левантов. Одним из первых сигнал о приближении циклона подает флюгер обсерватории Кацивели. И в обители ветров, на Ай-Петри, тоже шторм. Воздух стремится к морю, и через яйлу несется стремительная воздушная конница.
Ветер сырых туманов, горько пахнущих солью моря, осенним прелым листом и старым вином, прилетает с запада. И такое же туманное и таинственное имя у этого ветра — понент.
В красном плаще, нагоняя большие облака и рассыпая красные дожди, появляется у царского трона на Ай-Петри — гарбий или сирокко. Рожденный в пустынях Африки, принесший оттуда красную пыль, гарбий окрашивает дождевые струи и делает их бархатными малиновыми портьерами. Лодос ласков, нежен, и дарит Ай-Петри дыхание теплого юга, аромат болгарских роз, запах тропиков.
Все на Ай-Петри во власти ветров. Сосны вытянули кроны, как зеленые флаги, пульсирующие в сильных струях воздуха. На наветренных ветвях зимой нарастают тяжелые, как прозрачный и искрящийся хрусталь, кристаллы льда, часто ломающие деревья. Люди не живут на Ай-Петри. Длинная каменная стена, выложенная давным-давно рукою человека, предупреждает путника об опасности. Стену построили чабаны, чтобы уберечь овец от смертельных пропастей. Лишь послов-метеорологов оставили на Ай-Петри наблюдать за погодой и движением ветров.
В наши дни люди мечтают построить в обители ветров мощные ветроэлекстростанции, чтобы преобразить силу царя Ветров и его сыновей в электроэнергию.
(Лучезарный день октября)
Заблистал и засверкал чистый восход солнца. Синий берег Крыма, увенчанный белыми дворцами и домами, умиротворенный ушедшим жарким летом, покойно лежал в терпком солнечном огне октября.
Я стоял над обрывами и молился за будущую удачу новорожденного внука. А день разгорался тонкими гранями далей, торжеством тишины и святостью сегодняшнего счастья, осеннего и очаровательного.
Мы уходим с Ай-Петринского перевала, от скалы Шишко, на прогулку собирать шиповник, созерцать горные картины, вести простые дорожные разговоры и замирать перед благородным ликом Красоты, думая о быстротечности жизни, исчезающей в призрачном пространстве неба, моря, земли. Хорошо пошутить и подурачиться с любимыми друзьями! Стройный и гибкий Миша Воробец, мощный в теле Анатолий Хабибов, со словесным ядом эпиграмм и подначек, тихий скульптор Александр Челбаев с шишкой-грибом на открывшейся талантливой лысине, и я — автор «подпольной литературы», как посмеивается Хабибов, с верным спутником, рыжим эрдельтерьером — умницей Боней.
Под ногами — сухой ковер яйлы, рядом карстовые воронки, скалистые гребни, уютные поляны с буковым лесом. Среди замшевых серых стволов стоят одинокие и редкие зеленые патриархи — многовековые мшистые можжевельники и тяжелые тисы. Кирпично-красная скумпия вышивает ритуальные ризы осени. И воздух пропитан запахом лиственного настоя. Мне кажется, что я пробую такой чудесный напиток, вдыхая лесной аромат из лохолистой груши, диких яблок, боярышника, шиповника, терна, каких-то черных ягод, будто добавленных в мою серебряную чашу колдовской рукой мага-целителя, проявившегося таинственной вязью латинских букв-трещин на известковых плитах плато. Мы смотрим молча, проходя мимо, на руины каких-то человеческих древних убежищ, мы смотрим молча и вопросительно. Лишь ящерицы ползают по каменной рваной кладке, да тонкая сверкающая паутина веков вьется под волшебным пространственно-временным колпаком.
Выходим на край обрыва: Боже мой! Как пронзительна и прозрачна пропасть, как пленительна, пышной и праздничной призмой, переворачивающей Душу, панорама Южного берега.
Под нами жуткий отвес. Это Алупкинская стена, где проложен путь высшей категории сложностей. Когда-то, лет тридцать тому назад, я участвовал в первопрохождении этого классного маршрута, в связке со мной были мои ученики — впоследствии виртуозные симферопольские скалолазы Юрий Тронов и Александр Веселое. Конечно, название Алупкинской стене мы придумали сами — альпинисты. Но чем-то оно трафаретно, не звучно, и я хочу теперь, в память погибшего в автомобильной катастрофе Александра Веселова, отличного парня и горовосходителя, назвать эту скалу «Тронвесс». «Весе» — это прозвище Веселова, а «Трон» — его верного друга и великолепного рассказчика и юмориста Тронова. «Тронвесс» — звучит таинственно и необычно для крымских скал, которые осваивались и покорялись отчаянными и неугомонными ребятами. Так непохожими на нынешнее подрастающее племя — робкое и хилое.
Треугольным торцом из зелени лесов и черных пожарищ вырисовывается гора Нишан-Кая (Шаан-Кая — «скала-мишень»). Ее южная сторона — это страшный обрыв, с отрицательным уклоном: камень, сорвавшийся с вершины, падает в 30 м от подножия. Монолитная твердыня манила многих альпинистов, в том числе и меня, но сумел покорить ее 250-метровый отвес только ялтинец Валерий Павлотос со своей бесстрашной командой скалолазов.
Западнее легендарной вершины группа скалистых вершин, поросших лесом. Там вершины горы Чакатыш («кресало»), возвышающейся на 900 м над уровнем моря. С окружающих гор берут начало источники Оджан, Фасбурла, Даламия, Эшлиман, Киросия, дающие воду Симеизу.
Ровную линию уреза плато прерывает небольшая запятая Конек-Богаза, тропиночный путь на яйлу. К западу возвышается гора Ат-Баш («лошадиная голова»), — 1203 м. Ее профиль чем-то напоминает лошадиную голову с развевающейся гривой лесов. Ат-Баш будто стережет старый симеизский проход-перевал Эски-Богаз, ведущего к нагорной котловине Беш-Текне («пять корыт»).
На луговинах яйлы и лесных опушках нас встречает самый красивый и крупный из всех крымских видов крокусов — «крокус прекрасный». Будто цветочная Нежность тянется к солнцу на хрупкой ножке со светло-фиолетовыми лепестками.
Пес Боня вспугнул стадо косуль; но куда ему, городскому лентяю, до стремительного и грациозного полета лесных красавиц. В мгновение ока их изящные силуэты промелькнули среди деревьев!
А мы с неудержимой радостью от осеннего сияния дня, от родных просторов, где синими гранями встает Черное море, пробираемся по едва заметной «козьей тропе». Иногда скатываемся в карстовые воронки, полные густого леса и какого-то таинства. Там будто леший вьет там себе гнезда или прячет загадочную дверцу, скрывая вход в сказочные чертоги пещер.
Их здесь много. «ЦКП», — непонятно говорит Саша Челбаев, правда тут же сам расшифровывает аббревиатуру: центральное карстовое плато. Мне оно знакомо по юношеским походам, когда мы в
археологических экспедициях искали «страну Дори» и я был заправским.
Вот и вершина Ат-Баша. Любая по высоте покоренная гора всегда исцеляет человека от скуки и придает его жизни маленькое счастье — упоительное и ублаготворенное.
С Ат-Баша виден мыс Айя, рассеченный темными штрихами леса и зазубрины Ильяс-Кая. Прямо под нами — Авитова поляна, вулканические скалы горы Пиляки и Биюк-Исар с руинами средневековой крепости.
А даль-то какая!.. О, как эта даль
Усталые взоры чарует!..
***
О, сколько красы окружает меня!
Как дальние горы сияют!
Как чайки в лучах золотистого дня
Над серым прибрежьем мелькают!
Хорошо и душевно передал С. Надсон чувства человека, стоящего
на вершине...
У Ат-Баша обнаружены следы стоянки первобытных людей времен неолита. Там найдены кремневые наконечники и ножи, кости оленя и кабана. Но самым загадочным является «страна или область Дори», расположенная между Херсонесом и Боспором.
Византия заключила союз с Дорийцами и помогла им создать длинные оборонительные стены в уязвимых местах. Об этом свидетельствует живший в середине VI века, при правление византийского императора Юстиниана I, историк Прокопий Кесарийский. Таинственная «страна Дори», очевидно, находилась на южных склонах Главной горной гряды, на многих перевалах встречаются остатки больших каменных стен.
Могилы, памятники, капища и древние укрепления украшают крымские перевалы, придают им библейскую окраску. Но не только ее. Они — будто проявление некой броуновской сущности бытия, где скрещиваются и переплетаются людское движение и, конечно, будто спрессованная в камень аура времени, насыщенная плотью истории, протекавшей с человеческим разумом, ошибками и действиями.
Но особенно загадочны забытые и заброшенные ступени тех перевалов, где оказываются скала или камень, покрытые темным лишайником или мхом, будто обагренные застывшей кровью...
Больше всего я люблю зеленые перевалы, где легко дышится, славно думается и хочется парить над землей. Можно встретить в Крыму и белые перевалы из известняка или снега. А перевалы ночные — синие, с лунным серебром.
Очень разнообразна палитра перевалов Тавриды.
Еще перевалы делятся по степени трудности — проходимые, мало и труднодоступные, пешие, конные и автомобильные. Наш старый перевал — Эски-Богаз у Ат-Баша, — можно даже проехать на вездеходе. Вниз, на Южный берег, уходит лесовозная «жидовская дорога», построенная Гинзбургом. Кто он и отчего дорога так именовалась, не дает ответ справочник о Крыме 1930 года, где на плане Симеиза я нашел это название.
Совсем рядом глубокая карстовая котловина «Беш-Текне» (в переводе — «пять корыт»; на ее дне выходят на поверхность глинистые сланцы и извивается ручей — чуть ли не единственный случай на яйле! Котловина примечательна, как одна из значительнейших стоянок каменного века. Осколки орудий Мадленской эпохи до сих пор можно находить во многих местах ее глинистых склонов.
Сейчас здесь стоит насосная станция, качающая воду в резервуар. Водовозка отвозит воду для военной части на Бедене-Кыре. На станции живут два солдата под охраной овчарки Аза. А выше — развалины метеостанции. Совсем еще недавно работали там мать с сыном, но в зимнюю ночь старушка умерла на «жидовской дороге» и наш Ялтинский спасотряд выходил туда на транспортировочные работы. Теперь метеостанцию закрыли, а дом разграбили местные мародеры.
Почему-то именно сюда, в этот край, мне Всегда хотелось поселить своих литературных героев и побыть, пожить с ними, переживая приключения, опасности и катастрофы...
Особенно удобны здесь горные просторы для конников или путешественников на велосипедах.
Случилось так, что тут однажды мне явилось небесное знамение. Застигнутый в пути, летней ночью я увидел в небе необыкновенную тучу, превратившуюся в светло-зеленый, как порфиритовый туф, экран. На нем начали появляться грифельные рисунки; я присмотрелся — и узнал в них панораму окружающей местности, а по ней на лихом иноходце скакал синий всадник. Рисунок с размытыми краями, будто обжиг на глазури. Хижина со светящимися окнами стояла у всадника на пути. И фантастические деревья с сильно искривленными ветвями, увенчанные крыльями лиственные побеги, с виноградными гроздьями и сосновыми шишками...
Всадник-вестник. Лунное красное зарево вставало за его спиной. Неужели всадник войны?
Внезапно тонкое копье пронзило грозного гонца. И в беспредельной синеве ночного неба лишь ярко остались гореть звезды и лимонный диск светила. Куда же делся скачущий и летящий всадник? Какую весть он нес проходящему страннику?
Я задумался... И вдруг осенило. Это же Георгий Гребенщиков, русский талантливый писатель, живший в Крыму в годы Гражданской войны!
Литературный труд не приносил ему больших доходов; на последние деньги Гребенщиков купил осла и тележку. Разъезжал по горным дорогам, собирал валежник, продавал его и тем зарабатывал на пропитание; в тех же разъездах собирал камни и строил себе дом. Потом, в зарубежной эмиграции, подружился с Н. Рерихом, а в Америке написал своего прекрасного «Гонца». Возможно, его мечущаяся душа прилетела сюда в Крым, вспоминая свои жизненные годы; а может, прочитанные мной страницы «Гонца» будто позвали автора на заброшенный и забытый перевал, где он коротал свои летние ночи?
...Как жаль, что мы не встретились, что кто-то метнул разящее копье и пронзенный всадник исчез, — но навсегда остался парить в Крымском горном небе.
А строки «Гонца» очень хороши и особенно ярки, когда отдыхаешь на Эски-Богазе, достаешь книгу из рюкзака и читаешь сильные и волевые письма русского поэта из американского Помперага, где опять сооружал новый дом наш соотечественник, воздвигал часовенку святителю Сергию Радонежскому, чудотворцу, строителю земли русской и устроителю ее культуры. (В Крыму Гребенщиков тоже поставил часовню святителю).
Как чудесен и чудотворен купол крымского неба, где вечно мерцают в самых неожиданных и необычных звездных фресках лики людей, живших здесь и прославлявших этот благословенный и благодатный край!
Бери, странник, посох и подымайся на горный перевал Главной гряды, любуйся небом и веди разговор-беседу...
В школьные годы на летних каникулах мы участвовали в археологической экспедиции в горах Крыма. Меня назначили конюхом. На плато Мангуп, где некогда находилась столица средневекового княжества Феодоро, я получил от сторожа музея старенькую лошадь Куклу и должен был перегнать ее на Ай-Петринскую яйлу, куда на машине отправилась наша экспедиция.
Что нужно индейцу, ставшему на тропу войны? Боевая лошадь, раскраска на лице и груди, орлиное перо на голове и острое копье. Куклу я переименовал в Мустанга, перо подобрал от домашней утки, лицо и грудь покрыл сажей и глиной, копье заменила длинная палка. Я стал Ястребиным Когтем и двинулся в путь.
Но, наверное, не очень смахивал на индейца, потому что встречные удивленно оглядывали меня и тактично помалкивали. Лишь девчонки, работавшие на табачной плантации, хихикнули и выразительно покрутили пальцем у висков. Не обращая внимания на мирных поселян, я держал путь в горы, где меня ожидали «бледнолицые». Верный «Мустанг» не реагировал на мои боевые клики. Кобыла лениво вышагивала по лесной дороге. Пытался пустить ее галопом и хлестанул колючкой по бокам. Обидевшись, она неожиданно резко взбрыкнула, и я свалился на землю. Кукла — тут я вспомнил ее настоящее имя, — презрительно смотрела на меня, терпеливо поджидая, пока я вновь заберусь на ее спину.
Скоро я почувствовал опасность. Мне показалось, что рядом враг. На дороге были видны чьи-то непонятные следы. Я потрогал их, стараясь понять, свежие или нет? Понюхал сломанную веточку, даже | пожевал листок и пришел к выводу, что наверняка, враг прошел совсем недавно. Кукла смотрела на меня снисходительно.
Ночью костра не разжигал, а, пожевав колбасы и хлеба, лег спать, укрывшись шерстяным одеялом. Боевое оружие — копье и камни, — положил рядом, приготовившись к любому нападению. Куклу стреножил и пустил на луг пастись. Мохнатые звезды низко висели над головой. Сладко пахло травами и цветами.
Глубокой ночью раздалось призывное ржанье и резкий лошадиный топот. Я проснулся и онемел: над густыми травами в зеленом свете луны летел сказочный табун — впереди пепельно-седой вожак (ему я тут же дал имя Седун). Неправдоподобно длинные хвосты и гривы, как флаги, развевались на ветру. Неужели мустанги? Откуда они в Крыму? А лошади-птицы, взмахнув гривами-крыльями, исчезли в лунной ночи.
На другой день я притащился на своей Кукле в лагерь экспедиции. О своем ночном видении ничего не сказал, подумал — засмеет меня наше мальчишеское общество.
Прошло несколько лет. Опять я шел от Чайного домика на плато Ай-Петри - в ту пору мы искали новые пещеры. Стоял май. Мир был зеленым и синим. Зеленый ковер яйлы, усыпанный белыми звездами крымских эдельвейсов, и синий окоем неба. И вдруг я увидел лошадей. Сказочные розовые кони плыли в волнах сине-зеленого света. Молча созерцал я это чудо.
Из раздумья меня вывел чей-то голос.
— Ну как, хороши лошадки?
Я обернулся. Невдалеке стоял лесник.
— Да! А чьи они?
— А ничьи. Вольные лошади!
— Как вольные? Не может быть! — В моем сознании тогда еще не могли совместиться понятия' «вольность» и «лошадь», ведь она должна работать на человека, он ее властелин и кормилец.
— Да очень просто, ушли от человека в горы, а кормов тут на круглый год хватает, и стали лошади свободными. Здесь издавна пасли лошадей, а в годы войны они остались без присмотра и разбежались, вот живут и живут...
— Боже мой, так это мустанги! Дикие лошади! И где? В цивилизованном мире, в Европе, в Крыму!
Теперь я понял, что поразило меня той давней ночью, когда впервые в лунном свете мне явился табун лошадей и что вспыхнуло сейчас при виде розовых коней.
В облике мустангов жила первозданная сила природы. В них была та естественная свобода, гармония движения, что сродни течению горного ручья, колыханию травы под ветром, и в этой свободе таилась великая, извечная красота жизни.
Мустанги... И снова чудо-богатырь Седун (а возможно, его сын) во главе тонконогих красавиц-кобылиц. Теперь мы поменялись местами: я находился со стороны заходящего солнца и, наверное, смахивал на зловещего красного идола. А табун тихо притаился на дне широкой карстовой воронки. Мустанги паслись. Я не мог подойти к ним ближе — они сразу бы учуяли меня и унеслись вскачь.
Закатное солнце медленно угасало. И снова волшебство света окрасило лошадей, — теперь они стали синими. Как вечер, как туман, собирающийся по горным впадинам. Синие мустанги мирно щипали траву и медленно уходили в синюю мглу.
— Э-гей, мустанги!
В ответ лишь короткое тревожное ржанье и удаляющийся топот копыт...
Хотите красоты и страха? Чтоб сердце замирало и радостно дрожало? Идите на прогулку к скале Шан-Кая (Соколиная). К ней ведут тропы из Алупки и Симеиза. Хорошо виден светло-желтый конус на фоне густой зелени с нового шоссе Ялта-Севастополь. Путь к ней длиной пять километров. Идется быстро и легко; сквозь сосновый лес ведет лесная дорога.
И вот вы уже стоите у подошвы гигантской скалы. Вверх взметнулся каменный колосс без единой трещины или уступа, а вершина — как стебель могучего цветка из страны циклопов, — заворачивается сверху и нависает над подошвой на двадцать восемь метров.
Что вы чувствуете, глядя на эту махину, космическим осколком вонзившимся в землю? Тревогу, тьму или мистическую музыку наважденья? А может, светлозданную высокую обитель Волшебства? Или златочеканный чертог Таинства?
Но тяжелая давит тоска-ожидание. Кого я жду? Кого боюсь? Почему отсюда не ухожу? Внезапно лучезарнокудрявая Эос озарила скалу и явилась светлым образом, античной богиней с золотым фиалом, полным благовонным розовым маслом. И пролилось оно в райском уголке под Шан-Кая.
Мне кажется, что Душа моя Вдруг вырвалась и на скалу взволнованно взлетела. И засияла там Ангелом Победы, уронив свой яркий свет. А тело мое обмякло и к земле притянулась накрепко. Но душа моя — легкое и светлое создание, — продолжало птицей парить над страшной скалой...
И вместе с ней, будто вырвавшись на волю, альпинистская смелость летала. Что-то сбудется, прояснится, — но уходить от скалы совсем не хочется. Будто страхом ты лечишься, будто холодную воду пьешь и полной грудью поешь. Вот откуда здесь такое головокруженье. От усталости и счастья качает тебя изнеможенье. Будто день померк, превратившись в сгорающую звезду...
Подняться на вершину можно, обходя скалу справа. С вершины открывается грандиозная панорама и продолжается полет твой мысли в пространство и время. Высота скалы — 950 метров. За спиной — отвесная стена Главной гряды, откуда откололась Шан-Кая.
Постоишь на вершине и сразу будто возвращаешься на землю, оставив Космос, Античность, Богов, почувствовав теплый трепет души.
А все же так здорово взлететь и парить над скальным цветком с завернувшимся лепестком-вершиной...
Смотрю отчет о восхождении на Шан-Кая 6-13 ноября 1966 года. Сначала идет описание вершины: с востока, севера и запада склоны горы средней крутизны, поросшие лесом. На юг Шан-Кая обрывается нависающей рыжей стеной, протяженностью 250 м. До отметки 100 метров стена отвесна, остальная часть с отрицательным уклоном, переходящим в навес под вершиной. Средний угол стены 110 градусов. Крайняя точка вершины нависает над основанием на 28 м. Материал стены — мраморовидный известняк, в средней части и, особенно, в верхней сильно разрушенный, со множеством нависающих «нашлепок». На всей стене полностью отсутствуют какие-либо полки, площадки, уступы, вертикальные и горизонтальные щели и трещины, и, наоборот, имеется большое количество карнизов протяженностью от 0,5 до 6-8 м.
Для страховки на стене восходители забивали шлямбурные крюки диаметром 10 мм и длиной 20 мм. Шлямбурный крюк, забитый на отрицательном участке, испытывался рывком, произведенным камнем, весом более 80 кг, сброшенным с высоты 10 м, с жестким закреплением веревки. Карабин оказался деформированным, веревка сплавилась в узлах, а шлямбурный крюк не шелохнулся.
Шесть дней Валерий Павлотос, Михаил Резниченко и Юрий Ганьчев, забив 210 шлямбурных, 3 щелевых и 1 ледовый крючья, штурмовали гладкий отвес. Ночевали в гамаках, развешивая их над пропастью. Спали в пуховых мешках.
Представляю эти дни и ночи, когда пропасть качается у тебя под ногами, страх замирает и щекочет твою живую сущность, а руки млеют от усталости... «Нашлепки» гудят под ударами молотков и вмиг могут оторваться от материковой скалы и срезать все твои страховочные веревки. Но мужество и ярость молодых скалолазов будто крепко держали их над наклонившимся обрывом. Три отважных сокола медленно и уверенно продвигались к вершине, где никогда не бывала нога человека...
Выдающееся достижение. И в будущем, полагаю, вряд ли кто отважится ступить здесь и покорить этот фантастически сложный скальный маршрут.
Обыватель, по воскресеньям пьющий водку, скажет — а зачем они это сделали, кто их заставил лезть по обрывам, когда жизнь и так восхитительна? А с опасностями и приключениями наша жизнь еще лучше, прекраснее и достойнее.
Восхождения в горах можно сравнить с цветами.
Мы любим цветы, а еще обожаем, горы, где опасность будто пахнет сладкой и жуткой терпкостью, полнотой жизни, которую мы не замечаем в обычной суете. Но она будто зовет, приглашает вдохнуть и испить ее обжигающий нектар, приготовленный для испытания и пира Сильных и Смелых. Альпинисты из Ялты могли пригубить из этих златочеканных кубков и достойны лавровых венцов героев грозного Олимпа.
Стою под стеною, задрав голову, и вижу напряженье троих парней, когда красная кровь цветами падала из открытых жил, качалась скала и, конечно, смерть страшна, — но к двери небесного рая по грани голубого края-утеса неудержимо поднимались Они, волевые и отчаянные ребята. Гордись, Ялта, своими отважными детьми, вписавшие скальные скрижали победителей в страшный отвес Шан-Каи!
(БИЮК-ИСАР)
Глянь! Небо там внизу — то моря гладь, на ней, Как молнией сражен, лежит утес летучий, Крыла раскинувши во весь их взмах могучий, Подобный радуге обширностью своей...
Адам Мицкевич
А.Я. Бертье-Делагард писал, что Кикинеиз означает «Курчавая». Выходит, «Курчавые скалы»? Но археолог Л.В. Фирсов находит в старогреческом языке другой смысл перевода — лебедь или лебединый. Не в этом ли скрыта загадка названия Кикинеиза? Если взглянуть на скалы с разных сторон в солнечный день, то обрывы известняков ослепительно сияют незапятнанной белизной. И возможно, что эти скалы некогда сравнивали с плывущими над зеленью холмов лебедями. Ведь и в сонете Мицкевича скалы Кикинеиза сравниваются с птицей (в оригинале — Птах-гора).
Еще в прошлом веке Кикинеизом называли гряду скал над селом Оползневым, а в нашем веке стали называть по-татарски — Биюк-Исар, что в переводе означает «Большая крепость», а может быть, и «Верхняя крепость». Ведь у моря против этого места находиться Кучук-Исар, или «Малая крепость».
Скалы Кикинеиза. Их несколько. Одна из самых крупных на восточном фланге — Биюк-Исар, устрашающая своими обрывами. Обойдите вокруг — и всюду над головой только вертикальные стены. Крепость Биюк-Исар — самая неприступная из всех южнобережных крепостей, хотя и без боевых стен. Да и зачем было строить многометровые стены, если везде головоломные обрывы под ногами? Только сунься штурмующий противник, — повсюду на пути природные непроходимые скалы.
На самом верху утеса, над пропастью в сто с лишним метров глубиной, в прошлом была церковь. Сохранились отдельные камни от основания стен храма, клинчатые блоки травертина, россыпи гальки и гравия, остатки гашеной извести с красноватой керамической крошкой, обломки черепицы и посуды. Тут же стоит современный триангуляционный знак топографов.
Поселение средневекового Кикинеиза находился на северном склоне Биюк-Исара. Жилища развалились полностью. Строительные камни перемешались с обломками известняка и битой керамикой: пифосы, амфоры, плоскодонные кувшины, неорнаментированные миски, кровельная черепица.
А вот жилой массив на вершине утеса играл роль резервного поселения. Иначе говоря, средневековое поселение располагалось на двух площадках. Нижняя площадка имеет вид неправильного многоугольника размером 400x300 м, огражденного стенами из дикого камня, без вяжущего раствора. С южной стороны этот «загон» прикрыт Биюк-Исаром и вторым утесом, Узкий проход между ними прикрыт настоящими оборонительными стенам, где кладка — двухпанцирная, высота более 6 метров. Эти стены прикрывали святая святых каждого крепостного сооружения, находящийся здесь водоисточник в вырубленном в скале гроте с узким дромосом и оштукатуренной камерой для сбора воды.
Можно долго передавать длинный рассказ о Кикинеизе, включая геологию, археологию, ботанику. Но мне хочется выразить свое восхищение в описание «лебединых» скал.
...На площадке утеса, где в средневековье стоял храм, я остановился на ночное бдение. Хотелось просто посидеть, подумать, послушать шелест августовской ночи.
Почему бессмысленные и беспутные мечты вдруг отрывали меня от домашнего уюта и толкали, бросали и мяли в горных складках Южнобережья?
Но там так блаженно спалось и дышалось легко, а потом вновь начиналось головокруженье, волненье, броженье, движенье, сердцебиение под именем общим — мирская суета.
А здесь так хорошо толковать с роком и временем, замирая от щемящего пророчества неизбежного. Но если все предрешено, то насладись, пока не поздно, звездным светом мирозданья.
Густая тишина принесла алмазную россыпь росы. Шла сильная конденсация атмосферной влаги. Ночь благоухала, расцветая сияньем синевы и музыкой земли. И стеклянные розы-росы украшали скалу. Влажный блеск прозрачных слезинок будто падал из прекрасных глаз Богини Ночи и покрывал шершавые изгибы утеса необычным растительно-капельным узором, переливающимся фиолетовыми, то фиалковыми, то фарфоровыми цветами.
Казалось все уже понятно и знакомо среди скал Южнобережья и вот новый созидательный процесс природы с причудливыми сплетениями форм и закономерностей. Ночные росы — это один из волшебных даров природы, насыщающих влагой мир, дающие жизнь, когда на голых скалах растут вовсе не экономные ксерофиты, а можжевельник, дуб, сосна, земляничники, цепляющиеся корнями за самые малые и неприметные трещины, распирая камни с невероятной силой.
Да и средневековый человек собирал эту душистую росу для своего насыщения. Ведь внизу утеса в гроте вырублена камера для сбора конденсационной воды.
А Боги бессмертные Крыма, выходя из-под легких занавесей утреннего нежного пурпура, наслаждались ароматным питьем душистой и чистой росой-амброзией, вкушая ее на райских скалах Ялты.
Где она? Совсем рядом с Чёртовой лестницей, на восток от неё на 600-800 метров, прямо у старой дороги Севастополь — Ялта. Здесь вверх взметнулся громадный утёс — гора Мердвень-Каясы, входящий в Главную гряду Крымских гор. Один из его отрогов — стометровая отвесная скала, — названа именем великолепного скалолаза Михаила Хергиани.
А теперь о спортивном скалолазании. Этот вид спорта родился в СССР и первое соревнование по скалолазанию провёл мастер спорта по альпинизму, художник по профессии, Иван Иосифович Антонович в 1947 году на Кавказе в альпинистском лагере «Молния». Потом скалолазы перебрались в Крым, — здесь оказались идеальные условия для этого захватывающего и романтичного вида спорта. Крымские скалы очень трудны по рельефу и углу падения отвесов, удобны своими близкими подходами, организацией страховки и проведению соревнований и, самое главное, здесь тепло — сухие и солнечные скалы, не то что обледенелый и мокрый гранит Кавказа, Памира и других горных районов. И ещё есть зрители, отдыхающие в Крыму и жаждущие острых и захватывающих спортивных поединков.
В чем различие между альпинизмом и спортивным скалолазанием? В альпинизме — связка в два человека; команда может соединять большое количество восходителей — четверо, шестеро и более. Они, если требуется, штурмуют Вершину по отвесной стене, забивая крючья для страховки и передвижения. Альпинисты могут вести многодневные восхождения по скальной стене, ночуя в веревочных гамаках, на скальных полках, в палатках, готовя пищу, согревая воду на примусах и газовых горелках.
В чём суть спортивного скалолазания? Перед соревнованиями судьи выбирают маршруты на скале. Она должна быть до ста метров по длине, а вертикаль — до девяноста метров. Скала очищается от «живых» камней, маркируется разноцветными флажками и лентами выбранные маршруты, организовывается система веревочных или тросовых страховок.
Когда настает день соревнований, то перед участниками маршрут преодолевает судья и все внимательно изучают направление его движений, используемые зацепы на рельефе скал, способы преодоления ключевых участков маршрута. Особенно нужно визуальное наблюдение для стартующих по жеребьёвке в первых рядах.
Итак, на старт. Скалолаз надел на грудь пояс с карабином, прищёлкнул судейскую верёвку, уходящую вверх по скале. Внимание — марш! Включены секундомеры — и скалолаз, подобно крымской ящерице, начинает быстро «бежать» по отвесной скале, опираясь и цепляясь руками и ногами за уступы и трещины, за едва заметные шероховатости на скале.
Пока спортсмен преодолевает трудности маршрута, судьи выбирают вверх страховочную верёвку, не натягивая её сильно и не мешая скалолазу двигаться по стене. Если вдруг скалолаз сорвался и полетел в пропасть, то ничего страшного — он просто повисает на судейской страховочной верёвке, но с соревнований его снимают.
Например, в первенстве Ялты участвует ЗО человек мужчин, все они преодолевают по очереди один и тот же маршрут, каждому записывается время прохождения. В конце соревнований судьи смотрят, кто меньше всего затратил время на лазание по предложенному маршруту. Самый «быстрый» и становится чемпионом. В скалолазании главное решает секундомер, как во многих видах спорта.
На соревнование скалолазов собирается сотни зрителей, отдыхающих в Крыму и местных жителей. Здесь проводились Чемпионаты СССР, республиканские соревнования, международные встречи, кубок Европы, кубок Мира по спортивному скалолазанию; в соревнованиях участвовали спортсмены из Австрии, Италии, Франции, Испании, Германии, США, Японии, Болгарии, Чехословакии, Румынии, Польши, Югославии, Венгрии и других стран. Крымские скалодромы, а среди них скала Хергиани, приобрели большую популярность среди скалолазов всего мира.
...Шестидесятые годы. Спортивное скалолазание в СССР расцветает яркими именами, но первый среди самых сильных, конечно, Михаил Хергиани. Он почти не знал поражений, виртуозно преодолевая скальные маршруты.
Я был хорошо знаком с Мишей Хергиани. Он со всеми окружающими был добр и приветлив, в нём гармонично сочетались сила тела и духа.
Каждый человек, маленький или большой, оставляет свой след в жизни. Миша оставил среди нас стремительный и блестящий по исполнению, мягкий и упругий шаг на отвесной скале. Подняв головы, мы внимательно и напряжённо смотрели за высоким искусством Миши, бесстрашно вступившего в единоборство со скальным гигантом. Если он положил ладонь на скалу, где не было никаких зацепок, то его мускулы трением с камнем держали его упругое тело над замершей пропастью. В его исполнении я впервые увидел прыжки, точнее, полёты над скалами, когда, оттолкнувшись от маленькой полочки, он, как птица, летел несколько метров к другому скальному уступу, чуть касался его — и продолжал свой стремительный бег по отвесу.
«Бег» Миши по самому трудному участку скалы Крестовой, — а длина отвесного маршрута здесь 90 метров, — длился чуть больше минуты.
— Ара, Миша! — летел крик над скалой. — Скорее, Миша!
А быстрее могли только птицы в воздухе, по скалам никто не мог обогнать его. Все замирали в восхищение. Это была настоящая феерия.
Вместе с командой советских альпинистов Миша приезжал в Англию, на скалы Уэльса. Здесь он и получил свой легендарный титул «Тигр Скал». Англичане, родоначальники альпинизма, восхищенные его лазанием, когда он «бегал» на труднейших отвесных маршрутах, иногда совсем без страховки, этим титулом оценили высокое и талантливое мастерство.
А вот как пишет о Михаиле Хергиани, о его восхождениях во Франции Жан Франко, директор Национальной школы альпинизма в Шамони: «Нас поразила быстрота, уверенность и элегантность, которые он показал при наиболее сложных восхождениях в массиве Монблан: на Гран-Жорас по северному контрфорсу (вершина Валькера), на восточной стене Гран-Капуцина и западной стене Пти-Дрю.
Надо сказать, что современная техника искусственного лазания не имела для него секретов, но с удовольствием хочу также отметить, что в свободном лазание Хергиани был одним из лучших восходителей всех времён.»
А вот слово о Мише Хергиани итальянца Армандо Да Ройта: «На протяжении 30 с лишним лет я видел многих скалолазов. Я имел также возможность подниматься с известными альпинистами разных стран, но Хергиани превосходил всех. Узнав затем, что вижу перед собой русского чемпиона в лазании, я понял: этот титул он поистине заслужил.
Кроме альпинистских качеств, меня поразили в Хергиани необыкновенное чувство прекрасного, человечность, любовь, которую он питал к своей земле и её людям. Я счастлив, что знал его...
После полудня я сопровождал русских друзей в долину Святого Луки - традиционное место прогулок любителей гор, где показал им северное ребро Монте-Агнер — самый длинный маршрут в Альпах, 1600 метров стены. Я был рад, я это особенно подчёркиваю, что в этот момент мне более открылся внутренний мир Хергиани. Когда ребро осветилось розовым светом, осветилось восхищением и его лицо. И я понял, что передо мной человек, рождённый альпинистом».
Миша, как больно и горько, что случилось это непоправимое... Перед отъездом в Италию он тренировался в Ялте. Как-то вместе со Славой Онищенко они зашли ко мне в гости. Сидим, пьём чай, шутим, ведём альпинистские разговоры. Очень скромен и мил был этот прославленный скалолаз. Никакой эффектности и позы. А тяжёлые и мощные его ладони устало лежали на столе.
— Сегодня мы очень много лазали по скалам, — пояснил Миша, перехватив мой взгляд на его кисти. — У меня болят пальцы от напряжения.
А я не мог поверить, что «Тигр скал» может быть таким усталым.
— У тебя нет горячего душа? — спросил он.
Оказалось, что сборную команду Союза по альпинизму разместили в плохонькой гостинице, и там не оказалось никаких бытовых удобств: ванны, душа и горячей воды. К сожалению, и я жил в одной комнате с общей кухней и общим туалетом на несколько семей.
— Очень хочется помыться, а ваша городская баня не работает, — будто оправдываясь, пояснил Миша.
Миша, наш дорогой Миша, ну зачем тебе надо было ехать в Италию? Ведь ты чувствовал, случится что-то страшное, и был таким молчаливым и отрешённым. А я не мог ничем помочь в его отдыхе и лечении. Пальцы его покрывали ссадины и царапины от острых перьев скал. Нужен был специальный медицинский клей, чтобы залить свежие раны, у меня он отсутствовал.
Слава Онищенко тоже сидел уставший.
— Нам, наверное, пора уходить!
— Что ты, Миша, посидите ещё, я приготовлю что-нибудь поесть.
— Кушать не надо, мы уже съели обед и ужин вместе.
Мне хорошо это было знакомо, когда скалолазы, позавтракав, I уезжали на целый день на тренировки или соревнования. И лишь вечером добирались до столовой, где им за талоны выдавали борщ и котлеты, кашу и чай. В горы взять с собой сухой паёк не было возможности, в ялтинских столовых эта услуга не практиковалась. Вот и поглощали скалолазы обед и ужин, чтобы не пропадал талон за сегодняшний день, ведь завтра его уже нельзя было использовать.
При расставании я сунул Мише бутылку нашего лучшего вина — мускат белый Красного камня.
— Угостишь итальянских альпинистов, пусть попробуют крымского вина из подвалов «Массандры».
Больше я Мишу не видел. Через месяц, уже на Кавказе, мы поднимались на Ушбу. И вдруг над нами закружил самолёт, лётчик словно был в каком-то трансе, самолёт, как человек, вихлял, лавировал, тыкался по долинам.
— Там что-то случилось! — решили мы все. Словно в подтверждение этих слов, над Сванетией задымили чёрные густые костры. А через час наш радист принял скорбную телеграмму, передаваемую по всем альпинистским лагерям Кавказа: «При восхождение на скалу Суальто в Италии погиб Миша Хергиани, сбитый камнепадом».
Я тихо заплакал. Поднял голову и увидел, что плачет вся наша команда альпинистов. Не стало лучшего скалолаза мира. За что вы, горы, так жестоки и немилосердны?
...Осенью 1969 года (а Миша погиб летом) в Крыму проводился чемпионат Советского Союза по спортивному скалолазанию. В честь прославленного спортсмена скалу, где были проложены трудные маршруты, назвали именем Хергиани.
А похоронили «Тигра скал» на его родине, в Сванетии, в посёлке Местиа. Там же поставили ему базальтовый памятник.
Странное демоническое название, полное таинства и жути, но оно зовет путника к себе, привлекая магией загадочности.
Идем медленно, осматривая дорогу, что-то выискивая, запоминая, созерцая.
Ведь когда-то здесь крался охотник, одетый в шкуру убитого зверя...
Скрывался в засаде тавр, поджидая римского легионера...
Отряд генуэзцев, высадившись с парусных фрегатов, спешил отобрать у феодоритов лесные угодья...
Был здесь и Александр Пушкин. «По горной лестнице взобрались мы пешком, держа за хвост татарских лошадей наших», — так писал он в письме другу.
Для чего ее построили в горах? Сейчас на Южный берег проложено удобное шоссе и можно легко добраться из Севастополя в Ялту. А раньше скальный барьер Южной гряды не только защищал Южный берег от холодных северных ветров, но и служил каменной стеной с обрывами и пропастями, неприступной для захватчиков-кочевников. Но нужны были горные тропы и дороги, где могли пройти повозка, пешеход и конник, и которые связывали бы юг и север полуострова. Вот таким естественным проходом среди скал между высокими утесами Мердвень-Кая и Балчик-Кая послужило узкое ущелье, где люди проложили каменную лестницу и пользовались ею до прошлого века, пока не была сооружена дорога через Байдарские ворота. И забылась горная лестница, разрушилась, и теперь по ней поднимаются только туристы.
Старая дорога Ялта-Севастополь как раз лежит рядом с Чертовой лестницей. Из Оползневого к ней 9 километров вдоль каскадов скал со сложным рельефом, на альпинистском языке — полки, зацепки, балконы, трещины, контрфорсы, нависающие участки, камины и множество других терминов.
Здесь не раз проводились альпинистские восхождения и соревнования по скалолазанию, от всесоюзного ранга до кубка мира. И в память о прославленном «Тигре скал» один из утесов назван именем Хергиани. Правда, мало кто знает скалу Хергиани, показать ее могут лишь альпинисты, хорошо разбирающиеся в ликах Крымских гор.
За скалой Хергиани, проехав по шоссе небольшой мостик, вы попадаете на начало тропы к Чертовой лестнице. Сначала тропа поднимается по крутому сланцевому склону. Вокруг густые заросли. Пройдешь не спеша двадцать минут по тропе и увидишь крепиды дороги, каменные марши, остатки боковых стен. Сейчас многое обрушилось, и пройти здесь может лишь путник, а раньше цокали копытами лошади и ездили повозки — до сих пор на плоских изгибах известняка, на скальном основании, лежащих в полотне дороги, просматриваются парные колеи, выбитые колесами повозок.
Мердвень, Шайтан-Мердвень, Лесенка, Лестница, Чертова лестница... Таких топонимов больше в Крыму нет, хотя через Главную гряду проложены дороги и по другим ущельям. Значит, какой-то особый интерес вызывает эта дорога.
Чертова лестница — это не только удобный проход на яйлу по ступеням и площадкам. Она вбирает в себя и весь рельеф извилистого и крутого пути. Длина всех маршей, учитывая наклон, примерно 250 метров, средняя крутизна 15-20 градусов, то есть наклоны отдельных маршей достигают 30 градусов. Ширина полотна — до полутора метров. Петли Чертовой лестницы вьются по естественному каменному завалу на дне ущелья и по полкам и карнизам Мердвень-Кая. Кое-где пришлось подрубить до полуметра известняка, и человек здесь потрудился, стесывая выступы, расширяя дорогу среди камней, строя крепиды — подпорные стены. В наши дни сохранились и ясно видны только три поворота. Подъем, от входа в ущелье до выхода из него, составляет чуть меньше ста метров по вертикали.
Мне нравится посидеть в теснине Чертовой лестницы, затеряться и скрыться среди столпов скал, затаиться и смотреть на Божий мир, не нарушая его первозданной хрупкости — такой чистой, детской и девичьей, как слеза, счастливая улыбка и голубые глаза.
Мне кажется, что именно сюда лесные феи собираются на лесной бал, когда распускаются нежные фиалки, подснежники, крокусы. Шабаш ведьм тоже происходит здесь, — только в зимние бури, когда свистит, хохочет и иссекает скалы дождем и снегом дикий ветер.
А еще люблю тяжелый туман, когда вокруг медузная млечная мякоть. Идешь в никуда, медленно озираешься — все та же белая моросящая плоть, и кажется, что ты уже плывешь, летишь, растворяешься в густоте туманной тайны.
Теперь о названии Шайтан-Мердвень — Чертова лестница. Кажется, не к самой лестнице, а ко всему ущелью, горному амфитеатру с грозными и суровыми скалами, поистине дьявольскому рельефу придумано такое меткое название. Но свое время это был самый удобный перевал на пути из Ялты к Севастополю, пока не были построены современные дороги.
Ох, уж эта Чертова лестница! Вся пронизанная солнцем и старым серебром скал (известняк здесь сер и бел, гладок и точно отполирован до матового мягкого блеска с мощными плитами, обрывами, утесами), повитая зеленым волшебством, дышащая ароматом душистых трав и тишины святой. Эта каменно-воздушная лестница будто ведет в бездонное небо, к Божьему престолу.
Ах, как хорошо здесь, в пространстве скальном, сребролуком, средь теней длинных, лиловых, синих, златоструйных, где трепещут и таинственно звенят вечно зеленые листья на красно-ствольных земляничных деревьях. И крылья ангелов висят...
Много людей побывало на Чертовой лестнице, оставив о ней воспоминания в своих дневниках, письмах, литературных и научных трудах. Паллас, Дюбуа де Монпере, Пушкин, Грибоедов, Жуковский, Бунин, Гарин-Михайловский, Брюсов, Скиталец — целое созвездие знаменитостей. Даже Леся Украинка, уже тяжело больная, восторженно передала свое очарование в поэтических строках:
Красные скалы и сизые горы
Дико и грозно нависли над нами.
Это злых духов пещеры, затворы
Высятся под облаками.
Скалы до моря сползают грядою.
Чертовой лестницей их называют.
Демоны сходят по ним, а весною
Гулкие воды сбегают.
Благоговея перед их памятью, мы пройдем тот же путь среди скал с встроенными между ними каменными маршами, ступенями, поворотами, крепидами, аппарелями. Правда, от архитектурного строя лестницы мало что сохранилось — люди и время разрушили некогда аккуратно выстроенное и выложенное каменными плитками полотно дороги, по которой можно было проехать верхом на лошади, а то и на двухколесной арбе. Осталась тропа — вьющаяся, закручивающаяся, как спираль. Она осторожно улеглась среди обрывов, развалин, остатков крепид, хаоса камней. Вдруг тропа словно вспрыгнула круто вверх, и перед нами — разрушенная аппарель, или пандус, т. е. наклонная площадка, сработанная, как правило, самой природой. Путь между скал особенно не устроен, а точнее сказать, он был выбран между глыб и утесов. В середине и в верхней части подъема сохранились каменные кладки подпорных стен, или крепиды.
Конечно, для охраны теснины с торговым путем здесь была необходима крепость. Руин таких замков очень много на Южнобережье. От татар они получили название — Исар (стена, крепость), но к татарскому периоду истории Крыма не имеют никакого отношения. Исары — это средневековье.
Крепость у Чертовой лестницы отыскали археологи О. Домбровский и Л. Фирсов. Последний написал интересную книгу «Чертова лестница» из серии «Археологические памятники Крыма. «На плато экскурсантов ожидают широкие зеленые поляны, источник воды и тишина. Любопытному туристу при выходе наверх стоит пройти вправо по ходу движения, на восток, продраться сквозь густой лес, по прямой примерно 350 метров. Здесь и расположена Исар-кая. О ней мало кто знает, ведь она стоит в стороне от троп и дорог. Но вот перед вами небольшая клиновидная площадка, круто наклоненная к северу. На восточной и северной сторонах прячутся в зарослях кустов развалины боевых стен. Сейчас от грозного сооружения Исара, спланированного достаточно удобно и экономно, сохранилось едва 20 процентов. Укрепления на Исар-кая (крепостная стена) были разрушены в войнах средневековья. Это подтверждают собранные и склеенные из осколков керамики пифосы, амфоры, кувшины, вьючные фляги.
В античное время через Чертову гору проходил путь римских легионеров, связывающий крепость Харакс на Ай-Тодоре и Херсонес. Летом туда доставляли грузы корабли Равеннской эскадры, но зимние штормы мешали каботажному судоходству, и тогда главной магистралью становилась дорога через Чертову лестницу. Правда, местные жители - тавры далеко не рабски вели себя перед завоевателями. Здесь не раз вспыхивали яростные кровавые схватки.
В годы Великой Отечественной войны лестница превратилась в партизанскую тропу. Фашисты боялись ходить по ней. Однажды группа партизан спустилась здесь и взорвала мост на шоссе. Во время боевой операции пострадал сапер Кучеров. Его, раненого, на руках пронесли партизаны по Чертовой лестнице. Он скончался на перевале, где и похоронен.
Самое главное значение Чертовой лестницы в далекие времена — дорога и перевал. Здесь проходил кратчайший путь из предгорий к Южному берегу через Главную гряду. Остатки дороги хорошо сохранились на яйле до Кильсе-Буруна, где четко видны колеи, врезанные в мягкую скальную поверхность колесами повозок. Пройдя по ней, и сейчас можно найти осколки средневековой керамики. А Лев Фирсов нашел черепок краснолаковой чашки и ручку амфоры, датируемой I в.н.э., временем, когда легионеры присоединили Тавриду к Римской империи. Среди римских легионеров, как правило, были строители и стража дорог — бенефициарии.
Иногда в летнюю жару через Чертову лестницу тянет сквозняком. Идешь, обдуваемый прохладой скал и лесных чащ, и кажется, дохнуло сыростью из далеких древних дней. Заброшенность и тишина осторожно улеглись рядом, но напряги слух — и почувствуешь, как молчат в густых зарослях развалины крепостей, а в тайных пещерах почивают святые мощи. Нигде в Крыму, даже среди античных и средневековых руин Пантикапея, Херсонеса, Неаполя Скифского, Чуфута, Мангупа, я так остро не осознаю усопшую, сгинувшую навсегда жизнь, как на каменных ступенях Чертовой лестницы. Там давно все под спудом земли, запечатано камнем, одряхлело, истлело, рассыпалось осколками, а здесь ветер колышет синие силуэты, они будто легко касаются тебя, ты вздрагиваешь и неожиданно слышишь голос поэта.
В общем, поднимаешься по Чертовой лестнице, а за тобой незримой тенью ступают исторические персонажи, когда-то жившие в Тавриде и ходившие здесь. Не знаю, как вам, а я не могу отделаться от этого чувства. Даже одно то, что сам Пушкин шагал по ней, придает Чертовой лестнице особую красоту.
Вот Александр Сергеевич остановился и, может, именно здесь, от увиденного внизу берега и моря, родились у него знаменитые строки: «Прекрасны вы, брега Тавриды.»
Экскурсионный маршрут пройден. Только не хочется покидать Чертову Лестницу, еще на миг задержаться бы среди могучих скал, бережно хранящих узкую извилистую тропу, по которой за многие годы прошло столько людей...
...Разбивались о скалистые утесы мокрые ветры, прилетавшие сюда с далеких морских просторов. Серебряный прибой, как драгоценное ожерелье, сверкал пенным каскадом. Изорванная кромка берега таила маленькую бухточку, куда заходили римские военные корабли. Здесь, на высоком мысу, к которому сильное западное течение выносило корабли прямо от Фракийских берегов, светился маяк. Черной аспидной ночью горел яркий масляный светильник, предупреждая моряков об опасности скального берега.
Тут и поставили римляне небольшую крепость Харакс, окружив ее двойным рядом стен. Внутри крепости римляне с присущей им строгой прямоугольной планировкой построили каменные здания. Не забыли соорудить и традиционные термы, где легионеры собирались не только для мытья. Термы служили своеобразным клубом со спортивными залами. Конечно, Харакские термы намного уступали знаменитым термам Каракаллы в Риме, но все же и тут это заведение со всей римской обстоятельностью было продумано до мелочей.
Розовый фон Харакских терм чем-то остро и близко напоминал цвет окружающих охряных земель, где родился необыкновенный золотистый виноград, налитый солнечным светом.
... Тит Флавий Цельсин сидел в термах, млея от пара, пропущенного через листья лавра и олив. Его измученная и истерзанная душа и уставшее тело не сразу приходила в равновесие после пережитых потрясений. Еще вчера утром ничто не предвещало беды. Он вместе с детьми выехал из Херсонеса по «виа милитарис» (военной дороге), сопровождаемый солдатами Клавдиева легиона. Утро стояло ясное, обласканное поздним теплом уходящего лета. В его запахе было столько знакомого с детства, проведенного в далекой Италии. Груженные повозки медленно катились по каменистой дороге. Легионеры легко ступали в солдатских башмаках-каллиах с толстыми подошвами.
Тит Флавий Цельсин, Домиций, Эмилион, Марк Геминий Форт ехали с инспекционной проверкой состояния «виа милитарис». Где бы ни появлялся римский легион, всюду с войском шли строители дорог и дорожная стража — бенефициарии. Таврика была новой колонией, попавшей под власть Рима, беспокойной и строптивой, но богатой и прекрасной, расположенной на пересечении понтийских торговых путей.
Между городом Херсонесом, главной базой римского войска в Таврике, и крепостью-маяком Хараксом римляне проложили эту горную дорогу. И вот теперь они и двигались по ней. Варвары, испробовав беспощадную силу римского меча, попритихли и скрылись в лесных глубинах. Тит Флавий Цельсин с двумя сыновьями шагал рядом с караваном. Он был доволен. Ему обещали большой участок земли у Харакса, где Тит думал разбить виноградник. В Рим, далекий и праздный, Тита Флавия Цельсина не тянуло. За долгие годы войн и походов он привык жить на чужбине и по-своему любил эти земли, населенные варварами. А Таврика сразу покорила его сердце, и он уже накрепко привязался к этому благодатному уголку. Вот и сейчас — после холодной ночи — отогревался под золотистым разливом солнечных лучей. Горы возлежали в величавом покое. И сладкая грусть томила сердце римлянина от осенней красоты этой, пока еще чужой земли.
Внезапно нежданно-негаданно налетела и разыгралась стремительная буря. На горы обрушился ураганный ветер. Тит Флавий Цельсин закутал сыновей в шерстяные плащи. Он вез их на новое местожительство, жена ждала уже в Хараксе. Ураган крепчал. И точно породил еще одну смертельную опасность. Из-за кустов и деревьев на римлян ринулись подстерегающие их караван длинноволосые и бородатые варвары, размахивая железными мечами.
Легионеры в один миг собрали боевой строй «черепаху» и стойко приняли внезапный удар. Но было понятно, что четверти центурии, двадцати пяти солдат не хватало для отражения атаки. Тит Флавий Цельсии вскочил на повозку, подхватил в неё детей и стал хлестать лошадей, чтобы уйти от опасности и позвать подмогу. Домиция Эмилиона с его больной рукой тоже надо было спасать.
Бой разгорелся яростный и беспощадный. Искусный воин Марк Геминий Форт понимал, что нужно сберечь казну в одной из повозок для оплаты Харакского гарнизона. А продукты и все снаряжение, кроме оружия, можно было бросить на разграбление варварам.
— Бросайте повозки с вином и хлебом! — приказал Марк Геминий Форт, и легионеры стали опрокидывать повозки, устраивая заградительные заслоны перед нападающими варварами.
Тит Флавий Цельсин гнал лошадей по дороге, испуганные мальчишки прижались к его ногам. Домиций Эмилион, тяжело дыша и кряхтя, кое-как натягивал на себя панцирь. Хмурое небо совсем потемнело, густая черная синева залила все вокруг, и белые молнии точно раскололи мир на куски.
— Юпитер, помоги и сохрани нас! — молитвенно шептал Тит Флавий Цельсин.
— Куда мы скачем? — спросил Домиций Эмилион. Он оказался впервые в этих местах.
— Здесь рядом каменная лестница в скалах, ее охраняет пост бенефициариев.
— Мы точно спускаемся в мир Эреба! — испуганно молвил Домиций Эмилион, держась за скалу и заглядывая в бездну. Дорога вилась среди скалистых теснин с искусно выложенными крепидами. Только повозка начала двигаться, как снова ударил ураганный ветер, завыл и захохотал в теснине. И загрохотало эхо, гулко и страшно.
Из-под колес вылетела каменная глыба: лошади рванулись и, сорвав упряжь, полетели в обрыв. Повозка, заклинившись одним колесом в расселине скал, повисла в воздухе. Тит, сброшенный толчком на дно повозки вместе с сыновьями и Домицием, открыл глаза и в пляске грозовых молний увидел красных человечков, прыгавших на острых силуэтах утесов и скаливших рты в беззвучном сладостном хохоте.
— Мы в царстве Аида! — испуганно заорал Домиций.
— Да спасет нас благословенный Юпитер! — стал опять молиться Тит Флавий Цельсин.
...Теперь все позади. Домиций лежал рядом на мраморной скамье, храбрый Марк был тут же с друзьями. Он применил военную хитрость, и Юпитер принес ему удачу. Приказал легионерам поджечь плащи, облив маслом для светильников, поднять их и, размахивая на копьях, бросать в наседавших врагов. Низвергающиеся с черного неба вспышки молний и огненные фигуры привели в смятение варваров. Они дрогнули и побежали назад. Легионеры, преследуя, бросали на них пылающие плащи, кололи копьями и рубили мечами.
— В память нашего спасения мы должны поставить алтари богам-спасителям!
— Ты прав, Домиций, закажем в мастерских Херсонеса каменные алтари и установим их там, в городе, и в Хараксе! — горячо поддержали его друзья.
— Богиня Немесида вместе с Юпитером будут охранять нашу дорогу от варваров, — высказался молчаливый Марк.
— И будут молитвой за наше спасение и моих детей! — добавил счастливый Тит...
Так ли все это произошло? Кто его знает... Но как бы то ни было, археологи нашли в Хараксе и Херсонесе три жертвенника. Это высеченные из сарматского известняка четырехгранные тумбы с латинскими надписями, посвященными богине Немесиде в Херсонесе и «Юпитеру Лучшему Величайшему» в Хараксе. Поставили их бенефеци-арий Домиций Эмилион, Марк Геминий Форт и Тит Флавий Цельсин. На алтаре Цельсина в Херсонесе вырублено, что он — бенефициарий XI Клавдиева легиона.
Когда стоишь на горе, то чувствуешь дух древности, витающий над ней. А может, это просто пахнет фисташка туполистая или кевовое дерево (из него получают смолу кеву, используемую для приготовления гуттаперчи), еще называет его — терпентинное. Дерево-долгожитель, в Крыму есть экземпляры 1000-летнего возраста, является прекрасным естественным закрепителем горных склонов.
И все же состояние сердца возвышенное и волнующее, тебя будто коснулась античная история. Ведь была она, и мы точно знаем, об этом свидетельствуют раскопанные древние города Крыма — Хер-сонес, Пантикапей, Керкинитида. И над обломками мрамора струятся столетья, как белые облака курчавятся в синем поднебесье...
Ты читаешь волшебные строки легенды «Ифигения в Тавриде». В ней рассказывается о том, что когда греческий флот отправился в Трою на войну, но вдруг остановился из-за отсутствия попутного ветра. Прорицатель Калхант объявил эллинскому царю Агамемнону, будущему герою Троянской войны, что богиня Артемида гневается на него за убийство на охоте ее любимой лани и требует принести ей в жертву его дочь. Царь покорился, но богиня-охотница, покровительница животных Артемида похитила в Греции, в момент жертвоприношения, красавицу Ифигению. Она заменила ее ланью и перенесла к далеким северным берегам Понта Эвксинского. В Тавриде Ифигения стал жрицей в храме богини Артемиды. Здесь Ифигения должна была приносить ей в жертву всех попадавших сюда чужеземцев. От руки Ифигении едва не погибли ее брат Орест и его друг Пилад, прибывшие в Тавриду по велению Аполлона для того, чтобы вернуть в Элладу статую его сестры-близнеца Артемиды. Но Ифигения и Орест узнали друг друга, и жрица спасла друзей. Все вместе они возвратились в Грецию. Этот миф изложен в трагедии Еврипида «Ифигения в Тавриде».
По преданию, храм был огромным зданием, опирающимся на множество колонн и к нему вела широкая, в сорок ступеней мраморная лестница. Но где он стоял? Об этом спорят и рассуждают до наших дней. Одни ученые утверждают, что храм Артемиды находился в Партените у Аю-Дага, другие склоняются к версии о его расположении на мысе Фиолент у Севастополя, есть и такие, которые указывают на местонахождение храма на вершинах скалистых мысов Айя и Мега-ном. В научный разговор стихотворными строками вступил русский поэт Александр Пушкин, писавший о Георгиевском монастыре:
К чему холодные сомненья?
Я верю: здесь был грозный храм,
Где крови жаждущим богам
Дымились жертвоприношенья...
А в прошлом веке один из просвещенных русских дворян, владеющим этим местом, взял и назвал скалу у моря именем Ифигении. Возможно, он был прав, ведь античный храм мог здесь стоять.
Теперь скала влечет к себе любознательных и увлеченных историей и природой.
А посмотреть есть что: эти утесы — остатки уникального древне-вулканического массива. Они вздыбились, запрокинулись над морем и тревожным силуэтом напоминают грозную крепость.
Кастропуло, а сейчас Кастрополь, — по-гречески значит «крепостенка»; так называют эту местность. У моря вулканический выход протянулся на полкилометра, образовав своеобразный упор для здешнего рельефа. Состоит скала из мощной толщи уникальных для полуострова спилитовых и кератоспилитовых порфиритов. Это серовато-зеленые остатки взрывных вулканических извержений среднеюрской эпохи, протекающей от нашего времени 150 миллионов лет назад. Геологические горизонты скалы переслаиваются вулканическими бомбами (округлыми обломками в туфах) и туфобрекчиями (напоминающими в изломе бетон).
Глубокое ущелье родилось по разлому массива, круто падающего к морю. Видны в его обнаженных верховьях осадочные отложения (верхнетриасовые — нижнеюрские), их называют таврической формации — они очень смятые, в мелкие складки. Вершину западного гребня Ифигении венчают десятки каменных пиков, точно раскрытая пасть сказочного страшилища с острыми зубами.
Но вернемся к флоре скалы. Помимо дикой фисташки, в ее редколесье есть и другие интересные виды: каркас гладкий, дуб пушистый, можжевельники высокий и колючий, граб восточный, сумах кожевенный, держидерево.
Задержись, путник, протяни руку и коснись лепестков, будто выделяющим земную энергию — это заросли аборигенных, эндемических вечнозеленых реликтовых кустарников: ладанника крымского с серебристо-зелеными сморщенными листочками, словно выгоревшими под ярким солнцем (в конце лета на них появятся плоды-коробочки), иглицы понтийской с колючими филлокладиями и красными плодами. Как интересно и загадочно звучат имена кустарников...
Бледный горожанин, москвич или питерец, вырывайся из хаоса улиц, домов, политических и музыкальных страстей и приезжай в Ялту. Приходи на скалу Ифигения в мае-июне, когда здесь зацветают многие из более 40 видов растений, обитающих здесь. Крупные розовые цветки ладанника прикоснутся и покроют твое лицо нежностью и ароматом. Золотом солнца играют цветущие кусты жасмина и вязеля эмерового, с прутьевидными зелеными стеблями. Также в золотисто-желтом цвете экзотическая асфоделина, и скромные подушечки бурачка и фуманы.
Взор твой ласкают пурпурный и белый дубровник, а на его фоне задумчиво качаются васильки и маршаллова гвоздика с бело-розовыми лепестками. Ты падаешь на землю, обнимаешь родную, а она ласкает тебя душистым лиловым чабрецом.
Знойным летом над Ифигенией трель «концерта» в исполнение средиземноморских цикад. Как чуден и прекрасен здесь мир! И, конечно, море светит радостью сквозь малахитовую волну и дрожит алмазами в узорном сияние прибоя...
Если честно, то никакого отношения он к Крыму, а тем более к Ялте — не имеет. Но методы его изучения античной истории очень поучительны и вполне их можно применить к легенде «Ифигения в Тавриде». Разговор идет о знаменитом в прошлом веке археологе Генрихе Шлимане.
Родом Генрих был из Германии, из семьи пастора из заштатного городишка Шверин. Мальчишка рос любознательный и увлекался чтением. В восемь лет он узнает о Трое и дает отцу святую мальчишескую клятву — когда вырастит, то обязательно найдет и откопает древний город.
Многие мальчишки в его возрасте мечтают о будущем и тоже загадывают, что станут знаменитыми людьми. Но не все исполняют свои детские грезы. Генрих оказался волевым и целеустремленным человеком.
Беднейшая юность прошла в мытарствах и учебе в гимназии. С невероятной жадностью поглощает он знания. Самостоятельно овладел греческим языком и мог в подлиннике читать поэмы любимого Гомера: его «Илиаду», рассказывающую о Троянской войне, и поэму о странствиях Одиссея.
...Классические стихи звучат, как рокот моря, грозный и зовущий. Всем своим существом он впитывает их — и словно становится частицей солнечной Эллады...
Время летело стремительно и сказочно, словно розоперстая Эос.
Вот взрослеющий Генрих уже работает клерком в Амстердаме, а вскоре приезжает в Россию. По узкой лестнице лишений он неукротимо идет к золотой мечте — античной Греции. Но в тяжелом пути по-прежнему неукротим и силен, в свободных промежутках он упорно овладевает языками и познает их великое множество. И старается завоевать деловой мир — и действительно становится преуспевающим коммерсантом. Но продолжает мечтать и бредить о Трое и Гомере.
В Петербурге у него уже собственная процветающая фирма. А мечты все те же: «Я хочу в Грецию. Там я хочу жить. Как это возможно, что есть столь прекрасный язык!»
...Сорокачетырехлетний миллионер становится студентом в Париже, он слушает лекции по истории, искусству, археологии, иероглифике, санскриту, продолжая страстно изучать языки — древни и современные. А круг его знакомых — президент США, коронованные особы.
Особы, сановники, профессора и министры торговли многих стран. Кажется, он у порога своей детской золотой мечты, а в руках — томик Гомера, дающий ему много ценных сведений и убеждений. И вот он во главе археологической экспедиции; и возле Гиссарлыка в Турции находит то, что описал слепой поэт, - стены и башни славного священного города Трои.
...Звучит великолепная музыка, льются стихи античного поэта. Из тысячелетнего праха времени и земли он откапывает уникальный клад из 8830 золотых изделий.
«Золото Трои» Шлиман дарит Берлину. Свершилась детская клятва. Но каким неслыханным упорством выбивался он из безвестности, преодолевал труднейшие препятствия, переживал приключения и тяжести жизни! И недаром на его гробнице в Афинах между колоннами стоит мраморный бюст покойного. На карнизе над бюстом Греция начертала два слова: «Герою Шлиману».
Вот как об этом сказал немецкий писатель Г. Штоль в своей книге о Шлимане: «Герой — это не театральный персонаж в величественной позе. Герой — это не бог. Герой — это человек, который свершил больше, чем другие смертные, человек, который разбил какие-то оковы. Прометей — герой: он подарил людям огонь. Геракл — герой: он восторжествовал над силами преисподней. Шлиман открыл целое тысячелетие греческой истории и заставил заговорить даже камни. Он вырвал из недр земли то, что она с незапамятных времен хранила и прятала. Поэтому он герой, которого помнят и в сегодняшней Элладе».
Шлиман поверил строкам Гомера и к удивлению всего научного мира нашел легендарную Трою. Может и мы сможем по легенде «Ифигения в Тавриде» найди священный храм богини Артемиды на прибрежных скалах и горах Крыма?
Так называется гора, возвышающаяся над Ялтой. Точнее, она простерла свои хребты, отвесные стены, вершину и будто парит над Гурзуфом, откуда хорошо видна. Особенно зимой, когда снег серебром, смелостью и страхом повисает на каменных мускулах скал, на ее крутых отвесах, очерчивая ее красивый, мужественный и суровый лик широкими и жесткими мазками. В ней я нахожу будто очарованье дикой розы — цветка с тонкими и нежными лепестками на колючих обрывах пропасти.
Гора поднимается в восторженный муар облаков, туда, где у небожителей гремит весенний карнавал, дождинки сверкают, струятся и падают цветами, звездами, золотыми перьями и паутиной. И когда наступает беда и бессмыслица дней, я поднимаюсь на Авинду, где поклоняюсь Богу и веду беседы с Солнцем и Смертью...
Ученый-лингвист Олег Николаевич Трубачев сделал открытие: «...на территории южной части Восточно-Европейской равнины обнаружено присутствие одной из ранних форм индоарийского языка и, следовательно, соответствующего этноса. Границы ареала, в котором отмечены следы этого языка, — от Северного Кавказа на востоке до Закарпатья, Дакии и Трансильвании на западе. До сих пор индоарийский язык в его архаичной форме был известен по текстам, созданным в Индии и на подступах к ней с запада, с одной стороны, и по реликтам языка индоариев, обнаруженным на Ближнем Востоке в митаннийском локусе, с другой. Теперь же восстановлен третий, «западный», локус индоарийского языка, и тем самым намечена в общем виде та цепочка индоарийских локусов, которая приглашает к раздумью и к реконструкции дальнейших передвижений индоариев. Язык «причерноморских» индоариев позволяет углубить ведийско-санскритскую перспективу и поставить в повестку дня вопрос об остающейся невидимой части «причерноморского» индоарийского, точкой отсчета и контроля которого являются все-таки исключительно ведийско-санскритские (существенно реже — пракритские) данные.
Открытие языка «причерноморских» ариев не только углубляют наши представления о древнейшем этапе истории и диалектологии этой индоевропейской ветви, но имеет и прямое отношение к реконструкции картины позднеиндоевропейского диалектного членения, привязанной к определенному новооткрытому ареалу.
Очень важно, что в книге более конкретно выявлены связи и различия, существовавшие между смежными в пространстве индоарийской и иранской идиомами и взаимопроникновение следов одной из них в другую. Но языковые связи в этом ареале не исчерпываются этими двумя ближайше-родственными языками. Автор убедительно показывает и другие связи языка причерноморских ариев — с северокавказскими, тюркскими и даже раннеславянскими. Языковая панорама рассматриваемого ареала приобретает не только новый объект, но и всю совокупность связей с другими ее объектами.»
Это слова из предисловия академика В.Н. Топорова к книге «INDOARICA в Северном Причерноморье», автор О.Н. Трубачев.
Вот в этой книге я, наконец, нахожу объяснение топониму Авинда: av-inda — овечий пастух, второй вариант — avunda источник, колодец?, овечий источник.
Вот и чудится мне на горе, что я — «пастух» и пью из источника прохладную влагу, а надо мной пролетают среброликие божественные облака, падая на вершину распыленными росами ледяного и хрустального эфира, зацветая на земле алмазами подснежников.
Люблю подниматься на гору, особенно в день своего рожденья — 11 апреля, когда здесь встречаются зима и весна, тающие снега и первые цветы словно сливаются в сиянии белоснежном, и блестят прозрачной поволокой легкие туманы, дыша свежестью и влагой...
Какое-то смутное ожидание преследовало меня всю жизнь — я ждал... Что именно — и сам не знал, но будто остро чувствовал Великую Причастность к чему-то окружающих лазурных линий гор и моря, служивших прелестными Вратами рая.
Нераскрытая тайна будто витала над городом и моими мыслями.
(Может, затерянная страница, связанная с именем царей, отдыхавших рядом, в Ливадии? Но обо всем столько написано и переписано...)
Нет, что-то Большое и Прекрасное вставало над городом и горами, и сияло серебряной россыпью звезд, загадочными профилями золотых хребтов в летнем солнце, обжигающими прибрежные камни и плавящие асфальт.
...И вот оно неожиданно проявилось, словно из пурпурного цвета сказочных снов на современной фотопластинке.
В маленькой городской газетке «Ялтинское обозрение» я натыкаюсь на статью Евгении Щербаковой «В имени Ялты упоминается Бог».
Словно гром небесный прогрохотал, пролился с синих небес, окаймленных летучими и высокими облаками, и кружевной пеной прибоя зарокотал, зазвенел, заговорил вопросами у диоритовых камней набережной.
Когда и как возникла Ялта? Откуда взялась ее имя? Что оно означает? Древние корни происхождения поселения анализирует историк. Почти полностью передаю его гипотезу.
«...Имен у Ялты было много: Эталит, Джалита, Аэлита, Ялита, Ялта. И имена о многом могут поведать. В любом языке существуют неписаные законы словообразования. В языке наших далеких предков уже до Всемирного Потопа сложилось правило включения произносимого имени Бога в любое название, и не всем полным звучанием, но одной — двумя буквами, звуками.
Если разбить имена города на две части, то выглядеть это будет так: Эта-лит, Джа-лита, Аэ-лита, Я-лита, Я-лта. Первые части несут в себе божественные имена. Например, в слове Эталит три начальных звука имен — «Э», «Т», «А», «Э» — наиболее распространенное имя Бога. Самая древняя из этих частей — «А». И Адам, и Хавва получили в имение своем эти буквы.
«Т» — это произносимое имя Бога «Тот, Джехутти». Тот — Бог мудрости, Владыка. Позднее двух тысяч лет до новой эры в египетской титулатуре фараонов почти не встречается. Следовательно, это имя в своем звучании в слове Эталит могло прийти только до двухтысячного года до новой эры. То же в словах Я-лита, Я-лта. Первый звук можно записать как Ya? Y. Yа — это Бог. Не имя, но слово. «Бог да охранит» — Yа, akub, — е1. Так писалось в древнеаккадском, это тоже период до двух тысяч лет до новой эры (2400 — 2200 до н.э. ) В древнеегипетском оно записывается Y, kb, r. И тоже в источниках периода до двух тысяч лет до новой эры. Это приводит к выводу, что все известные нам имена нашего города произносились еще до двух тысяч лет до новой эры. В третьем тысячелетии! С нового времени — более четырех тысяч лет назад!
Вы можете предположить, что «Я» от Яхве. А Яхве, имя Иеговы, пришло к евреям через Моисея значительно позже. Да, во второй половине второго тысячелетия до новой эры. Но в приведенных египетском и аккадском источниках речь идет о слове Бог, а Яхве — это имя. И существенно то, что еврейский народ был занят переселением в Египет и никак не мог оказаться на полуострове. Да и не один еврей тогда ни произнести, ни записать имени своего Бога не мог. Был строгий запрет. К тому же тетраграмма имени несла только гласные. Расшифрована как Яхве — Иегова она была только в новое время.
Во все времена, как бы не менялось звучание первой части, вторая оставалась неизменной — лит, лита. Греческое lithos — камень. В словаре особо оговаривается, что в окончание сложных слов оно указывает на отношение данных слов к камню! Получается что все имена Богов тесно переплетались с одним словом - камень.
Теперь соединим обе части. Владыка каменный? Всевышний каменный? Бог каменный? Бог в камне? Или Камень Всевышнего? Камень мудрости? Камень Бога?
Более четырех тысяч лет имя города несет в себе устойчивое сочетание Бог и Камень. Первые поселенцы связывали с именем нашего города не любой берег черноморского побережья, а именно ту его часть, где заметили в горах каменное изваяние Бога.
Особенно понятно это становится, когда на одной из вершин мы видим каменное изображение человеческой фигуры очень крупным планом, которое хорошо просматривается на довольно большом расстоянии. Правда, платок и увясло, то есть повязку по платку, можно увидеть лишь с городских улиц, но это не меняет сути — перед нами каменное изображение лица духовного звания».
...Много раз, подплывая к городу на яхте, я замирал в трепетном восхищение от увиденной картины. На Уч-кошем среди плавных дуг хребтов и резких ломанных линий обрывов я видел лежащего человека исполинского роста, плат его раскрашен в белые и красные полосы, сам в белом одеяние, а лицо — ярко оранжевое. И все сверкает на солнце!
«Разумеется, что каждый восклицает имя того Бога, которое он привык произносить. Такая картина описана в «Послании архиепископа Новгородского Василия ко Владыке Тверскому Федору ( ХIV в новой эре). Новгородские мореплаватели во главе с неким Моиславом были занесены к высоким горам... На одной из гор виднелось нерукотворное изображение Деисуса.» Необычайной силы волнение и восклицание: «Деисус! Деисус!» Не в этом ли ключе звучало знаменитое «Yalos! Я — лос! Святой берег! Святой Боже!»?
В сочетании первой и второй частей важно обратить внимание не на слияние имен со словом камень, а на отношение слова Бог к слову камень. И тут выявляется удивительное! Ведь речь идет о том времени, когда это были не просто слова, а глубокого содержание судьбоносные понятия. Вспомните, как Христос сказал: «На камне сем поставлю церковь, и силы ада не одолеют ее». И в Ветхом Завете часто звучат слова камень, скала. В псалмах Давида: «Ты вознес меня на скалу». Здесь камень — понятие духовное: закон, устав, завет, учение. Это в древности именовалось одним понятием: мудрость.
Носителями мудрости были руны. Бог мудрости выступал владельцем магических рун, преданий, божественных каталогов. Хранителем их выступал божественный тул, жрец. Место хранения этих рун — святое место. О нем никто не должен знать. Постороннего ожидала смерть. Таким местом и была Ялта. Именно это она и несет в своем имени: Камень Всевышнего! Камень мудрости! Камень Бога!».
...С горной канвы смотрит на нас и церковь, сотворенная в скале, в пещере Иограф...
Смотришь на церковь с Байдарских ворот или снизу, с нового шоссе Ялта-Севастополь, и диву даешься. Перед тобой расцветает золотая роза на многоцветных фонах скал, леса и неба. Будто Бог протянул руку, очерченную алмазным сиянием, касаясь любимого райского места — античной Тавриды, и тут же засветилась драгоценная роза-церковь с зелеными декоративными побегами и светло-си^ ними кубиками, и сверкающим над ними золотым бутоном купола. Будто византийская мозаика.
В сегменте неба и гор просвечивает окрашенная в нежные розовые, зеленоватые и голубые тона ладонь Творца с синими прожилками. А рядом Ангелы витают в голубых хитонах, на ногах — красные сапожки.
_Крылья выложены из желтых, зеленых, розовых, синих мозаичных кубиков с оттенками густой небесной глубины и прозрачности. Даже Божественный лик виден в мягком овале струящихся облаков — в нежности линий губ, в классически правильном носе. Все черты в возвышенной одухотворенности и любви к Крыму, особенно сосредоточены в больших синих глазах, устремленных сюда и любующихся полуостровом, где золотым маяком для небесных сил искрится под солнцем и дождями роза-риза — Форосская церковь.
Церковь построена в византийском стиле крестово-купольного храма. В IV в. Крест стал христианской эмблемой, а форма креста была положена в основу культовых зданий. Храмы в плане строили прямоугольного очертания, в которое вписан крест. Над средокрестием сооружался купол.
Византийские зодчие пользовались приемом, когда купол опирался не на наружные стены, а на расположенные внутри здания кольцо колонн и столбов, над которыми ставился барабан. Подкупольное пространство расширялось за счет добавления обхода за этим кольцом. Купол прорезался окнами по периметру его основания и был залит дневным светом. Купольная глава, увенчивающая храм, придавала ему пирамидальную и высотную композицию, являлась основой яркой выразительности облика строительного сооружения.
Богослужение проводилось в центре здания, под куполом, символизировавшим небесный свод. Алтарь располагался в восточной апсиде, как на сцене, вход с западной стороны.
Основным строительным материалом был обожженный кирпич — плинфа, — невысокие, почти плоские прямоугольники. Кладка велась на известковом растворе с добавлением кирпичной крошки, попеременно чередовались ряды красного кирпича и желтого камня.
В византийских храмах внутренний интерьер был богатый, даже роскошный, создавая соответствующую религиозную атмосферу. Величью храма способствовала многоцветная мраморная облицовка, мозаики по золотому фону, фресковые росписи, декоративные каменные мотивы.
Проектировал Форосскую церковь академик Н.М.Чагин. К ее отделке были привлечены лучшие специалисты, мозаичные работы выполняли мастера итальянской мастерской Антонио Сальвати, интерьер расписывали известные художники К.Е. Маковский, создавший картину «Рождество», А.И. Корзухин, автор «Тайной вечери», академик Н.Е. Свериков и другие.
Построена Форосская церковь Воскресения за деньги владельца Фороса, А.Т. Кузнецова, в память чудесных событий 17 октября 1888 года на станции Борки Курско-Харьковской железной дороги: там, в крушение поезда, спаслась царская семья.
Конечно, богатей и деловой человек А.Т.Кузнецов, постройкой храма на скале в благодарность небесам за благополучный для царской семьи исход железнодорожной катастрофы, выразил верноподданнические чувства, но потом в качестве рекламы поместил ее изображение на «своей» продукции — жестяных коробочках с чаем.
Выхожу из церкви. Чуточку душно и томительно в величье храма, от ощущения собственной ничтожности и вечного ожидания чуда. А оно оказывается рядом — это великое чудо природы, от которого дух захватывает и горло сжимает от желания петь или просто закричать!
Но ты тихо вздыхаешь и впиваешься глазами — и пьешь, пьешь, наливаешься красотой до безумия, до бесчувствия, до тихой и сладостной тишины. Вот тогда и приходит на ум молитва, благодарность Богу за жизнь, за увиденный рай розового солнца и голубых просторов моря, и синей прозрачности пропасти с зеленой землей, и фиолетовых скал. И птица, живущая в нас, легкая и светлая душа, вырывается на свободу и скользит, реет, рвется над светлым и сказочным миром, расплескивая твою доброту, любовь и мечты.
Ах, Господи, как хорошо, как чудесно стоять у края обрыва рядом с величественным храмом византийской архитектуры! И говорить с Тобой о простом, о житейском, свято поклоняться и верить, любить, надеяться. Я вижу даже влажный блеск твоих прекрасных глаз, о Господи!
...А рядом хрупкий Ангел — Божественная Нелля Строкова, ведущая экскурсию, с чувственным и одухотворенным лицом, улыбается кротко и обаятельно; мне кажется, что я вижу даже, как солнечный луч соприкоснулся с ее головой, рождая золотистый нимб.
Боже мой, как славно и чудно побывать в горном уголке, где встр чаются Небесные и Земные силы, где Бог ступает своей легкои^воз душной ступней, или прикасается горящей алмазами, прозрачной ладонью к творениям своим...
Байдарская долина — прелестное и милое место юго-западного Крыма. Даже топоним Байдар-Ова подтверждает сказанное: Пайдар в тюркских языках — великолепная, отличная, Ова — долина.
Здесь сохранилась старая дорога из Севастополя в Ялту, она пересекает долину и через неглубокое ущелье выходит на Байдарский перевал (527 м над уровнем моря), где в 1848 году был установлен каменный торжественный портал в стиле античного портика (архитектор К.И.Эшлиман).
К западу от Байдарских ворот поднимаются отроги вершины Челяби (655 м) со скалистым утесом, выступающим к югу — горой Форос (583 м ) или Разрыв-горою. Внизу у самого моря — поселок, санаторий и парк Форос. Рядом — Мшатка. А прямо на обрывистой Красной скале, на высоте 400 м над уровнем моря расположена Форосская церковь. Это церковь Воскресения — памятник русской архитектуры XIX века.
Церковь кажется рядом — рукой подать, но по дороге до нее несколько километров. Дальше на восток просматривается Главная гряда Крымских гор, виден её край — Форосский кант. Чуть выше от церкви, от поворота шоссе, туда ведет горная тропа.
Байдарский перевал не самый высокий в Крыму, но полоса Южного берега здесь достаточно узкая и море подступает к самому подножию горных обрывов и скал. И, конечно, вид с этого перевала, пожалуй, самый эффектный и впечатляющий. И самый неожиданный.
...Только что дорога поднималась по сравнительно пологим северным склонам Главной гряды, петляя в горном лесу, как в изящном зеленом тоннеле. А здесь, на перевале, вдруг распахнулся горизонт. Впереди, куда только хватает глаз, сверкает и переливается море, глубоко внизу расстилается зеленый ковер садов, парков и виноградников; церковь на скале дополняет эту живописную картину и, словно на страже всей этой красы, как великаны, висят громады крутых и разорванных скал.
Конечно, это вид вряд ли кого оставит равнодушным - а тем более людей творческих, людей искусства, которые здесь побывали: художников, поэтов, музыкантов.
Так, Модест Мусоргский написал фортепианную пьесу «Байдары». Польский поэт Адам Мицкевич, автор удивительного цикла «Крымские сонеты», который стал венцом его поездки в Крым летом 1825 г., один из сонетов посвятил именно этим местам. И. Бунин очень любил эти строки, побудившие его изучить польский язык.
Скачу, как бешеный, на бешенном коне:
Долины, скалы, лес мелькает предо мною,
Сменяясь, как волна в потоке за волною...
Тем вихрем образов упиться — любо мне!
Но обессилел конь. На землю тихо льется
Таинственная мгла с темнеющих небес,
А пред усталыми очами все несется
Тот вихорь образов — долины, скалы, лес...
Все спит, не спится мне — и к морю
Я сбегаю:
Вот с шумом черный вал подходит: жадно я
К нему склоняюсь и руки простираю...
Всплеснул, закрылся он: хаос повлек меня —
И я, как в бездне челн крутимый, ожидаю,
Что вкусит хоть на миг забвенья мысль моя.
А известный русский журналист дядя Гиляй, московский репортер и поэт Владимир Гиляровский выразил свои чувства не менее эмоционально:
И над нами, и под нами,
То лазурь, то моря сталь –
С облаками и волнами
Перламутровая даль...
По дороге мчимся вниз мы,
Опьяняет аромат
Самоцветных камней призмы
В блеске солнечном горят.
Самоцветные камни — это не только поэтический образ. В южном обрыве горы с полузабытым названием Яурн-Чаурн-Бели были обнаружены подземные шары, некогда заполненные исландским шпатом (а это тот же кальцит, но только бесцветный, прозрачный и обладающий способностью двояко преломлять свет). При изучении жильного кальцита в нем были обнаружены пустоты. О том, что кристаллы прозрачных минералов иногда содержат «узников» — пустоты с жидкостью, в которой плавает пузырек газа, знали еще в глубокой древности:
«...словно заложница,
В нем капля таится.
Эта вода
Придает особую ценность кристаллу», — писал римский поэт Октавий Клавдиан.
Когда-то, в прежние времена, здесь продавали прозрачные кристаллы исландского шпата из жилы, к сожалению, ныне истощившейся.
Наиболее созвучны торжественной красе этих мест дивные строки поэта А.К. Толстого, жившего в Меласе. Он проезжал перевал с невестой Софьей Андреевной в 1856 г.
...Туман встает на дне стремнин,
Среди полуночной прохлады
Сильнее пахнет дикий тмин,
Гремят слышнее водопады.
Как ослепительна луна!
Как гор очерчены вершины!
В сребристом сумраке видна
Внизу Байдарская долина.
Над нами светят небеса,
Чернее вездна перед нами,
Дрожит блестящая ррса
На листьях крупными слезами...
Душе легко: не слышу я
Оков земного бытия,
Нет страху, ни надежде,
Что будет впредь, что было прежде -
Мне все равно — и что меня
Всегда, как цепь, к земле тянуло,
Исчезло все с тревогой дня,
Все в лунном блеске потонуло...
Куда же мысль унесена,
Что ей так видится дремливо?
Не средь волшебного ли сна
Мы едем вместе вдоль обрыва?
Ты ль это, робости полна,
Ко мне склонилась молчаливо?
Ужель я вижу не во сне,
Как звезды блещут в вышине,
Как конь ступает осторожно,
Как дышит грудь твоя тревожно?
Или при обманчивой луне
Меня лишь дразнит призрак ложный
И это сон? О, если б мне
Проснуться было невозможно!
Иван Бунин, Нобелевский лауреат, много раз бывал в Крыму, накрепко привязался к этому краю и любовь не проходила никогда, даже в далекой эмиграции.
...Светает... Над морем, над пологом туч,
Лазурное утро светлеет:
Вершины байдарских причудливых круч
Неясно и мягко синеют.
Как зеркало — море... Не плещет прибой...
Под легкой фатою тумана,
В ущельях, где сумрак теснится ночной,
Еще и прохладно и рано...
Но с каждой минутой в рассветных лучах
Яснеют и берег, и море...
Как чудны здесь, в этих зеленых горах,
Весенние свежие зори!..
...В заключение — выдержка из «Путеводителя по Крыму» Григория Москвича за 1912 г.
«Едва вы переступили по ту сторону ворот, величественное море открывается во всей своей красоте и несказанном великолепии: там внизу, далеко, клубится оно в глубоком тумане, смеющееся, сверкающее, искрящееся и лобызающее цветущий насаждениями берег. При восходе солнца пурпурно-золотистыя облака, застилающия сплошной стеной горизонт у моря, в сочетании с роскошной зеленью долины, на которой лежит еще ночная свежесть, придают картине, открывающейся от Байдарских ворот, особую прелесть. Над воротами устроена площадка, с которой виды еще величественнее, еще грандиознее».
...Что-то сжалось в груди и дохнуло грустью старины. И нахлынула печаль: то ли от бунинских рассказов, то ли от чеховской «Чайки» в нашем городском театре? И страшно захотелось посидеть при свечах или проехать в дилижансе; но, увы, их уже давно нет, так что беру посох и самым древним способом передвижения — пешком, — отправляюсь в горы.
Иду из долины на Байдарский перевал.
Был январь и день выдался сизый, с низкими слепыми облаками. Лес стоял голый, чуть прикрытый снегом. Его туманный силуэт прорисовывался черными и острыми ветвями. Тихо шелестели сухие дубовые листья; чьи-то мелкие следы опутывали мертвый снег. Мне хотелось войти в этот незнакомый и непонятный, темный и глухой лес, застыть стволом и стоять, слушая ненастья и таинства, птичьи разговоры и звериные шаги...
Сухо затрещала ветка под ногами. Легкий голубой сумрак будто витал вокруг, как расходившиеся волны от упавшего камня. В этом безлюдном месте сейчас царила тишина, раздавались только отдельные звуки — и казалось, что это голоса моих предков, когда-то живших и ходивших здесь, по этим тропам и дорогам...
Мысленно я далеко оглянул прошедшие годы и века, вспоминая, с кем я хочу или могу увидеться здесь в молчание зимнего дня.
...Сюда, на перевал, путешествуя по Крыму, поднялась даже царица Екатерина Вторая. В то время удобной и безопасной дороги среди скал на Южный берег еще не соорудили; в сопровождение Потемкина она стояла, в окружение пышной кавалькады, и любовалась лучезарным видом райского уголка.
Потом построили шоссе и множество знаменитых и интересных людей приезжали в этот полуденный край.
Сейчас я иду на перевал, и сердце точно предчувствует большую радость встречи с ним. Мне кажется, что между нами есть какая-то великая тайна. Она крадется, идет рядом, плывет смутными силуэтами холмов и кустарников. И я, напрягая зрение, чуточку с грустью гляжу в сумрачную даль, где сгинувшая и забытая жизнь родины мерцает и блистает чуть бледными и зеленоватыми огоньками.
Что общего у меня с этой историей? Ведь она так богата событиями и так бесконечно велика! Разве я могу разобраться в ее деталях, радостях и печалях? Чем я могу помочь ей?
Но как красива земля вокруг моих жизненных троп, земля, полная чистого запаха снега и зеленой хвои!
Я гляжу вперед — и там, вверху, вдруг вижу беломраморный античный дворец, вознесшийся над перевалом. Боже мой, как стройны, гармоничны и прекрасны его линии, словно над грубым горным изломом восторжествовала величавая ясность. И сорок стройных колон в ионическом ордере, с портиками на обоих торцевых фасадах, пластично и изящно (даже черепица — из белого мрамора), розовели в солнечном луче, пробившем тьму облаков и прожитых лет. Какая великая и величественная даль развернулась пред моим оком! И как она светла и нежна, словно молчаливое и мутнеющее время истории медленно сходило с нее.
Вот она, тайна перевала, освещенная зимним солнцем, словно живыми глазами, выглянула из толщи веков, занесенных землею и пылью столетий!
Я падаю на колени и будто целую губы античной истории, упиваясь бархатом и холодом мрамора, я прикасаюсь к зеле-
ным глазам открывшегося моря, я вижу ее лик из синего неба и белоснежного облака...
Как сказал Гомер —
«Светлосеребряной ризой из тонковоздушной ткани
Нежные плечи одела свои, золотым драгоценным
Поясом стан обвила и покров с головы опустила»...
И вдруг я почувствовал мягкий и тонкий аромат цветущей фиалки, словно Она поцеловала меня. Я посмотрел ей в лицо; там бушевало и искрилось море, и синим счастьем сливалось с небом.
...Послышался шорох колес и легкая поступь шагов. Я оглянулся. О чудо! Она была рядом, она стояла возле меня. Она протягивала мне руку для поцелуя, на ее счастливом лице, озаренным солнцем, блистали две слезинки. Я смотрел на неё с восторгом безумия...
...Я стоял на Байдарском перевале. Видения античной истории исчезли, но бессмертная красота открывшейся панорамы осталась и жемчужным светом лилась в моё сердце правдой неземной. Я запомню тебя надолго — зимний и благостный, этот сказочный и солнечный день января, когда рождается ранняя южнобережная весна!
...Устали так, что даже думать и разговаривать не было ни сил, ни желания. Хотелось упасть и провалиться в мертвый сон. Но подходящего места все не попадалось, и горноспасатели тянули свои лямки, тащили на капроновых носилках труп молодой девушки.
Они нашли ее на скалах Венчального мыса. Уже темнело, и ее напарника по альпинистской связке они не обнаружили, поэтому, прихватив с собой несчастную, ребята поднимались по обрывам на плато.
— Может, она случайно сорвалась с края плато, когда любовалась панорамой Южного берега? — высказал предположил Александр Челаев.
— А страховочный пояс на ее груди?! — тут же опроверг его
Михаил Воробьев.
Разговор оборвался. Чуть позже Саша Ткачев спросил у начальника спасотряда Виктора Громова:
— Где мы остановимся, Петрович, ведь уже ночь?
— Я думаю, надо выходить на старое шоссе Севастополь — Ялта. Может, там встретим наш санитарный уазик...
— А что, рация совсем не работает?
— Нет, ударили мы ее крепко об скалы, и она тут же отключилась. Горноспасатели еще долго лезли по крутым скалам, а потом в
темноте вышагивали по крутой скальной тропе.
— Вот и шоссе, что будем делать? — спросил Ткачев.
— Давайте спустимся к церкви, тут недалеко. Там полежим и отдохнем, — предложил Громов.
— Может, шофер догадается, что мы здесь и подъедет к нам? — отозвался Челаев.
— Потопали, — распорядился Громов.
...Форосская церковь, заброшенная и ободранная, сиротливо стояла на ровной площадке над страшным обрывом. Крест над куполом был сорван, окна и двери выдраны, зияющие отверстия кое-как были заложены камнями. Под стены храма проезжающие и проходящие безбожники мочились и испражнялись.
Дождь и мокрый снег темными вихрями кружились в страшном и тревожном небе. Санитарного уазика, конечно же, не видать.
— Давайте укроемся от непогоды в церкви, — предложил Воробьев.
— А труп?
— Оставим его у входа.
— Нельзя, — возразил Громов.
— Почему?
— Дикие животные или собаки могут изгрызть лицо.
— Тогда берем его с собой в церковь.
Так и сделали. Разобрали камни в дверях и проникли в темное и таинственное пространство, где обитали неизвестные ребятам (ведь они все были в те годы атеисты) святые.
Глухо стучали ботинки по скользкому полу, выложенному гладкой плиткой. Ребята притихли и говорили шепотом, точно Страх стоял рядом, касаясь их лиц чем-то острым и ледяным.
— Где ляжем?
— Давай, где был иконостас, тут, кажется, теплее и ветер не крутит! — предложил Ткачев.
— Как-то неспокойно на душе... — заволновался Воробьев.
— Петрович, разливай спирт из НЗ, не то мы здесь околеем от холода и страха! — заявил Челаев.
Они выпили и прибодрились. Страх отступил в глухие углы.
— Мне кажется, что кто-то живой обитает в церкви... — Воробьев по-прежнему оставался насторожен.
— Перестань, Миша, фантазировать. Кто-тут в такую пору может быть? — успокоил его Ткачев. — Все здесь разбито, разграблено, растерзано. Даже Бог не сумел защитить свое святилище!
— Не кощунствуй, Саша, ведь это не обитель Бога, а человеческий храм, а люди иногда забывают про свои грехи.
— Выходит, что ты защищаешь варваров?
— Нет, ты меня неправильно понял.
— Ладно, отозвался Ткачев, тоже ощущая некий холодок в груди, — Я расставлю по церкви и разожгу весь запас свечек, чтобы тебе не было страшно.
— Буду благодарен тебе...
Ткачев обошел гулкую пустоту и везде установил горящие свечи.
Золото огня осветило сиротство церкви. Потолок ее был расписан фресками светозарных красок. В сиянии свечей в первый миг казалось, что лики стали материальны, — но сразу же становилось заметно, как обветшали росписи, отсырели, покрылись мелкими и большими лакунами. Будто куски серебра, мягкого бархата, неподвижного облака, даже части тела были растерзаны, повреждены и свисали с божественной высоты дырявого, посыпанного инеем купола, символизирующего небесный свод. В проломах, в рваных отверстиях, как бесплотные сонмы будто появлялись злые духи из мечущихся облаков и струй дождя и снега, царапая «лапами» и стуча «крыльями».
— Давайте спать, а не философствовать, — тоном приказа предложил Громов.
Разговоры смолкли, и уставшие горноспасатели тут же провалились в глубокий сон.
Лишь Миша Воробьев не мог заснуть, ворочался и робко оглядывался вокруг, точно страх и переживания влились в его душу. Ему показалась, что мертвая девушка даже пошевелилась. Он боязливо отворотился, хотя любопытство заставляло его обернуться, — но Миша вдруг странно обессилил и поплыл в объятие тяжелого и мятежного сна.
...Снилось ему, что погибшая вдруг встала и идет по церкви, поднимая руки, как бы желая взлететь. А небо неистовствало, и белый огнь бури ударял в купол без креста, и по ее рукам стекала огненная кровь. Но девушка молилась и призывала Бога о спасении, о светлой дороге в рай. Ее плоть и прелесть стали отблеском сверхземной красоты, нетленного и эфирного тела. И розовая светотень — ореол над головой, колеблющийся свет свечи и всполохи молний, как тончайшая накидка струилась по фигуре воскресшей девушки.
Миша отчетливо увидел следы слез на задумчиво-созерцательном лице, припухшие глаза и золотые волосы-грезы, ниспадающие по ее плечам. Искрящийся мираж-сон приблизил Мишу к благоуханному очарованию нежной, невинной, но желанной красоте девушки.
— Я приду к тебе живая, с Большой и Великой земною любовью! — пообещала несчастная, исчезая в серебристом холоде белых туч, вспыхивающих красными проблесками.
...Экскурсовод и горноспасатель Ткачев хорошо знал, что на куполе Форосской церкви была фреска «Тайная вечеря». Во сне он вдруг явственно увидел Христа (поразительно, но лик Спасителя так был похож на его, Ткачева, любимую жену) и его учеников, восседающих за столом в трапезной монастыря Санта Мария делла Грациа в Милане. Христос только что произнес: «Один из вас предаст меня». Страшные слова потрясли апостолов и они наклонились, устремились к Христу. А он, Ткачев, по прихоти сна оказался Иудой и отшатнулся назад; судорожное движение руки; и два пальца отсечены...
Ткачев проснулся в холодном поту и тут же поднес руку к лицу. Все пальцы были на месте, только капельки крови черными пятнами расплескались на кисти.
— Целы пальцы! — прошептал он и поцеловал свою ладонь. — Приснится же такое!
...Челаев шел в сказочном лесу. Деревянные русалки, гривастые львы, жар-птицы и павы, звери и мифические существа окружали его, искусно вырезанные из стволов. И вдруг он увидел погибшую девушку, вынесенную сегодня со скал, — в виде деревянной статуи с величавым достоинством и грустным, задумчивым лицом. Обнаженная фигура с плавными линиями головы, плеч, рук, со светло-золотистым тоном древесины, нежные и грациозные переходы, подъемы и формы тела... Она стояла, как живая, среди чудесных и благодушных чудовищ, населявших былинный лес. Рядом с нею в сплетение ветвей и стволов одеревенели буйногривые скакуны, запряженные в колеснице солнца. Птица-сирин замерла на остром суку.
— Саша-скульптор, приходи в сухой лес и оживи стволы, дай им человеческие лики, звериные и сказочные. Вложи песню и душу в засохшее дерево, ведь это самый благодарный и обаятельный материал! Древесина отлично послушна резцу, из него рождаются изящные и органические формы-фигуры, они выглядят живыми и теплыми. А причудливый рисунок волокон естественно вписывается в анатомическое строение.
Если ты дашь мертвому и сухому дереву новую жизнь, то станешь Великим художником! — предсказала ему ожившая девушка-статуя...
...Громов вдруг почувствовал, что провалился на дно кромешного ада, и там ледяная Смерть цепкими руками схватила его за горло и стала медленно душить, по капле выдавливая из плоти еще теплящуюся жизнь, леденя кровь, мутя сознание. Мозг Громова уже каменел, его обволакивал красный дым ледяного холода. Последним усилием угасающих сил Громов рванулся и ослабил петлю на шее, душившую его, словно разорвал кольцо Смерти...
Прошло несколько лет с памятной ночи, проведенной горноспасателями рядом с трупом младой девушки в Форосской церкви. Вещие сны, предсказания горноспасателям той ночью в церкви, исполнились.
На Михаила Воробьева обрушилась неземная, страстная, звездная и губительная Любовь. Словно буря захлестнула и бросила его в сладостный омут, откуда он не может и не хочет выбираться.
Александр Ткачев ушел от жены к некой молодой особе. В автомобильной аварии ему отсекло два пальца на руке.
Александр Челаев стал удивительным художником-скульптором по дереву. В большинстве своем его фигуры напоминают Прекрасную, погибшую на Венчальном мысу.
Виктор Громов попал в снежную лавину и получил страшную дыру в голову. Но выжил и медленно гуляет по набережной города.
От села Родникового ведет автомобильная дорога в каньон реки Узунджа. На одном из колен поворота отходит тропа на восток. Через десять-пятнадцать минут ходьбы вы приходите в уютную котловину, окруженную горами. В ее северном борту расположена Скельская пещера. Она открыта и впервые пройдена в 1904 г. местным учителем Ф.А. Кирилловым.
(Памятник природы с 1947г., объявлен памятником природы повторно в 1964 г.)
Пещера образована в верхнеюрских мраморовидных известняках и славится хорошей сохранностью кальцитовых натечных образований. От входа в нее круто вниз идет пятнадцатиметровая галерея, упирающаяся в колоссальный глыбовый навал, заполняющий почти на 60 метров раскрытую тектоническую трещину.
Эта естественная подземная полость относится к эндогенному классу (по В.Н.Дублянскому). К нему относятся полости трех подклассов: магматогенного, вулканогенного и тектоногенного. Их образование связано с геологическими процессами, происходящими внутри Земли.
Полости магматогенного и вулканогенного подкласса относятся к «горячим» пещерам, образованным при остывании магмы или лавового потока.
Тектоногенный подкласс включает полости, образованные при напряжениях растяжения или сжатия, возникающих в горной породе после ее формирования.
Полости дизъюнкциейного типа (лат. Disjunctio разобщение) образуются при тектонических движениях, приводящих к раскрытию трещин. Они имеют клиновидные сечение и суживаются кверху или книзу. Сами трещины могут иметь протяженность несколько километров, но полости обычно не превышают по длине и глубине несколько сотен метров. Иногда вдоль разрыва образуются залы, заполненные на глубину 100-150 м глыбовым завалом, напоминающие стаканы с колотым сахаром. Такова хорошо изученная Скельская пещера.
Между отдельными глыбами есть множество узких лазов, но лишь два из них выводят в верхнюю часть навала, в главный восьмидесятиметровый зал пещеры. Средняя ширина его -- 10-18, длина — 80, высота — 10-15 метров. Огромными натечными колоннами зал разделен на несколько камер. Стены его на высоте, недоступной туристам, украшены белоснежными натечными занавесями и ребрами, оригинальными нишами-ванночками, а в нижней, доступной части покрыты вязью имен, фамилий и всевозможных надписей.
Самой яркой достопримечательностью второго зала является семиметровый сталагмит.
Дальний конец главного зала открывается в нижний зал шестнадцатиметровым колодцем; впрочем, туда, в нижний зал, легче спуститься по глинистому откосу у входа в главный зал вдоль правой стены пещеры. Со дна малого зала через четырехметровый колодец можно проникнуть к старому подземному озеру, расположенному в 45 метрах ниже входа.
К новому озеру и в русло подземной реки к трещинам, на 20-25 метров заполненным водой, ведет узкий сложный лаз в глыбовом завале, близ входа в пещеру. Но эти участки доступны лишь опытным спелеологам. Они знают, что наиболее опасны в этом отношение именно глыбовые навалы: протиснувшись в узкую щель, не всегда можешь найти ее при возвращение. Такие случаи в Скельской пещере бывали и не один раз. И здесь не зазорно использовать «нить Ариадны», — не забывая только сматывать ее на обратном пути, чтобы не разводить плесень.
Скельская пещера богато населена подземной фауной. Особенно интересны находки эндемичных видов бокоплавов, мокриц, сенокосцев, многоножек. В 1960 г. спелеологи обнаружили здесь костные остатки 13 видов животных, в том числе антилопы-сайгака, лесного кота, благородного оленя, сейчас уже не живущих в Крыму.
При весенних паводках уровень воды в пещере поднимается на 10-15, а иногда и на 35-50 метров. Иногда из нее вырывается бурный поток, пробегает несколько сот метров и впадает в Узунжу.
Геофизическими исследованиями установлено, что пещера имеет обводненные продолжения, но проникнуть туда пока не удалось. Часть этих ходов была обнаружена в 1973-1975 гг. севастопольскими спелеологами, но пещера скрывает еще много загадок. В частности, до сих не ясны ее связи с крупным Скельским источником у села Родниковского.
В Байдарской долине есть пещера Черная, имеющая длину около 1300 м, обычно полностью затоплена водой и недоступна для исследований. Лишь в самые маловодные годы (один раз в 10-15 лет) понижается уровень воды в ее входном колодце. Работа буровых скважин в Байдарской котловине вызывает общее понижение уровня карстовых вод, прекращение работы Скельского источника и кратковременное (на 1-10 дней) осушение дальней части пещеры. Именно в это время она и была исследована севастопольскими и киевскими спелеологами.
Пройдем от Скельской пещеры еще два километра вверх по каньону р. Узунджи к небольшому очаровательному хутору Колхозному. Отсюда следует спуститься по тропе на дно ущелья и идти вверх по течению примерно три километра до источника Суук-Су.
Летом Узунджа на этом участке пересыхает, и тогда хорошо видны отложения известковых туфов на валунах и коренных известняках в русле потока.
В нескольких метрах выше источника располагается вход в пещеру Узунджа. Ее привходовая часть длиной около 50 м была известна еще в конце XIX столетия. Это небольшой, но довольно высокий (до 10-15 м в дальней части) коридор, заваленный глыбами известняка и лишенный натеков. В 1965 г. севастопольские спелеологи обнаружили узкую (всего 25-30 см!) щель, через которую проникли в дальнюю часть пещеры. Ее длина превышает 1500 м.
Пещера состоит из нескольких параллельных трещинных ходов, то опускающихся к небольшому ручью, питающему источник, то уходящему на 10-15 м вверх и образующих подобие этажей между глыбовыми навалами. Проходы соединяет отдельные, очень узкие расширения трещин. Стены покрыты многочисленными острыми ребрами карров и натеками. В паводок многие ходы полностью затапливаются водой. Несколько глубоких сифонов в разных частях пещеры «закрывают» ее продолжения, хотя опытами с окрашиванием установлены связи Узунджийской пещеры с другими карстовыми полостями Ай-Петринского массива. Пещера представляет в основном спортивный интерес и классифицируется третьей категорией сложности.
...Пятиэтажный бетон, мрак (отключили газ и электричество), грошовая пенсия, старость и безысходность. Одна радость и осталась -путешествия по родным горам. Краюху черного хлеба аккуратно заворачиваю в полотняный платок (хлеб не любит полиэтиленовые мешочки — он должен дышать), вместо ножа у меня кремень из эпохи неолита (читай мой маршрут по Долгоруковской яйле), беру пару луковиц, щепотку соли — обед как у папы Карло. И в путь.
Иду, чтобы прикоснуться к каменному столбу — менгиру в селе Родниковом, в Байдарской долине. Говорят такие культовые сооружения — мегалиты хорошо исцеляют. По легенде, гиганты, которых по воздуху доставлял могучий маг Мерлин, возле них лечили свои раны.
Но каждый мегалит стоит над подземным потоком воды, причем в точках, где реки пересекаются друг с другом. Одинокий менгир водружали, как буй, над пересекающимися подземными реками, дольмены — над источниками, а хенджи — над десятками рек и ручьев, залегающих на разных глубинах. Но с какой целью? Предполагают, что вода — это средоточие накопления и сохранения энергии и информации. И в месте, где реки, словно змейки, сплетаются в клубок, вода приобретает свойства магического кристалла. Ведь маги в сказках, чтобы увидеть будущее, вглядываются в волшебный кристалл? А недавно английские ученые доказали, что вода способна «записывать» даже звук.
Другие исследования показали, что менгиры, словно змейкой, обвиты энергетической лентой, уходящей вверх. И стоят они в точках скопления отрицательной энергии, преобразуя ее в положительную, а дольмены сами излучают положительную энергию. В народе эти места зовут зонами Силы. Стоит прикоснуться к мегалиту — и руки как будто омываются незримым потоком воды.
Приборы показали: возле мегалитов изменены все известные характеристики звука, гравитации, магнитного поля! Если, например, обойти английский Стоунхендж вокруг с компасом и биоэнергетической рамкой, то красная стрелка будет всегда смотреть в центр сооружения, а биолокатор — бешено крутиться. Почему? Существует полсотни версий, пытающихся объяснить этот феномен.
Наши предки возле этих каменных сооружений любили колдовать: заклинали землю на плодородие, а небесную канцелярию — на погоду. Они давно подметили, что возле мегалитов всегда другая погода: если идет дождь, то над камнем будет сиять солнце. Или туча как будто застрянет и кружит до тех пор, пока не прольется.
Ученые московской ассоциации «Экология непознанного» провели эксперимент: на определенную глубину вогнали балку в центр «сакрального» места и магнитометром замерили геофизические параметры — они изменились! А это значит, что удалось вызвать локальное изменение климата.
Скельские менгиры — это вертикально стоящие глыбы мраморовидного известняка, их два: большой, высотою 2,8 м, другой -приземистый, его высота меньше 1,2 м. Стоял и третий, высотой 0,85 м, но в 50-х годах его выкопали при строительстве водопровода. Местное название этого места — Текли-Таш («поставленный камень»). Крымский археолог А.Щепинский обследовал Скельские менгиры. По его мнению, они древние образчики архитектуры и скульптуры, имевшие культовое значение, появились в III — начале II тысячелетия до н.э. «Памятники стоят на одной линии, почти строго с севера на юг и обращены уплощенными сторонами к востоку и западу. Очевидно, такая ориентация их и взаиморасположение, подчеркивающее четыре стороны света, не случайны и связаны с определенными религиозными представлениями».
Вес самого большого Скельского менгира — около шести тонн, а рядом нет никакой каменоломни, значит, наши предки доставили его с гор. Просто титанических усилий потребовала транспортировка менгира и установка его в вертикальное положение. И он не только прототип обелиска, но и «предок» плоской вертикальной плиты — стелы.
А топоним Скеля — это перевод с греческого «Стены», с тюркского — «Пристань».
... Я сажусь у Скели, — такое имя я даю каменному изваянию — и веду с ним житейскую беседу. Сначала я угощаю его куском черного хлеба, посыпанного солью.
— Слушай, Скели, поведай мне историю Байдарской долины, ведь старые названия ее сел — Укруста, Бага, Саватка, Сахтик, Хайто, Календо, — в большинстве не переводимы и не принадлежат ни к одному из известных языков. Значит, они достались нам в наследство от народов, некогда в древности обитавших здесь. Может, это память какого-то «праязыка», оставшегося от тавров, а возможно, еще более древнего?
Но Скели молчал, чуть усмехаясь вопросам любознательного краеведа. Я потрогал своего каменного «друга» и мысленно опустился в бездну прошедших веков. И продолжил разговор:
— Археолог Аскольд Щепинский поведал читателям исторические данные о менгирах и антропоморфных стелах: они в древности схематично передавали очертания человеческого тела. Иногда на них рельефом были изображены черты лица, руки и другие детали...
Менгир Скели по-прежнему не проронил ни слова, лишь формы его каменного тела вели «диалог» с археологами, рассказывая о прошедших исторических эпохах.
Теперь Щепинский делился знаниями со страниц книги «Во тьме веков»:
«... В Крыму самые старые долгожители — менгиры и антропоморфные стелы относятся к эпохе бронзы. В глубокой древности они устанавливались на вершинах курганов, над погребениями знатных для того времени людей. Такой менгир стоял на кургане Кеми-Оба, по краям он был слегка обработан.
Антропоморфная стела — это большая, вертикально стоящая каменная плита.
В Крыму древнейшие памятники этого рода встречены при раскопках курганов близ Евпатории. Здесь они перекрывали могилы наиболее ранних погребений ямной культуры. Это большие продолговатые плоские камни, на одном конце которых наибольшим выступом обозначена голова.
Более тщательные изготовлены с большими деталями, где на тщательно высеченной голове рельефно выделены нос и брови, проработаны спина, талия; это стелы связанные с кеми-обинской культурой.
Кто же изображен на этих древнейших памятниках монументального искусства?
Образ человека, воплощенный в статуарную форму, впервые появляется в эпоху палеолита. Статуэтки исполняли роль фетишей, покровительниц родовой общины. Это было нечто вроде «матери — хранительницы очага». В раннем энеолите у носителей земледельческих культур они связаны с культом плодородия. В последующее время — в эпоху позднего энеолита и ранней бронзы — появляются упомянутые монументальные антропоморфные стелы.
Патриархат приносит земледелие и скотоводство, усиливается власть племенных и родовых вождей, а также всевозможных исполнителей религиозных культов. В этот период, эпоха ранней бронзы, возникает фаллический культ. Поэтому на многих мужских стелах этот орган особенно выделен. Также находятся изображения посохов и булав, являющихся символом власти. Но это не портретные изображения умерших, а обобщенный и обожествленный образ предков-родоначальников.
Обычай устанавливать над погребениями подобные стелы, или «каменные бабы», сохраняются у местных племен и в последующие исторические эпохи. Он был широко распространен у скифов, сарматов и половцев. Статуарные образы человека являются очень далекими прообразами изображений богов, богинь и святых в современных религиях...
— Выходит, ради своих погребенных вождей люди проделывали титанический труд по установки вертикальных многотонных глыб? — спросил я.
— Нет, мегалиты (в переводе с греческого «большие камни»), люди скорей всего сооружали для своеобразных календарей. Наверное, они служили прообразом солнечных и лунных обсерваторий. К сожалению, мы еще очень мало знаем о тех далеких эпохах, — ответил Аскольд Александрович.
— Передай нам свою тайну, Скели! — обратился я к своему любимому менгиру и продолжил. — Ведь рядом с тобою я чувствую какой-то необыкновенный прилив сил и творческой фантазии, исходящий от твоих каменных сплетений жил и мускулов. Странный зов идет от тебя, зов, заставляющий бросить все дела и ехать на свидание с тобою! Может ты — древнее капище, куда Творец сзывает вечных скитальцев, бродяг и путешественников, чтобы разнести по миру радостную или тревожную весть? Ведь недаром римские воины очень удивлялись: только они выступали в поход, как галлы, стоявшие вдали, сразу узнавали об их движении. Беспроволочным телеграфом служили мегалиты: если постучать по ним определенным образом, то звук распространяется с камня на камень в одном направлении и по сторонам совсем не прослушивается. И если на этом канале передачи звука приложить к земле ухо, то можно чудесно расслышать кодовый сигнал даже на расстояние 15 километров.
...Что-то будто «шевельнулось» в гиганте и над ним неожиданно вознесся тонкий световой луч-столб; казалось, будто солнечная корона вдруг вспыхнула над кромкой-головой менгира, обливая его розовой жизнью. Я отпрянул, повернул лицо в сторону, и увидел вдали над горой Тарпан-Баиром, с куполообразной обнаженной вершиной, сверкающий объект в кольце огня, примерно исходящего от пещеры Скеля. Свечение шло еще над горами, в районе Календской тропы. В небе будто плавали цветные радуги-шары, их лики-силуэты обратили к земле горящие глаза, полные ужаса, красоты и мистики.
Мне показалось, что я даже услышал щелкающие звуки и необыкновенное жужжание, словно наверху зависла невидимая винтокрылая машина.
Вместо того, чтобы скорей бежать от непонятного, я вдруг прижался, обнял своего Скели и почувствовал какую-то жизненную благодать, обаяние привычного, от которого раньше исходил тоской. Моя душа будто укладывалась в восхитительную форму, где каждая земная мелочь поэтична и прелестна.
...А абрикосовое солнце удивленно взирало на «маяк» Скелю и маленького человечка, прижавшегося к его каменной груди...
Нелли Строковой, моему спутнику по альпинистским экспедициям, товарищу по работе в экскурсбюро, женщине, никогда не предававшей дружбу, даже ради златых земных утех, безумно любящей пешие походы по родному Крыму, всегда красивой, изящной и изысканной — с восторгом и восхищением посвящает автор.
Открываю лоцию за 1954 год (в моей библиотеке их только две, одна за 1937, другая за 1954 г.) и нахожу описания мыса Сарыч, который является южной оконечностью Крымского полуострова.
«Мыс образован склоном приметной горы высотой 736 м, находящейся к северо-востоку от мыса; с запада мыс имеет весьма неровные контуры. Склон этой горы пологий и имеет вид обращенной вниз дуги, прерываемой тремя скалистыми возвышениями.
Близ южной оконечности мыса на расстояние 2 кбт. к S лежит несколько камней.
Маяк Сарыч (шир. 44 о 23, N, долг. 33 о 44, О) установлен на мысе Сарыч. Вид маяка: белая металлическая круглая башня. Туманные сигналы подаются с маяка колоколом».
А вот описание 1937 г., более поэтичное:
«Вершина горы, стоящей над мысом Сарыч, высотой 737,6 м (2420 фут) от уровня моря, образуется большой скалой, отовсюду заметной, от которой склон идет вогнутой дугой, прерываемой тремя скалистыми буграми, и упирается, наконец, в море оконечностью, схожей с распущенным крылом птицы».
Теперь о названии.
В путеводителе И. Неяченко «Симеиз-Форос» за 1986 г, автор приводит распространенное мнение, что мыс получил название Сарыч («золототканый) по цвету близлежащих холмов урочища. А в «Топонимии Крыма — географические названия» за 1998 г., авторы Белянский, И.Лезина, А. Суперанская пишут: «Сарыч — горбатый мыс с более пологим южн. склоном; порос редколесьем. Стоит маяк, по имени адмирала Сарычева, строителя маяка.
От мыса Сарыч до мыса Керемпе на Анатолийском побережье Турции самое узкое место Черного моря — 142 мили».
...Вспоминаю свои встречи с Сарычем. Теплоход «Таджикистан» выходит в море из Ялтинского порта. Мы с другом отправляемся в трехдневный круиз в Одессу. Нас провожают сизо-белые чайки. Птицы чистые-чистые, точно море и ветры выполоскали их.
Над горами клубится белесый туман. Ветрено. Спускаемся в каюту, но вскоре вновь выходим на палубу. Море порывистое, с пенными гребешками волн. Там, в сизой дали, белеет тонкая черточка маяка на мысе Сарыч. Хорошо знакомое место. Мы, скалолазы, еще недавно работали там. Над поворотом дороги высились скальные обрывы. Спускаясь по веревкам с вершин по каменным стенам, мы вязали проволочную сетку на забитых в расщелинах стальных штырях. Укрепляли ненадежные участки, с которых на дорогу могли упасть «живые» камни. Проволочную сетку потом забивали смесью цемента, песка и воды. Такое бетонирование скальных обрывов называется мудреным словом — торкретирование.
Ветры зимой здесь дули хлесткие, упругие, с колким дождем и градом. А внизу, у скалистого пенного мыса, стояла белая башня маяка. Иногда мы заходили туда, покупать на обед молоко у смотрителя.
Во дворе маяка висел старинный тридцатишестипудовый колокол-гигант. Раньше в туман он подавал звуковые сигналы для проходящих в море кораблей, но сейчас новая техника на маяке и колокол остался как память прошлого.
Мой друг Костя долго рассматривал колокол и нашел вычеканенную латинскую надпись. Он списал текст и знакомый преподаватель перевел его: «Слава прихожанам в их храме».
Костя сказал в раздумье:
— Я бы, конечно, по-своему перекроил священную фразу. И сказал бы: Слава человеку на его родной земле!
Тогда на мысе Сарыч я узнал о короткой, но запоминающейся судьбе человека и маяка.
В 1898 г. на мысе Сарыч был построен маяк, но он стоял на частной земле. Сохранился старинный документ: «План земельного участка, отчужденного из владений госпожи Прикот под Сарычский маяк». В правом углу плана — четкая, красными чернилами надпись: «Работы производил штурманский офицер транспорта «Ингул», подпоручик Морозов от 3.9.1912 года».
В первую мировую войну в 1914 г. в Черное море ворвались два немецких крейсера «Гебен» и «Бреслау», и стали совершать пиратские нападения на Южный берег, обстреливать Севастополь, Ялту, Феодосию. 5 ноября в мглистый день маяк точно сориентировал русскую эскадру. Здесь на траверзе мыса произошел морской бой.
Артиллерийская дуэль между крейсером «Гебен» и броненосцем «Евстафий» закончилась победой флагмана русской эскадры. «Гебен» трусливо бежал с поля битвы. Это историческое событие художник Н.М. Степанов изобразил в картине «Бой у мыса Сарыч», которая находится в Музее Краснознаменного Черноморского флота в Севастополе.
...В осенние штормы 1939 года бывший моряк Михаил Макух привез семью на мыс Сарыч и стал смотрителем маяка.
Грянул суровый 1941 год. Маяк укрепили мешками с галькой и на вершине установили станковый пулемет. Кружились фашистские стервятники, но не смогли под маскировочной сеткой увидеть башню маяка.
В ноябре с Фороса выехали две немецких бронемашины на захват маяка. Крохотный гарнизон, возглавляемый старшиной Григорием Петренко и Михаилом Макухом, отбили атаки фашистов. Матросы взорвали мосты на подступах к своей крохотной «крепости», заминировали дороги. И маяк, попав в окружение (Байдарскую долину тоже захватил враг), продолжал работать, посылая путеводные сигналы кораблям, проходящим в осажденный Севастополь.
...Наши оставили Крым. Макух тоже ушел. Участвовал в Керченском и Новороссийском десантах. И всюду носил с собой в противогазной сумке план, начертанный офицером «Ингула». Пришло время, и вернулся матрос Михаил Макух в Севастополь и снова принял маяк Сарыч...
Более двадцати пяти лет нес вахту Михаил Петрович Макух. В 1972 г. передал он ее Геннадию Дмитриевичу Николанко. Но маячная служба Макухов продолжается, на смену отцу встал его сын Анатолий Макух, став смотрителем на Херсонесском маяке.
Четыре секунда света, две — перерыв, и опять яркая вспышка — посылал сигнал «Таджикистану» маяк с мыса Сарыч...
В начале XIX века в урочище у мыса Сарыч жили два брата Компер. Старший из них, Карл Компер, окончил знаменитую Парижскую политехническую школу и в Крыму продолжал заниматься наукой. В районе мыса Сарыч он обнаружил и сделал описание нигде более не встречающуюся у нас орхидеи, которую ученый Х.Х. Стевен назвал в честь открывателя Комперия Компера. И урочище тоже получило название Компера. Здесь, в лесах произрастает еще двадцать видов орхидей.
«Многолетние растение до 40-50 см высотой с тремя-четырьмя сизовато-зелеными листьями, большей частью в прикорневой розетке. Соцветие обычно немногоцветковое. Цветки крупные, оригинальной формы: губа трехлопастная с раздвоенной средней лопастью, все лопасти переходят в длинные нитевидные окончания. Общая длина цветков с такими нитевидными окончаниями достигает 8-9 см. Цветет в мае-июне, плодоносит в июле-августе.
Растет в можжевеловых лесах западной части Южного берега Крыма, реже — в лиственных лесах западных предгорий. Встречается редко и, как правило, единично; распространение ее заметно сокращается. Заповедана решением Ялтинского горисполкома в 1971 г. Внесена в Красную книгу СССР и УССР. Это декоративное растение желательно ввести в культуру, особенно с целью сохранения вида и репатриации в места, где раньше эта орхидея росла, а теперь исчезла. Культивирование сложно, оно может осуществляться только посевом семян в особых условиях.
Общее распространение: Крым, Малая Азия». (Извлечение из справочника «Редкие растения и животные Крыма» за 1988 г.)
... Миша часто вспоминал о своей юношеской любви, которая никак не могла угаснуть в его смятенной душе. Явилась она ему однажды во сне. Он созерцал морской берег, покрытый вечнозеленым лесом, горы-скалы, блиставшие в утреннем солнце, и поляну с редкими и сказочными цветами. Под пурпуровым восходом, воссиявшим среди снежных изломов облаков и нежных цветочных лепестков, точно хрустальных, и в росах стеклянных раздавалась капельная музыка рассвета. В голубой полумгле он увидел ее трепетное тело, танцующее в цветах. Словно солнечный луч, она скользила и взлетала в белой, бархатной, шелковой, индиговой, сиреневой, с золотистыми крапинками звездной кипени цветов, будто «прошивая» свой узор прелестной вышивки, но в движениях было больше слов и изящного построение фраз-комбинаций, она мыслила в пластике, переплетая сложными линиями адажио, изысканных, тонких, глубоко лиричных, с веселым орнаментом завитушек вращений, в легком дыхание прыжков, как парящая полетность птицы. И в то же время величавая и гордая, с графической отточенностью движений в сверкающем блеске. Она повернула к нему свою золотистую головку и синий притягательный взгляд пронзил его. Какое-то яркое, обжигающее чувство затрепетало, будто загорелось в нем, и сразу Она стала Богиней в храме его души. Теперь перед ней он трепетал и молился, — но ее страстно полюбил.
Он проснулся, слезы счастья текли по щекам, а губы уже шептали и читали молитву:
— Теперь я знаю, что ты есть на свете, сотворенная из тонких лепестков и розовой светотени рассвета, и ждешь меня. Господи, помоги мне найти ее. Позволь только глянуть на её лик и прикоснуться к пшеничной волне волос, вдохнуть их аромат и всю нежность сердца моего отдать ей. Господи, услышь и верни меня снова на этот лучезарный берег, чтобы еще раз только увидеть ее, полюбоваться танцующей в цветах!
А утро смеялось радостью нового дня и терпкой обычностью суеты сует. Теперь Миша вглядывался в каждый женский лик, пытаясь наяву, здесь, на прекрасной земле, отыскать Её, Богиню ночного видения. Но они проходили, проплывали, мелькали мимо, но желанной среди них не было. Все радуга красок человеческих лиц — бледных, белых, блаженных, благородных, — будто красота звездного мира блистала перед ним взглядами, улыбками, призывами. Но словно лилась печальная и грустная мелодия, которая не ласкала его, не рвала, не трепетала и не прожигала сердце и душу, а убаюкивала, успокаивала и точно призывала не вспоминать тот мимолётный и милосердный образ, прошедший в сознании, как вспыхнувшая и сгоревшая комета.
Но не мог он забыть Единственную, подаренную зеленым Небом и Цветами земными. И теперь изо дня в день сумеречная тоска падала на осунувшееся лицо, покрывая его морщинами жизни. Ни вино, ни буйные страсти, ни сладкие приключения, ни сверкание лезвия смерти не могли зачеркнуть, спрятать навек это дорогое и любимое лицо. И не было в окружающем добром русском народе этой женщины, танцующей в цветах!
Но Миша знал и верил, что Она где-то тут, рядом, за ближним или дальним уличным поворотом.
«А может быть, Она пришла ко мне из той, другой, будущей жизни? А я сейчас хочу соединиться с ней?» — Задавал он сам себе вопросы, но на них не приходили ответы.
Никому про свое счастье и несчастье он не рассказывал, а бережно хранил свое, Богом данное, великое чувство любви к ней, ненаглядной и неведомой, трепетно танцующей в утренних росах и ризах. ...Время и годы брали свое. Он давно уж не юн, но строен, силен и смел. С тверди земной он будто переселился в другую сферу, где царство воды и жидкого изумруда, занимаясь подводным плаванием. Два места пленили его в Крыму: скалистый берег Азова у Казантипа и мужественный мыс Сарыч.
Он приезжал сюда, на Сарыч и жил по неделям, снимая комнату у смотрителя маяка. Целые дни нырял, купаясь в чистых и теплых морских линзах глубины, где расцветал красками и водорослями иной, голубо-зеленый мир со своим жаберным дыханием, счастьем, страданием, роскошью и великолепием. Плавал он, как черноморская акула-катран, стремительно, красиво и лихо, глубоко ныряя под воду. Ступая на берег, подолгу лежал под солнцем на камнях, много читая. Только старинных философов, мыслителей, гениев.
К Мише хорошо подходила сентенция древних римлян. Они, желая выразить всю глубину презрения к человеку, говорили ему: ты не умеешь ни читать, ни плавать. Формула, уравнивающая интеллектуальное и физическое совершенство. Он же умел плавать и читать.
Миша даже стал писать стихи, правда, никому их не показывая. Мы знали только их романтичные названия «Ветка омелы», «Гроздь глицинии», «Иглица понтийская» и другие имена южнобережных трав, цветов, кустов и деревьев.
Но вот редкую «Комперию Компера» он никак не мог отыскать у мыса Сарыч.
...Экскурсовод Ялтинского бюро путешествий Нелля Строкова сопровождала группу туристов в Севастополь, рассказывая им краеведческий материал об окружающих местах, и на Сапун-горе передавала путешественников севастопольскому коллеге, ведущему маршрут по городу-герою. Чтобы не болтаться без дела, она на попутной машине добиралась до мыса Сарыч и четыре часа купалась там в море. А возвращался обратно автобус из Севастополя с ее туристами — и она уезжала в Ялту.
— Неужели ты — она? — Миша даже застонал от сладкой боли, разлившейся по телу. Он увидел, наконец, то — родное и дорогое лицо, которое искал всю свою никчемную жизнь без нее, искал и ждал встречи.
— Я не она, а ветер с гор! — шутливо произнесла Нелля удивленному мужчине, встретившему ее на камне-острове под названием «Тайвань», лежащему у мыса Сарыч.
— Я нашел тебя! — от волнения он не мог сказать ни одного слова, не рассказать, не поведать любимой все свои страдания, муки и переживания.
— Я вчера была здесь, — продолжила Нелля, — я уже месяц прилетаю сюда, каждый день, но не встречала вас.
— Потому что я рыба-катран и плаваю в морских глубинах! — Миша уже приходил в себя и счастливой улыбкой ответил суженой, подаренной ему сном и Богом.
— Я тоже хочу стать русалкой! — попросила возлюбленная.
— Нет, оставайся ветром с гор, танцующей в цветах!
— Но я уже забросила балет и работаю экскурсоводом, — объяснила бывшая балерина и танцовщица непонятливому мореходу.
— А «Комперию Компера» вы видели? — тут же спросил Миша, одновременно чтобы утолить свое давнее стремление и «сразить» экскурсовода своими краеведческими познаниями.
— Только сейчас на берегу, в можжевеловом лесу, я целовала ее удивительную трехлопастную губу, — тут же поведала Неля свою любовь к таинственной и загадочной орхидее.
Миша благоговейно коснулся ее пальцев, а сердце и слух восторженно внимали слова небесного и любимого создания, внезапно розовым зефиром прилетевшему с теплых гор.
— Я люблю тебя, ветер, танцующий в цветах! — робко произнес он.
— Тогда полетели вместе? — неожиданно получил призывный и долгожданный ответ.
— Если вы согласна, божественно-воздушная? — Миша точно был
смущен ее предложением.
— Смотри, смотри какое чудесное видение! — внезапно показала Неля. На мыс Сарыч скользнул солнечный луч и над скалами встал столб красно-оранжевого пульсирующего потока, тут же принявший формы пирамиды; а внутри ее — словно прозрачный кристалл, излучавший нежно-желтый цвет.
— Что это?
— Не знаю. Может быть, огненная энергия солнца упала с космических высот?
— Это не желтый лотос возник над кристаллом?
— Силуэт больше похож на орхидею.
— Комперию Компера?
— Да.
Миша обернулся к возлюбленной и увидел, что она протянула руки к нему.
— Я ждала вас, — просто сказала она.
Но будто музыка заиграла в ее словах. Это произнесла рожденная игрой небесного света и цвета орхидеи.
Миша задохнулся от счастья. А она улыбалась прелестно и приятно. Восторг услышанных слов, как водопад, обрушился на него, бросив его в незнакомое, но великолепное плавание по реке жизни. Теперь вдвоем, взявшись за руки, где алмазные брызги переливались с серебряным смехом влюбленных, они стояли у мыса Сарыч. А впереди синяя тень моря сливалась с голубизной неба, и тонкий аро-I мат цветов расцветающего берега рождал реальность и радость сбыв-I шихся снов юности.
Мы шли по тропе, по правому берегу Черной реки. Весеннее солнце встречало нас радостными бликами, вспыхивая на полянах, отрогах красных скал Кизил-Кая. Вокруг стояли высокие деревья, а внизу яростно бился водный поток, перескакивая камни; ниже он вытягивался спокойным течением.
Мы здесь впервые. Какое наслаждение быть первооткрывателем, очутится в неведомом для тебя месте!
Едва заметная тропка доверчиво ложилась под наши ноги. О возвышенный и великолепный миг, когда ничего серьезного не происходит, просто воскресное путешествие, но душа счастлива и свободна, она будто поет и ждет веселых приключений, таинственных открытий и неведомых встреч.
Рядом со мной — Анатолий Хабибов. С ним всегда хорошо, спокойно и уютно. Разговор между нами обыденный, обо всем, о том, о будущем. Но в нем я будто и нахожу Необыкновенное, придающее горному походу остроту, напряженность и романтичную окраску.
Недавно я читал утверждение британского уфолога Джона Поупа, что пришельцы из космоса давно живут среди земного населения. Это их потомки создали великие древние цивилизации египтян, шумеров, майя, ацтеков. И хотя у пришельцев и коренных землян рождались общие дети, по сегодняшний день у людей существуют различимые особенности, присущие предкам из космоса. Потомков «чужих» отличают высокие умственные способности. Все гении, ясновидящие и предсказатели (Нострадамус) — от них.
Хабибов обладает острым умом и находчив в ответах. У него серые глаза с притягивающим взглядом, удлиненные кисти с длинными, «музыкальными» пальцами; он прилично играет в большой теннис. В своих рассуждениях он скорее философ, а собственные критические замечания и наблюдения придают его словам благородное достоинство. Высокий, но чуточку грузен, наверное, земной аппетит крепко привязывает его к земле. Понимая толк в еде, он и сам хорошо готовит обворожительные блюда; ест, всегда запивая их минеральной водой. Поглощение вкусных блюд и чудесных яств в большом количестве не могло не сказаться на фигуре.
Каньон Черной речки я не посещал лет сорок и не помню дороги, так что все здесь для нас первобытно и необычно.
Горы левого и правого берегов сближаются и обрывами подходят к реке. Мы лезем по круче, тропа затерялась, такое впечатление, что мы проникли в дикий край, где точно сохранились следы геологических катаклизмов и доисторического прошлого, где в камни впечатаны клинообразные картины растительного и животного мира, а с ними и судьбы людские.
Вскарабкались на утес.
Речка внизу делает изгиб и собирает глубокий омут в расщелине скал. А здесь, у «Каиновой головы», высеченной в скалах — яркая зелень весны, дающая нам причастность к непередаваемым и сокровенным чувствам сотворения мира и духа. Тут будто падает на тебя, Божья благодать, и вера в собственные силы, и надежды на необычные открытия. Высшая простота жизни, где небо, вода, огонь костра и весенний реализм природы творят в твоей душе блестящее и непостижимое чувство Прекрасного, от которого ты сам становишься возвышенным, словно маленькая искра солнечного света.
Шумят водопады, россыпи жемчужных брызг сверкают в слепящем алмазе диска. Каньон кружит узкими поворотами, и с высоты обрывов картины становятся все грандиознее и внушительнее.
Цепляясь за ветви, за скалы, за траву, за воздух, мы спускаемся с головокружительной высоты, где смелость и страх, как две руки, ведут нас осторожно по обрыву.
Зеленая заводь воды. Слева — грохочущий порог, а у наших ног — призывная глубина каменного котла, наполненного чистотой и свежестью.
...У меня что-то со зрением: я вижу золотистую дымку, прозрачную и радужную, и в ней мой спутник, безмятежный и здоровый, превращается в величественное видение высокоразумного создания телесного цвета... и синего спортивного костюма. Магия бегущей воды и полета его духа. — Кто ты? — неожиданно пристаю я к нему с глупым вопросом. Он спокойно смотрит на меня, хорошо зная мои «чудачества». — Тионец?
(Это раса высоких гуманоидов, ведущая цивилизация, курирующая Землю и Солнечную систему). Они регулярно летают над Байдарской долиной на «тарелках» с куполами и серебристых «сигарах». Несколько посадок НЛО зафиксированы близ сел Родниковское, Новобобровское и Морозовка, с явными материальными доказательствами в виде посадочных кругов. Уфологи считают, что здесь, в горах между Байдарской долиной и Ай-Петринским плато, находится основной вход в систему туннелей, соединяющих под Крымом базы инопланетян с планеты Тио.
На Земле они пребывают сотни тысяч лет, охраняя ее от разрушительного влияния человечества. Тионцы способствуют снятию сейсмической и геомагнитной опасности, вызванной нарушениями в ауре планеты, помогают затягиванию озоновых дыр и стабилизации ноосферы. Сами пройдя через атомный апокалипсис, тионцы заинтересованы в скорейшей ликвидации ядерной опасности и стараются контролировать все ядерные и энергоемкие объекты землян. Тионские патрульные космолеты охраняют земную цивилизацию от агрессии непрошеных инопланетных визитеров.
— Что ты городишь? — удивлено посмотрел на меня Анатолий.
— Все эти сведения я вычитал в крымской газете «Тайная доктрина», сведения от контактеров-ясновидящих!
— Ты знаешь, интересно тебя слушать, но все это бред и фантазии.
— А я хочу верить и жажду необыкновенной встречи!
— Смотри не свихнись!
— Ладно, идем дальше по каньону Черной речки. Здесь настоящий «тионский рай» с красотами природы и духовной напряженностью.
И мы пошли и вскоре наткнулись на уютную полянку, где отдыхали симферопольские туристы и ловили рыбу.
— А как образовался каньон Черной речки? — спросил Анатолий.
— Это узкое и тесное ущелье родилось в результате эрозии верхнеюрских известняков. — пояснил я.
— Сколько его длина?
— Около 12 км, считая от скалы Кизил-Кая. Речка протекает и пробивается в извилистой теснине, где сомкнулись с обеих сторон скалы высотой в десятки метров. Есть места в ущелье, где пройти нелегко: в русле реки каменные завалы, перекаты и каскады, глубокие заводи, на склонах стоят скальные громады с причудливыми формами фантастических замков, пирамид, столпов, башен.
— Лес здесь восхитительный.
— Да; здесь преимущественно растут можжевельники и дубы.
— Давай возвращаться, сегодня весь каньон Черной реки мы не успеем пройти.
— Согласен.
Каньон Черной речки производят на нас неизгладимое впечатление своей дикостью и грозной силой, застывшей каменным каскадом. Но во всем ландшафте философское звучание и уголок дышит дружелюбием и тишиной. А лес яркой зелени или сумрачного покоя встречает вас душистым ароматом и благоуханием. Букет сильных запахов нагретых скал, холодной воды и лепестков цветов, листьев, трав кружат нас в крепких объятиях, словно любовный восторг. А бабочки, как фосфорические звезды, прилетевшие с неба, загадочные и пестрые, ярко порхают в дивном и пленительном ущелье. И путник здесь точно шагает по легким и кружевным завитушкам облаков и скал, зеленой воды и синего неба.
...Путешественник или любознательный турист, если тебе надо просто подумать, собраться с новыми силами для будущих путешествий, помолиться в храме природы, то приходи в каньон Черной
речки, над которым сияет, сверкает и вечно стынет радуга света, камней и росы.
День был прекрасен, как сон, синий и золотой. Он сиял, горел и благоухал воображением, томил ожиданием встреч с великолепием и вальсировал с Весной.
Наша идиллическая прогулка началась в Мокрой луговине у Чоргунской башни, одиноко стоящей на ровном берегу Черной реки.
Башня двенадцатигранная и двадцатиметровая по высоте, внутри округлая, с двухметровой толщиной стен, бутовых на известковом растворе. Углы перевязаны гладкотесаным инкерманским камнем. Она была выстроена не раньше XVI и не позже XVIII века.
Памятник исследован слабо. Полагают, что боевого значения в качестве крепости башня не имела, хотя в случае нападения можно было укрыться за ее толстыми стенами, ведя огонь из пушек с верхней площадки.
Здесь жил известный учёный К.И.Габлиц (1752-1821) в большом, построенном в восточном стиле деревянном доме, обнесенном галереей, а к ней и примыкала башня. Раньше дом, очевидно, был дворцом турецкого вельможи и, наверное, принадлежал тому чоргунскому кадию (судье), имя которого — Кара-Ильяз (черный Илья) сохранилось в название Каралезского ущелья, а должность в других топонимах: Кади-Кой (Кадыковка, деревня судьи); Кадилиман ( судейская бухта, залив, ныне Артиллерийская бухта в Севастополе).
(Все данные приведены по материалам краеведа-архитектора Б. В. Веникеева.)
Мы приехали «в гости» к Карлу Ивановичу Таблицу, русскому ученому, географу-натуралисту, назначенному в 1783 г. в Крым вице-губернатором. Он изъездил весь полуостров, ознакомился с его геологией, рельефом, климатом, растительным и животным миром и написал большое исследование «Физическое описание Таврической области по ее местоположению и по всем трем царствам природы», изданное в Петербурге в 1785 г.
...Белые длинные платья наших дам с кокетливыми шляпками; мужчины галантны и строги в черных плащах и сюртуках. И одна из дам, конечно, была королева. На ней фиалковое платье, драгоценное колье слепило жемчугом и бриллиантами. Черные вьющиеся волосы и легкая смуглость лица показывали ее южную родину. Нежность кожи и яркость губ, голубые глаза придавали ее утонченному лицу притягательную соблазнительность. Её имя Ира. Она, точно византийская принцесса, шла мимо нас, подобрав подол в золотых звездах.
— Здравствуйте, с чем пожаловали и куда держите путь? — Неожиданно нас встретил Карл Иванович Таблиц, худощавый и приветливый человек, обладавший широкими познаниями о Крыме и подлинной житейской мудростью. Лицо его светилось добротой и неукротимой энергией, а в глазах детская доверчивость и любопытство. И серебряный шар головы качался над узкими плечами.
— Мы — путешественники XX века и хотим осмотреть ущелье Черной речки, — робко пояснил я.
— Пешком? — удивился ученый. -Да.
— Добрый вам путь! — пожелал нам удачи составитель первого научного описания земли крымской XVIII века.
...Дорога тянется лесом. На левом берегу гора Исар, отвесно обрывающаяся к реке и замок средневековья на ее вершине. С соседней вершиной она соединена узкой седловиной, где вырублена дорога в скалах, ведущая в замок. Перешеек перегорожен толстой стеной из бута, в ней ворота, а рядом разрушенная башня.
Но наш основной путь — вверх по каньону Черной речки. Идиллия воскресной прогулки закончена и впереди трудные метры по тропе, повисающей на скалах и корнях деревьев, подходящая к потоку воды, перепрыгивающая его по шатким временным мостам.
Люблю ходить быстро, «птицей» — правда, сначала надо раскачаться. Но сейчас я не «птица», скорее «дикий кабан»: чуть ли землю носом не рою, отыскивая правильную дорогу.
Мой «аристократический кружок» спокойно плетется где-то позади. Одна Ирина неотступно следует за мной. Мы в замкнутом пространстве, перед нами возвышаются гребни крутых гор, увенчанные короной розовой радуги.
Я оглядываюсь. О Господи! Рожденная радугой, царствующая Ирина Византийская, в пурпуровой прозрачности, легко шагала по цветной световой арке, протянувшейся над каньоном зеленой и быстрой воды.
— Прости, порфироносная и прелестная, и оставь свои драгоценные чары. Отпусти мою душу, я уже стар для романтичных легенд, дай мне свободу и вольность тропы, опахни меня можжевеловым духом и облей сапфировой росой, но ступить на твою атласную и шелковую дорогу уже не могу! — попросил я ее, рожденную радугой.
— Нет, — капризно стукнула слабым громом венценосная Ирина. - Пройди по радуге!
И я пошел, качаясь и вздыхая, как бычок из детской песенки. Подо мной — земля, украшенная серебряными изображениями зверей, земноводных и пресмыкающихся; голубая глазурь с золотом солнца, где далекой вышине парили синие звезды, сияла надо мной. Волшебную радужную дорогу поддерживали могучие дубовые колонны с гирляндами нежных весенних цветов Крыма
Легкое платье из голубого газа струилась по телу Ирины и бронзовая кожа светилась чистотой и четкостью стройных линий и обводов. Она держала меня за земную тяжелую руку, давая ей легкость.
Ирина священнодействовала, и мы шли, нет — плыли по радуге Чернореченского каньона. Красная скала вздымалась каменным треугольником, словно языческое ристалище. Кроваво-рубиновые полосы на ней чередовались с серыми, перечеркнутыми вертикальными изумрудными потеками. Будто древний тотем показывает нам лучезарный путь в Байдарскую долину.
Внезапно я споткнулся и упал на твердь тропы. Встал, потирая ушибленное колено, оглянулся и увидел: по розовому свету за мной неотступно скользила и ступала чувственная и лунная Ирина Щербина, источая страсть, сладость и страдания...
Ох, как жаль, что наш воскресный поход по каньону Черной речки закончился так быстро!
Но мы еще вернемся сюда, где скрыто столько радужных тайн и событий.
Названа тропа по старому имени села Подгорное (Календа) и ведет к популярной Чертовой лестнице. Это и есть знаменитая римская военная дорога, via militaris, связывающая Херсонес и Харакс (читайте мой очерк «Чертова лестница»).
Из Подгорного прямиком на село Широкое дорога пересекала Байдарскую долину, потом подымалась на склон горы Симналых и далее вверх и вниз по невысоким горам, где крутые склоны преодолевают серпантинами, и приводила в село Морозовку. А дальше она шла по правому берегу реки Черной, по долине Кара-Коба, а оттуда в Херсонес.
Но как переводится топоним Календа?
Есть две версии. Сто лет назад краевед-писатель В.Х. Кондараки толковал топоним как тюркское словообразование Кале-Энды — «крепость спустилась» или «разрушенная крепость». Неподалеку от Чертовой лестницы действительно есть остатки средневекового исара. Такой же бастион мог находиться и по эту сторону, у начала Календской тропы.
А вот наш современник, учёный-эпиграфист Элла Исааковна Соломоник определяет в название села эхо времени пребывания римлян в Крыму, когда основной базой войск и флота стал для них греческий Херсонес — это 1 в.н.э.
Очень уж убедительна ее версия: топоним от латинского слова «календы» — название первого дня месяца в Древнем Риме. От него и наш «календарь» произошел. Древняя эпоха соединилась с дорогой и пролегла в пространстве нашего времени.
...Вместе с Ночью я шагаю по тропе, а точнее по широкой вьючной дороге, кое-где вымощенной добротными булыжниками.
В период Крымского ханства население Байдарской долины было освобождено от налогов, взамен этого им была вменена обязанность поддерживать технический порядок на дороге. И пеший путник, и конный всадник, и колесные повозки легко и быстро ступали, скакали, съезжали на Южный берег и поднимались обратно.
Царство тревожных теней окружает меня и синюю, серебряную, стылую Ночь. Морозным карандашом очерчены незнакомые и странные силуэты. Смятение точно хрустело снегом. Я не знал, почему и зачем в этот глухой час иду в ночь, но что-то толкало меня и хотелось двигаться, топать, вздрагивать от непонятных звуков, застывать от шелкового прикосновения призраков.
Чистый воздух холодил щеки и гортань. Я закурил трубку и замурлыкал любимый романс. И легкомысленная прогулка стала приобретать лиричность и душевность. Я шел, а рядом блистал черный бархат ночи и фосфоресцировал лунный снег. Теперь моя жизнь отмерялась не бесцельно прожитыми годами, а пройденными походами, вбирающее в себе время-воображение — старинное и современное, события и приключения.
Я шел, а ночь переливалось мраком и мерцанием небесных и снежных звезд, как прелестным поцелуем прекрасной.
А путь не везде безопасен, особенно когда рядом неизвестное и незнакомое, круженье снега и призраков. Вьючная тропа-дорога петляет по густому лесу и вдруг крадучись выползает на обрыв — и лепится, жмется, цепляясь за вырубленные полки и ниши. А внизу глубокая пропасть.
Чу! Замри. Перед тобой повернулось время вспять. Я услышал веселую французскую речь, точно забулькало и заиграло шампанское по хрустальным бокалам. Это патруль с Чертовой лестницы, несший там дозорную вахту, возвращался в Календу. Колдовская ночь высветила зиму 1855 года, когда французские полки оккупировали Байдарскую долину.
И вдруг сухой треск ружейных выстрелов и русское «Ура!» полетело над римской дорогой. Партизаны под командованием майора Мусина-Пушкина выскочили из засады и пленили весь французский патруль. Место для атаки они выбрали очень удачное — забрались на макушку обрыва, держа под обстрелом всю тропу, прижавшуюся к скалам, а бежать с нее невозможно: внизу — обрыв, а спереди и сзади — смертельные пули...
...Ах, как хорошо ночное путешествие и как хороши возникшие перед мысленным взором события давно протекавших дней и лет... Золото и кармин февральского утра испещрили узорами вечности и восхищения снег, скалы и старую дорогу. Из счастья древней ночи я вступал в свежее утро современности.
В моих одиноких странствиях по Крыму, изрезанному морщинами природы и человеческими дорогами и тропами, по краю удивительных ландшафтов и панорам, где перспективы так поэтичны и прелестны, все же отдаю предпочтение древней римской дороге, проходящей через первозданный мир.
Полузакрыв глаза, я размышляю, а точнее вспоминаю весь благоухающий и призрачный путь от Байдарской долины на Южный берег. Лес буковый, лес сосновый, лес дубовый зелеными и светлыми стенами встают в тихом таинстве весенних полян, доносящих дыхание юности, цветочный аромат грез и приятных воспоминаний прошлого, незаметно ушедшего и точно впечатавшего в скалы, листья, лепестки, травы и проплывающие в синеве курчавые облака. Будто, уходя от житейского и насущного с вечной думой о хлебе и рубле, я словно пустился в романтичный путь по дороге, вьющейся среди светлых столпов времени.
Из всей многоликой человеческой грусти для меня дороже всего печаль красоты мира. Я постоянно ищу встречи с ней, я вышагиваю трудные километры, подолгу оставаясь наедине с величественной тишиной, впитываю в себя столько прекрасного, чтобы наполнить восторгом, восхищением и воспоминаниями свою оставшуюся жизнь. Я ловлю чистое счастье, испытываемое от соприкосновения и созерцания природы.
Люблю рассматривать голубые горные вершины и любоваться розовыми рассветными далями долин и моря. Моя душа наполняется приятным волнением и будто тихо шепчет: «Я приближаюсь и приобщаюсь к тебе, милый и прелестный мир природы, и становлюсь доброй, возвышенной и прекрасной!»
Фантазия и феерия первозданного мира рождают философское настроение и наблюдения. Взгляд скользит по скалам, сохранившим свой первобытный лик, пройдя сквозь ярость бурь и земных катаклизмов. Вот столетние дубы волнистыми кольцами судьбы отпечатали свои годы — или лик Божества в замке блистающих облаков на синей эмали неба. О, Господи, спасибо тебе за жизнь!
А сейчас я вернулся из февральского леса, где смотрел падение пушистого снега, шепот снежинок и переживал тоску тишины.
Снегопад густел, становился синим, а сосны — голубыми. Пахло листвой, яблоками, дымом, и грусть холодила душу, бередя её далекими воспоминаниями, словно струнами-струями снега, стекающего по крутым склонам.
Другой поход. Тут говор воды в ручье сливался с мерным гулом дремучего леса. Блистала гроза, сияла радуга, и римская дорога входила под ее арку, блестя булыжниками и мокрыми золотыми листьями. И призраки, силуэты и события кружились, ступали, текли по букам и соснам, туманами и тонким кружевам паутины. Римские легионы, как века, шагали мне навстречу. И я отдавал им честь.
Однажды рядом со мной на римской дороге оказалась юная богиня, будто сошедшая с хрустальных небес. Потупив взгляд, я украдкой любовался ее белыми округлыми плечами. Мне так хотелось прикоснуться губами к ее атласной коже, матово блестевшей под солнцем. Моя душа страшно возрадовалась, когда она вдруг повернулась и сказала:
— Как хорошо и чудно в здешних лесах!
А блеск её волнующих глаз, девичья свежесть и благородная чистота линий лица с диадемой солнечных волос вызвала у меня ликование, восторг, будто безумство, от которого и появляется всепоглощающая страсть, рождая неудержимую и безграничную любовь.
...Спустя много лет я вернулся на римскую дорогу и с наслаждением вдыхал воздух, смотрел на небо, точно ожидая возвращения богини; но увы, она опять вознеслась в лик белоснежных облаков, оставив мне угрызения совести о мимолетных встречах в безмятежной и беспечной юности.
Пройдет сто лет и снова повторится стечение обстоятельств, как движение светил. И мой праправнук встретит на римской дороге упавшую и блистающую звезду, и он будет ослеплен её первозданной красотою, которая пробудит в нем прекраснейшее и сильнейшее человеческое чувство — любовь.
Приглашаю — приходите на римскую дорогу в прелестном уголке Крыма, где Вас ожидает священное свиданье с Богиней Встречи, иногда гуляющей здесь и расцветающей чудесными весенними цветами.
...От беды, от горьких дней, от тоски, от кашля, городской пыли и сутолки убегайте на мыс Айя в любое время года. Здесь вы будете спасены тишиной, чистотой и сказочной красотой гор и моря. Я безумно люблю этот скалистый мыс, замерший над синим морским окоемом.
Мы идем по старой кордонной тропе. Когда-то по ней грохотали сапожищами греческие пограничники из батальона полковника Ревелиоти; теперь она заброшена, запущена, но еще хорошо служит редким посетителям этих мест.
Вокруг хаос вздыбленных камней и реликтовый лес. Вверху бурлят, клокочут острыми застывшими гранями каменные стены и уступы. И кажется, что они закрывают полнеба. Молнии порой ударяют в их твердь, и тогда берегись камнепада. Все тут — диковинно-блистающий мир ярких красок моря,, неба, гор.
Долго и внимательно смотришь на гладкие отвесы мыса Айя с желтыми впадинами и красноватым налетом, на черные щели, на уцепившиеся за скалы стволы деревьев.
Опасны, но привлекательны эти каменные стены. Альпинисты любят по ним подниматься. Бывал и я на них, и будто пил мед спортивных удовольствий в стихии отвесного камня, в поэзии и зове гор, в крепком и сильном товариществе и счастливой песне победы над могучим скальным гигантом. Правда, все замешано было соленым потом, замирающим страхом от качающейся пропасти, ссадинами и царапинами.
...Раньше экскурсоводы Ялтинского бюро приводили сюда экскурсантов на три дня, бродили по тропам, наслаждаясь целебной тишиной, слушая легенды и мифы.
На лето я брал сюда своих детей. Ночное купание приводило их в восторг. Зеленовато-волшебные искры горящего моря, как упавшие звезды, сверкали и гасли в моих ладонях. Я превращался в античного героя. А рядом в голубовато-изумрудной толще скользили бронзовые тела русалок и чудовищ с большими стеклянными глазами. Это любопытные друзья с подводными масками на лицах бродили по морскому дну.
Одна русалочка — я увидел на ее устах жемчуг моря, — подплыла ко мне. Это была моя дочь. «Папа, смотри, я свечусь, как фонарик!» — кричала она в изумлении. И мы плавали в жемчужном море...
Не надо быть античным героем, лучше родиться человеком и с наслажденьем принимать этот дар земной жизни, это летнее море у Батилимана...
Высота мыса Айя — 560 м, скалы сложены верхнеюрскими мраморовидными известняками, а горные склоны покрыты уникальными субсредиземноморскими редколесьями. Здесь 500 видов растений, из них 28 занесены в Красные книги. Ботанический заказник мыс Айя — республиканского значения с 1982 года (1340 га, в том числе 208 га прибрежной акватории Черного моря). Из древесных реликтов главная — сосна Станкевича или пицундская. Названа она именем первооткрывателя, лесовода В.И.Станкевича. Эта сосна, обладающая серым стволом, темно-зеленой хвоей и крупными одиночными шишками, растет на скальных склонах до высоты 300 м.
Второй значительный представитель древесных реликтов на мысе Айя — это можжевельник высокий. Здесь растут кряжистые старцы более чем 250-летнего возраста.
Еще один реликт — земляничник мелкоплодный. Здесь, на мысе, более 3100 взрослых плодоносящих деревьев.
Есть в заказнике и много редкостных кустарников: ладанник крымский, иглица понтийская, жасмин кустарниковый, вязель эмеровый, плющ крымский, держидерево. Из травянистых видов особенно интересны — комперия Компера, дубровник белый, асфоделина желтая, вечерница Стевена, эфедра колосковая, анакамптис пирамидальный.
Экзотику субсредиземноморской природы заказника дополняют обитающие редкие виды животных: большой и малый подковонос, орлан-белохвост, леопардовый полоз и др.
...Но однажды я словно прикоснулся к чудесной строчке мыса Айя.
Представьте, как по волнам стремительно несутся дельфины. На спине одного из них — сказочный принц, трубящий в перламутровую раковину. Он возвещает о появление Афродиты, богини любви, рожденной из морской пены.
Она восседает в коралловой карете, скользящей по горящей воде. Карету сопровождает пышная свита. Магическое свечение фосфоресцирующего моря обрисовывают изящные контуры ставриды, скумбрии, пеламиды, кефали. Сарган, меч-рыба и акула катран, будто сверкающие торпеды, оставляют тающий след фейерверка. Серебристые струйки хамсы, золотистых шпрот и розовых барабулек цветными волнами несутся за коралловой каретой. Голубые люстры медуз освещают путь Афродиты.
Море разгорается с фантастической сказочностью и величественностью. Мраморные и каменные крабы с острыми клешнями-секирами застыли на камнях, как телохранители богини. Водоросли густыми лесами укрыли мохнатое дно с камнями и рифами. Подводные течения медленно колышут травы и в них блистают бриллиантовые огни. Над горящей морской водой звучит голос Афродиты: «Всем на свете дарую Любовь — Великую и Вечную!»
... А на уютном маленьком пляже появляется прелестная девчушка. Она танцует и поет, радуясь дивному свечению — одному из самых изумительных явлений в мире.
(При механическом раздражение фосфоресцируют морские организмы. У них вырабатывается особое вещество — люциферин. Когда он вступает в соединение с кислородом, то выделяет световую энергию).
Девчонка смело входит в горящее море и драгоценные огни струятся по ее стройному телу. Увидев ее, принц Афродиты, забыв про торжественный конвой, бросается навстречу юной богине. Она звонко смеется и обливает мальчугана сверкающей водой. Принц больше не желает носиться на спине дельфина, играя в волнах и пене. Ему вдруг по необъяснимой причине хочется коснуться губами невесомой руки девчонки в искрящихся зеленых каплях. А она, проказница, совсем не знает о любовном гимне Афродиты и весело шлепает мокрыми ладошками забияку-мальчишку...
Недавно мы снова совершили семейную экскурсию к мысу Айя. Взошло солнце и скала засияла чистыми золотыми краями. Я хотел рассказать своим детям об античной истории, о Гомере, о его поэзии. Лучшего места для такого урока не найдешь.
Летний крымский зной, сладкий и терпкий, праздно колыхался над нашей стоянкой. Рядом переливалось солнечное море, мягко шурша прибоем. Мы сидели на берегу. Я читал Гомера. Древний гекзаметр. Драгоценные слова...
... Идет время, и опять стало не по себе. То ли беда кружится над головой, то ли необъяснимая тоска навалилась... Значит, надо собираться к мысу Айя.
Летом я отдыхал у моря. Поселился в укромной бухточке. Купался, загорал, нырял под камни, отдирая мидии, разжимал их створки и ел содержимое. К столу у меня еще лежали в запасе соленая брынза, десяток красных помидор, горбушка хлеба и оплетенная бутылка с виноградным вином. По старому греческому обычаю сухое вино я размешивал холодной водой.
Гомер находился со мной. Я открывал книгу и читал строки поэмы:
«Плыли; корабль наш бежал, повинуясь кормилу и ветру.
Были весь день паруса путеводным дыханием полны.
Солнце тем временем село, и все потемнели дороги.
Скоро пришли мы к глуботекущим водам Океана»...
...На другом конце пляжа появилась странная фигура. Незнакомец был одет в белый хитон. Длинные волосы перехватывала узенькая кожаная ленточка, а рыжая борода гордо горела на закатном солнце. Он шел босиком по мокрой гальке, края отяжелевшего хитона волочились за ним. Остановился невдалеке от меня. Повернул голову к солнцу и замер. Словно окаменел, будто время-вечность отлила его из бронзового солнечного света.
Сквозь вечерний морской покой я услышал, как старик шептал молитву. Я прислушался и вдруг понял — ведь это были строки гомеровской «Одиссеи».
«...Гелиос с моря прекрасного встал и явился на медном
Своде небес, чтоб сиять для бессмертных богов и для смертных,
Року подвластных людей, на земле плодоносной живущих»...
— Кто вы? — не удержал я свое любопытство.
— Гомер! — ответил старик, не поворачивая головы.
Я опешил и конечно не поверил, и даже промелькнула мысль, а не с больным человеком я повстречался. Но решил поддержать игру старика, может быть его последнюю угасающую мечту. — Но ведь в Крыму вы не были?
Вместо ответа Гомер обвел руками бурые скалы, поросшие мхом и лишайником, как скелеты ископаемых гигантских животных и медленно прочел:
«Там киммерян печальная область, покрытая вечно
Влажным туманом и мглой облаков; никогда не являет
Оку людей там лица лучезарного Гелиос, землю ль
Он покидает, всходя над звездами обильное небо,
С неба ль, звездами обильного, сходит, к земле обращаясь;
Ночь безотрадная там искони окружают живущих...»
Я промолчал. Зачем перечить безумному старику, когда он в чем-то прав. Может быть даже в очень малом, но прав. Я еще не знал конкретно в чем, не имел даже слабых доказательств, а возможно просто хотел, чтобы великий поэт был на моей Родине, ведь он так точно описывал древнюю Киммерию.
...Гомер был слеп. Для него жили только звуки. Наверное он часто сидел у моря, слушая мерный рокот прибоя, шорох оливковых рощ, трепетные девичьи голоса и слагал свои дивные песни. И так же как сейчас необъяснимой красотой шумело и пело море. А великий старец, чуть с придыханием, с короткими паузами вещал морю, земному миру свои неугасимые песни.
Жил или не жил Гомер? Кем созданы прекраснейшие поэмы древности? Одни исследователи утверждают, что «Илиада» является не произведением одного автора, а соединением песен разных времен (диссертация аббата Франсуа д'Обиньяка, 1664г.). Другие ученые разделяли авторство Гомера (Ксенон и Гелланик, III в. до н.э.). А вот Аристарх выдвинул предположение, что «Илиаду» Гомер создал в юности, а «Одиссею» в старости. Биографических данных о Гомере мы знаем мало и это послужило причиной того, что ученые стали выдвигать о нем много версий. Но я уверен, что все суждения о личности Гомера нужно строить на изучении его эпического творчества. (Простейший пример — Легенды о Троянской войне подтвердились нахождением подлинно существовавшего города в Малой Азии. Это доказал немецкий археолог Генрих Шлиман. Он, используя гомеровские песни, произвел раскопки и нашел мифическую Трою).
Вспомним строки из «Одиссеи»:
«...В славную пристань вошли, ее образуют утесы,
Круто с обеих сторон подымаясь и сдвинувшись подле
Устья великими, друг против друга из темныя бездны
Моря торчащими камнями, вход и исход заграждая»...
Здесь многострадальный Одиссей попал в страшное и опасное приключение с листригонами. Хитростью он ускользает от копий кровожадных чудовищ. Но с какой точностью и географической достоверностью описывает Гомер балаклавскую бухту, где по легендам проживали могучие листригоны. Как великолепны поэтические сравнения!
«...Мимо стремнистых утесов в открытое море успешно
Выплыл корабль мой; другие же все невозвратно погибли»...
Осенью, в дождливый холодный вечер, я попал на репетицию студенческого театра. И совсем не удивился, когда увидел моего рыжего безумного старика, представившегося мне Гомером на берегу Черного моря. Он был актер и режиссер молодого студенческого театра.
Конечно, меня он не узнал. А я теперь хорошо понял, зачем ему нужен был этот летний спектакль. Зачем он так серьезно и правдиво обживал свою роль среди рокота волн и бронзовых закатов солнца...
...Вдруг вспомнил ту далекую фиолетовую весну у Главной крымской гряды: сады Соколиного стояли в сиянии белоснежном, а из Большого каньона ветер шелестел дыханием родниковым и прозрачным. Чистый и холодный поток кипел по узкому ущелью. В горах давно стояли снега, и светлая вода бурлила, вытекая из черных щелей пещер. Зеленый плющ, серебристый мох и цветущие дикие розы вились по камням и утесам.
Иду по тропе и размышляю. Я молод, мечтаю о будущем, но одинок в этом мире, печален, полон юной грусти. И вдруг будто под ногами заискрились облака — и я взметнулся ввысь, навстречу Весне, спешащей в Крым и рассыпающей цветы по горным склонам. В лазури неба я встретил легкий взгляд, с укором смотрящий и будто вопрошающий... О чем? Кто она? Чьи это глаза?
...Проходит тысяча мгновенных дней и лет; теперь — тяжелый шаг и тусклый взгляд, теперь уже не смогу ступить по облакам, а только жду, когда упаду и полечу в пропасть. Но иногда та фиолетовая весна нежной щемящей грустью расцветает в моей груди, принося тонкие ароматы скал и лесистых гор...
Все случилось у Сююрю-Кая, что в переводе означает Острая скала. Когда из Соколиного идешь по дороге в Большой каньон, то перед тобой вырастает громада Ай-Петринского нагорья, закрывающая полнеба. А на фоне его выделяется четкий и острый силуэт Острой скалы. Будто ограненный, но грозный и страшный. И не подумает путник, что можно взбираться по ее кручам. А ведь было и такое. Давно, правда. Мы (Олег Гриппа и я) вместе со студентами Крымского пединститута (сейчас Симферопольский Государственный университет) приехали на экскурсию в Большой каньон. Острая скала как раз замерла перед его входом. Для студентов-географов поход являлся практическим занятием на природе. А мы, молодые альпинисты, имея уже опыт кавказских восхождений, лазали по крымским скалам и составляли маршруты, оценивая категорию их спортивной сложности.
Горный Крым расцветал во всю силу яркой и яростной весны — в голубых глазах родников и синих звезд, в бездонно блистающем, с бриллиантами по краям, небе, в сиянии распустившихся лепестков, в зеленых кружевах, в трелях птиц и поющих человеческих сердцах; в бессонных ночах у костра, в нежных клятвах и поцелуях, в гениальных стихах классиков и песнях гитарных бардов.
Утром мы вышли на восхождение. Сначала поднимались по легким уступам, а потом путь преградил небольшой грот с нависающими скалами — ключ маршрута высшей категории сложности на Сююрю-Кая. Я лез первым, вбивая молотком крючья для страховки. Олег стравливал мне веревку, а я прощелкивал в альпинистские карабины, висящие на ушках забитых крючьев.
Внезапно под тяжестью тела крюк вылетел и лесенка оборвалась вместе со мной. Я полетел спиной в пропасть, и небо понеслось красной мглой в грешном огне.
"Значит все, конец!" — сверкнула молнией Смерть и закричала моим перекошенным ртом.
Удар, звон железа — и Олег задерживает мое падение в бездну. Крюк на страховке у него оказался забитым надежно, капроновая веревка — прочной. Конечно, ободрался и окровавился я об скалы здорово, но переломов не оказалось, и мы, чуть отдохнув, с молодецкой прытью продолжили восхождение по отвесной скале.
Опять в ту же щель, потому что других не оказалось на известняковом монолите, забиваю крюк, но загоняю поглубже и поосновательнее. Снова вешаю на него веревочную лесенку с дюралевыми перекладинами и становлюсь на нее. Протягиваю вверх руки, ощупываю стену в поисках какой-нибудь подходящей зацепки, — но под ладонями шершавая поверхность скал, словно окаменевшая спина слона. Щелей для вколачивания нового крюка нет, даже не за что ухватиться и подтянуться.
Чувствую, что крюк, на котором висит лесенка и я, будто ожил и зашевелился, зашатался в тупой короткой щели скал и стал медленно выходить на вырыв. Сейчас снова вылетит, и я опять ухну вниз, в пропасть. Но окажется ли счастливым повторное падение?!
...И вдруг мои израненные и измученных пальцы нащупали слабый стебель растения. Осторожно, чтобы лишним движением не вывернуть мой злополучный крюк, поднимаю голову и вижу за перегибом скалы крупные желтые цветы. Растет что-то странное и необыкновенное, с густой кистью.
Плавно и мягко берусь за хрупкий стебелек, ладонями прижимаюсь к скале, животом и грудью ложусь на "слоновью спину" и начинаю ползти, извиваться, вдавливаться и растягиваться по стене. Всю нежность, как к девичьей груди с тугими сосками, цепкость и любовь к жизни, мольбу о спасении к Всевышнему я вложил в свои заскорузлые, с засохшей кровью, иссеченные, исцарапанные, опухшие пальцы со сломанными и сорванными ногтями, вцепившиеся в липкий стебелек, который чудом держал меня над пустотой.
Ноги покинули лесенку, и носок ботинка уперся в уходящий вниз крюк. Там чернела гибель и багровым светом сквозило небо. И все же я продвинулся на несколько сантиметров вверх.
Ура! Свободная рука нащупывает хорошую зацепку.
Повисаю и подтягиваюсь на одной руке, помогая всем телом, ногами, даже губами и зубами; впиваюсь в скалу и держусь над обрывом. И вот я стою уже на небольшой полочке, а ниже нее растет мой спаситель — желтый цветок.
Выбрались на вершину Сююрю-Кая. По тропе, проложенной по пологой части скалы, поднималась моя знакомая девушка, студентка-практикантка с биофака. Я предстал перед ней, как израненный герой, суровый витязь, выигравший поединок с могучей и страшной стоглавой гидрой. Девушка, пожалев героя-неудачника, вздумавшего взобраться по отвесной скале, перевязала его и приложила к ранам листочки целебных трав.
— Вот этот цветок выручил и спас меня, он помог мне подняться по гладкой скале, — сказал я ей и показал на крупные желтые цветы.
— Это асфоделина желтая, — ответила моя подруга и тут же, словно на зачете, дала ей характеристику. — Многолетнее растение, до 60-70 сантиметров высотой с многочисленными толстыми мясистыми корнями. Узкие, направленные вверх листья покрывают весь стебель. Желтые цветы появляются в апреле-мае, а плоды — продолговато-шаровидные коробочки, — в июле. Растет на горных склонах и выступах скал по всему Крыму. Внесен в Красную книгу УССР.
— Расскажи еще о растениях Сююрю-Кая, — попросил я. И девушка стала героем дня; а ведь я хотел удивить ее своей безумной храбростью и отвагой. Но оказалось, что бесшабашную удаль юноши покорила девичья нежность и милый приятный голосок. Названия цветов, кустов, деревьев превратили день в музыку света, ярких и сочных красок...
В ботаническом отношении Сююрю-Кая очень интересна. Это своеобразный скальный островок, где уцелели древние представители некогда распространенной по всему Крыму теплолюбивой растительности. Два вида можжевельника произрастает на обрывах и склонах горы. Можжевельник красный, или колючий, — кустарник с красно-бурыми ягодообразными шишками; а второй вид — высокий, или древовидный можжевельник с иссиня-черными шишками, — исключительно редкий здесь памятник природы.
У вершины восточного обрыва поселилось около десятка тисов. Осенью их темно-зеленая хвоя украшается малиново-красными "ягодами" — это семена с сочной, ярко окрашенной оболочкой. Хвоя тиса ядовита, но семена съедобны для птиц.
Из "южан" на Сююрю-Кая обильны жасмин кустарниковый, шалфей крупноцветный, зопник колючий, на скальном южном склоне горы прижился небольшой кустарник — сумах кожевенный и молочай миртолистный. На вершине "островка" растут ясколка Биберштейна, приземистый проломник крымский и крупка остролистная.
В мае-июне загорается на Острой скале крупными лилово-розовыми цветами пион трижды-тройчатый. Роскошны здесь ясенец, пупавка красильная, некоторые виды чабреца, зубровника, зверобоя, льна. Фон травянистого покрова создают типчак, пырей узловатый, виды костров, на камнях растет перловник крымский.
На южном склоне скалы очень мало почвенного покрова, но в июне — начале июля он выглядит красочно. Цветут разные виды очитка. Камни будто оживают от сиреневатых цветов иберийки перистой, голубеют нежные вороночки льна тонколистного, желтеют соцветия оносмы многолистной, железницы горной и крымской.
Маленький очиток имеет слабые корни, но только выпадают осадки — и растение быстро развивает дополнительную сеть корешков и энергично всасывает влагу про запас в свои мясистые листочки и стебельки, имеющие плотную оболочку — кутикулу. Она как бы смазана сверху растительным воском. Очиток настолько скуп в расходовании влаги, что после закладки на сушку в гербарную сетку продолжает там расти и умудряется даже цвести! Все виды очитка обладают жгучим вкусом и ядовиты. Вместе с тем трава очитка едкого издавна применяется в народной медицине для лечения лихорадки.
В сухой период середины лета растительность скал Сююрю-Кая сильно выгорает, но уже в конце августа, переждав жару, цветут скальные виды лука, головчатки кожистой, жабрицы варьирующей и другие травы.
Из папоротников на затененных склонах горы распространена многоножка обыкновенная с однажды перисто-рассеченными листьями. Встречаются костеней, волосовидный и постенный, и скребница аптечная, обычно произрастающая на южном склоне Главной гряды. На нижней стороне буровато-серебристых листьев скребницы имеются пленки, уменьшающие испарение.
Сладковатые на вкус корневища многоножки (папоротник носит второе имя — сладкокорень) содержит дубильную и яблочную кислоты, а также глюкозид сапонин и глицеризин. Не случайно корневища многоножки обыкновенной используются в народной медицине при различных заболеваниях органов пищеварения.
Среди кустарников Сююрю-Кая интересна роза колючейшая с черными плодами и интенсивно бордовой мякотью.
У вершины горы по скалам растет крушина слабительная, или жостер. Из зрелых черных ягод крушины приготавливают слабительные средства и зеленую краску. Незрелые плоды жостера дают желтую краску.
Много на Острой скале грабинника, кизила, барбариса, бересклета бородавчатого и широколистного, бирючины, боярышника. Реже встречаются скумпия, свидина, терн, вяз пробковый, антипка, кизильник. Из деревьев растут дуб скальный, ясень обыкновенный, липа кавказская, граб, клен полевой, груша лохолистная и обыкновенная. — Много, очень много интересных растений на Сююрю-Кая, — закончила свою длинную лекцию симпатичная студентка-отличница. Тут и мне захотелось поделиться с ней своими знаниями о Крыме, об археологии (я был воспитанником известного ученого Олега Ивановича Домбровского. Ходил в его кружок археологии, участвовал во многих экспедициях и раскопках. Но профессионалом-археологом, к сожалению, так и не стал).
— А знаешь, на вершине Сююрю-Кая в десятом-тринадцатом веках находился замок с четырехугольной башней-донжоном и двойным кольцом боевых стен, — начал я свой рассказ.
...Тишина и чистый воздух стояли над горами, невесомые и прозрачные, сливаясь с голубизной девичьих глаз...
Горную красоту Острой скалы будто дополняли услышанные от моей спутницы имена распустившихся цветов и трав, их легкое дыхание и аромат, радость и нежность нашего общения. Я запомнил это восхождение на Сююрю-Кая и асфоделину желтую, которая помогла мне одолеть скалу.
— Давай я засушу ее тебе на память, — предложила девушка.
...Прошло много лет. Среди моих походных дневников лежит листок с приколотой высохшей асфоделиной желтой.
Иногда я перелистываю страницы путеводителя Константина Павловича Попова "Ботанические экскурсии по горному Крыму", изданного Крымиздатом в 1962 году, с главой о Сююрю-Кая. Все, что тогда рассказывала девушка, звучало, пело звонкими цветами — голубым и розовым, как глаза и губы моей любимой. А сейчас эти строки, как синие стынущие сумерки, уже померкшие и слабые, но по-прежнему зовущие в молодость, к свежести, тропам и скалам Сююрю-Кая.
...К сожалению и несчастью, я позабыл твое имя, моя Прекрасная. Если помнишь асфоделину желтую Острой скалы, отзовись...
Здесь, на скале, он как животрепещущий каскад, падающий из небесных высот. Чуточку пахнущий ландышевым ароматом с фиалковыми каплями и будто шелестящей цветочными лепестками. Яркое лимонное сияние, словно девичьи губы восторженно целует твои глаза.
И пламенный шепот влюбленных.
И шелковая нежность ночи…
Тишина и луна сливаются в прелесть пронзительного душевного состояния, когда так хочется любить и быть любимым. А он медленно, словно босыми крохотными ступнями, шагает; помните редкую орхидею "Венерин башмачок"? По легенде, спустилась Венера на землю и потеряла башмачок; только ее прекрасная ножка могла войти в отверстие и надеть хрустальную туфельку.
И лунный свет, как нимфа, неслышно ступает среди мраморных утесов Острой скалы. А напротив, в теснине Большого каньона, под лунным разливом и расцветает "Венерин башмачок".
...На синем дне каньона — серебряные осколки упавшего света луны и бурлящей неожиданной любви, сладкой и радостной. Ее имя Изольда, — словно белоснежный стыд иудейский и райские розы в девичьей наготе...
А речные струи, как луны ливневые, играют зеленым мхом и изумрудом магическим. Я привлекаю Изольду к себе — и тонем мы в лунной неге и музыке минорной. И кружимся, и обнимаемся, и ласкаю я деву младую, Богиню ночную в лунных сапфирах и сиреневых хризолитах.
И фея-луна моя, стыдливо глаза опустив, трепетно шепчет — я навеки твоя!
Я просыпаюсь глубокой ночью, и сон долго стоит радостным видением в моих глазах. Мне приснилось роковое ущелье. Нет, я не погибну в нем (смерть уже не раз кружилась над моей головой, и мне хорошо знакомо это чувство тяжелого страха и безысходности, когда лежишь, погребенный под снегом, или пытаешься спрятать окровавленную голову от падающих камней). Я чувствую, как сон уносит меня в неведомое и таинственное ущелье, где я окунаюсь в сказочное поэтическое состояние, полное маленьких и больших приключений, необыкновенных изображений и панорам, а томящая боль от усталости растекается по мускулам, но глубоко в сердце остается счастливый всплеск от проведенного накануне похода...
Перед нами открылась страшная пропасть в узкой теснине, вспоровшей зеленый бок земли. Осторожно заглядываю в открытую "рану". Там, далеко внизу, сверкает жемчужная нить потока. Из сырого сумрака карабкаются по обрывам одинокие сосны и тисы. Это — Большой каньон Крыма. Глубокое, до 300 метров, ущелье лежит в известняковых скалах юрского периода. Гигантская пятикилометровая расселина отсекла горный массив Бойка от Ай-Петри.
Одна из самых популярных троп в Большой каньон начинается у шоссе Ялта-Бахчисарай близ села Соколиного. Экскурсию по каньону можно начать от "почтового" дуба, разбитого молнией. В прошлые годы в его дупле туристы оставляли записки и письма для последующих экскурсантов, выражая в них свой восторг и восхищение увиденным.
Мы выбираем трудный, но привлекательный и интересный путь. Тропа вьется среди густого кустарника, выходит на открытые поляны. Отсюда открывается прекрасный вид на реку Коккозку, грозные обрывы Острой Скалы и Орлиного Залета.
Вот и перевал, ведущий на Бойку. Здесь в далеком средневековье находилось несколько поселений во главе с храмом Спаса.
Обливаясь потом, лезем вверх по тропе. И вот оно внизу, великое творение природы, всколыхнувшее наши городские души. Серые стены утесов, стиснув черную глубину, стоят среди зеленой пены лесов, словно оберегая потайной вход в земное нутро.
Мы замираем перед могучей картиной Большого каньона. Спасибо тебе, проводник, что привел на эти скалы!
Одна из жемчужин каньона — горное эхо. Мы стоим на краю Пещерного утеса. Крикнули и замерли на две-три минуты. Раздается шестикратное эхо, оно бьется в скалах, как раненая птица, и медленно затихает.
Говорят, что Туар-коба (Коровий грот) родился от вихрей; и ученые тоже считают, что он эолового происхождения — результат работы ветров. Но сейчас здесь тихо, таинственно и романтично. Будто ветрам вход воспрещен, их не пускают утесы каньона.
Наш путь в каньон лежит по узкой щели Кривого ручья. Вода тут проложила замысловатую дорогу, то и дело срываясь вниз каскадами. Для спуска используем сухие бревна, приставленные к скальным уступам. На пути — сводчатые арки, каменные джунгли скалистых чудищ. Узкая щель Кривого ручья — гулкая и сумрачная, она извивается среди папоротника, больших листьев борщевника, в зеленых витках цепкого плюща.
Семь скальных уступов преодолеваются со смехом, но и со страхом, и требуют силы, которую спешно отыскиваем в своих увядших мускулах. Но грандиозно! Неужели и мы, городские обыватели, еще можем бесстрашно лазать по скалам? А вот и получилось — мы на дне каньона.
Вокруг — каменная твердь утесов, далеко над головой — синяя лента неба, а под ногами струится вода.
Говорливый ручеек, как метроном, ведет неустанно отсчет веков от той древней кайнозойской эры, когда геологические катаклизмы породили глубокую трещину, образовавшую щель каньона. Здесь время спрессовало миллионы лет, и они стали вечностью.
Невольно смолкают шутки и смех — как при входе в собор, в священный собор матери-природы. На величественных столпах-стенах стоят зеленые свечи сосен. Колодезный сумрак каньона лишь изредка ласкают редкие лучи солнца, и в радостном блеске водяных брызг вспыхивают лазурные озера и красные ягоды тиса, шиповника, боярышника.
Осторожно ступаем по каменному дну. Розовый цвет мраморовидного известняка придает ему еще большую загадочность, будто вступаем в преддверие ада, опаленного жарким огнем. Гигантские котлы, высверленные в скалах каменными бомбами при ежегодных паводках, наполнены холодной обжигающей водой. Чистые серебряные струи рек, как звон струны, льются в скалах и вдруг обрываются сверкающими водопадами. Выходим к "ванне молодости" — глубокому каменному котлу, наполненному прозрачной водой. С восторгом в него ныряют туристы и, разумеется, приобретают атрибуты молодости — свежий цвет лица, бодрость, энергию и улыбки, радость от счастливых минут.
Над "ванной молодости" высится сторожевой утес; в нашей далекой юности его отвесную стену первыми преодолели мои друзья — мастер спорта по альпинизму Олег Гриппа и страстный скалолаз Константин Аверкиев.
Спускаемся вниз по каньону. На пути — небольшая плотина, перекрывающая родник Пания, один из крупнейших карстовых источников в Крыму. В среднем из этого родника ежесекундно вытекает 770 литров чистейшей воды. В Горном Крыму всего 19 источников с дебитом более 100 литров в секунду.
Оставляем Яблоневый брод с родником Пания, заросший лесными яблонями, и дальше идем только по руслу реки. Здесь тропа проходит в роскошном обрамлении сверкающих водопадов, чистых хрустальных струй. Медленно наплывает щемящая грусть о том, что экскурсия кончается, что ты покидаешь Большой каньон и не знаешь, когда еще вернешься сюда, хоть ненадолго оторвавшись от городской сутолоки...
Профессор И. Пузанов, большой знаток Крыма и один из первых открывателей каньона для массового туризма, считал, что каньон образовала расселина сбросового характера и отсекла Бойку от Ай-Петри. Образование расселины совпало по времени с геологической катастрофой, погрузившей некогда южное продолжение Ялтинского плато в воды океана Тетис (из него образовалось Черное море). А в дальнейшем архитектор и скульптор каньона — вода.
Через каньон протекает речка Аузун-Узень, Здесь, как нигде еще, видна титаническая работа текучих вод, пропиливших известняковую толщу. Дно каньона усеяно глыбами и валунами, веками перемещаемыми водой.
В проточных водах каньона обитает ручьевая форель. Чистая, сапфирового цвета вода имеет летом и зимой почти одинаковую температуру — +11 градусов.
Как же произошло открытие каньона для туристов? И. Пузанов, путешествуя с В. Альбицким, астрономом Симеизской обсерватории, заблудился на горном массиве Бойка. Пришлось заночевать в лесу. Утром совсем рядом увидели яйлу и дружно зашагали, надеясь в скором времени добраться до Ай-Петринской метеостанции. Но внезапно остановились, изумленные бездонной расселиной, преградившей им путь.
— Покажи карту, отмечена ли там эта гигантская щель? — попросил
Пузанов.
— Да, ущелье нанесено отчетливо, очень хорошо потрудились топографы и картографы, — ответил Альбицкий, рассматривая карту.
— Но нигде ни одного слова я не читал о каменной теснине! — удивленно заявил Пузанов.
— Придется тебе, мой друг, обойти ущелье и сделать его описание! — посоветовал Альбицкий...
Профессор И. Пузанов вместе с ботаником Е. Вульфом и С. Дзевановским, геологом М. Решеткиным обошли и изучили каньон в 1924 году. Затем Пузанов опубликовал статьи и брошюру о природе тесного и дикого ущелья Крыма.
Особенно каньон поразил ботаников, ведь он оказался убежищем вымирающих реликтовых растений: тис ягодный, редкий папоротник - листовик сколопендровый, орхидея Венерин башмачок, иглица подъязычная укрылись в каньоне от мировых бурь и потрясений.
...Я много раз бывал в каньоне, но только однажды пришел зимней ночью. Светила яркая луна. Восковый лес стоял в кружеве теней. Заглянул в пропасть — среди оледеневших каменных глыб струился ртутный ручеек. Стало жутко от одиночества, каменного холода, лунного мертвого света. Разжег костер и присел погреться. Задумался и долго смотрел в костер, словно оцепенев от пляшущих языков пламени.
«Почему раньше каньон оставался не замеченным людьми? Нигде ни слова, ни одной записи и легенды, даже название придумал Пузанов — Большой каньон Крыма, скопировав с Большого каньона Колорадо.
Может, каньон отпугивал людей своими пропастями, они боялись и обходили его стороной?» — думал я.
Внезапно за спиной услышал тихий голос: «Расскажу тебе легенду, странник, ты будешь первым, кто услышал ее»!
Случилось это давным-давно. Земля расцветала благоухающими пышными цветами. Тропические ливни орошали земное царство. Алые лучи солнца несли зеленому миру свет и тепло.
Однажды Лесной царь устроил летний бал. Со всех уголков мира пожаловали приглашенные. Через горные перевалы, глубокие моря, быстрые реки, песчаные пустыни добирались гости на скалистый мыс у моря. Три дня и три ночи веселились деревья и цветы. На балу познакомились красноствольный красавец Тис и изящная Орхидея Венерин башмачок, Папоротник листовик сколопендровый и Иглица подъязычная. Всю ночь они танцевали у лунного моря.
Утром вдруг явился Лесной царь и объявил страшную весть:
— Подданные моего зеленого царства, наша жизнь в опасности! С севера ползут гигантские льды, они заморозят и погубят нас! Расходитесь и укрывайтесь в недоступных теплых уголках и передайте своим собратьям о ледовой угрозе! Кто выживет, пусть завещает потомкам собраться здесь через миллион лет. Да храни вас Солнце!
Не успел царь закончить свою речь, как налетела буря. Тис схватил Орхидею, и они побежали по скалам в горы — искать убежища, за ними увязались Папоротник и Иглица. Мороз усиливался, валил снег, издали доносился чудовищный треск.
— Что это? — пропищала Орхидея.
— Наверное, льды! — ответил Тис.
— Где мы укроемся? — заволновалась Иглица. И вдруг они увидели дворец, выкованный из серебра.
Грохотал над землей ледяной ураган, замерзали стада мамонтов и гибли леса, только между высоких стен Серебряного дворца было тихо и уютно.
...Шли века. Потускнело серебро, но так же красив и грандиозен был дворец. Он принадлежал Лесному царю, бросившемуся на помощь своим зеленым подданным и погибшему во льдах. Только дочь его, Светлая вода, журчала в пустом дворце. Вымирали все виды растений, на их смену приходили новые, а беглецы с лесного бала по-прежнему жили в Серебряном дворце.
...Ледники отступили. Опять зеленые леса укрыли землю. Однажды ко дворцу приполз окровавленный Человек. Он испил Светлой воды, обмыл раны, и они сразу зажили. Увидев серебряные стены дворца, изумительную Орхидею, зеленый Тис, пышный Папоротник, ярко-красные ягоды Иглицы, Человек поразился видом величественных скал и удивительных растений. Он понял, что в жизни, кроме пищи, воды, огня, звериных шкур есть еще и мир прекрасного.
Человек поднял сломанную веточку тиса и пошел искать свою подругу. Скоро он вернулся обратно со смуглой женщиной, одетой в серебристую шкуру.
— Смотри, леса зимой стоят голые и черные, а здесь среди обрывистых скал растут вечнозеленые растения.
— Мне очень нравятся белые скалы, давай отдохнем здесь, — предложила красавица.
Внезапно они услышали мычание, — рядом ревела корова. Молодожены бросились на помощь и увидели красную корову. Она сломала ногу, убегая от волков.
— Хороший будет ужин! — обрадовался мужчина.
— Ты не должен убивать раненое животное, — взмолилась женщина. — Ведь она скоро отелится.
Но корова погибла, оставив беспомощного теленка. Мужчина и женщина поселились в сухом каменном гроте. Теленок лежал рядом на травяной подстилке. Перед входом горел костер, отпугивая диких зверей.
По вечерам красавица любила садиться на краю обрыва и слушать песни Светлой воды. Белые скалы чудным эхом разносили ее песни-журчанья. Красавица училась петь у Светлой воды. А весной они ушли, назвав меня Коровьим гротом (Туар-Кобою). Окрепший теленок последовал за ними.
...Над землей пролетали бури — огненные, снежные, дымные, дождливые, или грохотали землетрясения, извергались вулканы. Когда ударила Великая сушь, то песни Светлой воды замолкли на долгие годы, но она не забывала своих друзей и пробивалась к их корням сквозь скалы и землю. Много погибло тогда растений, не выдержав жары и жажды. ...Начался Великий потоп, и Светлая вода спряталась в корнях Тиса, а тяжелые мутные валы неслись с гор по Серебряному дворцу. Сушь, Потоп, Холод, Голод — все выдержали друзья.
Минул миллион лет. Загрустила Светлая вода, — ведь настало время расставаться, как завещал Лесной царь.
— Я не оставлю дворец: ведь это мой старый добрый дом. Пошлю на мыс своего сына! — объявил Тис.
— И я не уйду отсюда, пусть дочь шагает к теплу и морю, — решительно топнула башмачком Орхидея.
— Я тоже не брошу дворец и вас, мои добрые соседи и друзья, а снаряжу детей в дорогу, — молвил Папоротник.
— Мои девочки не пропадут без меня, пусть выходят в мир! — решила иглица.
— Спасибо, друзья! — прошептала обессиленная Светлая вода. — Вы поможете мне всегда сохранять мою влагу!
...— Вот и вся легенда о Серебряном дворце, — закончил рассказ Туар.
— Очень скучный конец у твоей истории! — разочарованно произнес я.
— Ты не прав, Человек. Знаю, ты любишь слушать сказания о любви, приключениях и богатстве. Об этом могу очень много рассказать, ведь рядом с Серебряным дворцом шумел веселый город Пой-ка. Однажды, когда люди с огнем и мечами бросились на город, страшный пожар пролетел и над Серебряным дворцом, испепелив стены и скалы, покрыв их черным налетом гари. Тогда здесь погибло все живое, а я укрыл от огня в своем пещерном зеве верных друзей. И теперь они снова живут в Серебряном дворце.
— Почему ты Большой каньон называешь Серебряным дворцом?
— Я привык к старым именам, это ты, Человек, забываешь прошлое и любишь менять имена в угоды новым модам.
— Но ведь Большой каньон звучит красивее!
— Пусть будет по-твоему, — согласился Туар и затих...
Костер давно догорел. Занималось утро. Встало белое солнце. Я посмотрел перед собой и растерялся: привычный для меня Большой каньон превратился в Серебряный дворец. Снег блистал и искрился на его стенах.
«Сквозь какую пропасть времени пришли к нам зеленые растения? — мелькнула мысль. — И как уберечь их для будущей жизни?»
Одной из природных крепостей является горный массив Бойка, лежащий над селом Соколиным. Глубокое ущелье Большого каньона отделяет Бойку от Главной гряды Крымских гор. Длина ее окружности свыше 60 километров. Юго-восточный край Бойки переходит в длинный узкий хребет, ведущий на Ай-Петринское плато. С востока Бойку омывает река Бельбек, берущая начало у его подножия, а с запада из каньона вытекает река Голубая (Коккозка).
Бойка состоит из пяти вершин, обращенных в разные стороны, а лесистые склоны скатываются внутрь массива к глубокой котловине, наклоненной к руслу каньона.
Высоты называются так: Курушлюк — длинный скалистый кряж, начинающийся у устья Большого каньона и тянущийся над Ай-Петринским шоссе и долиной речки Голубой; гора Богатырь, с мощными скалами, вздымается над деревней того же названия, расположившейся на западном склоне массива; гора Сотира, или Спаса — самая значительная из высот Бойки (она повернута северными обрывами к селу Нагорному, а ее восточные утесы смотрят на дорогу в село Зеленое, проходящую у их подножия). Высота Караул-Кая (Сторожевая скала) обращена обрывистым краем на восток к селу Счастливому. Гора Кош-Кая (Соколиная скала), скалистая сторона ее возвышается над селом Ключевым. От горы Кош-Кая отходит на юго-восток упомянутый хребет, связывающий Бойку с яйлой.
Бойку надежно охраняют ее скалистые обрывы, и только на перевалах природа создала относительные удобства для прокладки проезжих дорог. Здесь же горцы воздвигли поперек них заградительные стены от обрыва к обрыву; кроме того, с западной стороны Бойка имела два небольших укрепления: нижнее — на одной из скал хребта Курушлюк и верхнее — на самом хребте.
...Стояла ранняя весна. Наша археологическая экспедиция, навьючив лошадей походным снаряжением, поднялась по дороге, идущей от села Зеленого. Мы стали лагерем на светлой широкой поляне Центральной котловины Бойки. В то время года ветви деревьев еще оставались голыми, но лесные прогалины и опушки украшало множество подснежников. Весна таит в себе запах путешествий, и всегда ее воздух будоражит сердце зовом неведомых приключений.
Мы, юные археологи, участники кружка при детской туристической станции Симферополя, бродили тогда по Бойке, отыскивали в лесных зарослях остатки средневековых построек. Руководил нашей экспедицией известный археолог Олег Иванович Домбровский, наш старший друг и товарищ.
Мы, мальчишки, Выросли, Возмужали, но до самой смерти Олега Ивановича не забывали о нем, встречались, вели долгие беседы обо всем. Олег Иванович, очень добрый и бескорыстный, всегда приходил к нам на помощь, стал нашим внимательным наставником, и ему мы доверяли все свои планы, даже сокровенные мечты. Возраст, точнее разница в возрасте, — ведь Олег Иванович всем нам годился в отцы, — не влиял на наши отношения. Это была крепкая, нежная и великая Дружба умного и сердечного человека-ученого с разношерстной толпой пацанов, вырастающих и не предающих своего Учителя...
На Бойке тогда мы нашли шесть поселений Х-ХV веков. На седловине между Сотирой и хребтом Курушлюк, где в древности вилась дорога (сейчас она превратилась в тропу, но под толстым слоем перегноя местами прослеживаются глубокие колеи, протертые колесами в твердой скале), сохранились остатки крепиды, предохранявшие дорогу от разрушения. Крепида состоит из мощной кладки из крупных обработанных камней с прямоугольной лицевой стороной.
Мы зачистили руины древнего храма размером 18 х 27 метров. Храм был трехапсидным и трехнефным с нартексом и папертью в западном конце. Храм Спаса с двускатной крышей оказался одним из самых больших в Горном Крыму. Погиб он от турецко-татарского нашествия, следы грабежа и пожара — это обломки оплавленной посуды, найденные в шурфах внутри и вокруг храма. Название храма, как в XIX веке считал археолог В. X. Кондараки и подтвердил эту версию в наши дни О. И. Домбровский, дало имя и самой горе — Сотира. В нем и причина столь длительного сохранения этого греческого названия: храм Спаса — Спасителя.
...Люблю Бойку за дикость ее лесов с невообразимо искривленными стволами буков и грабов, за прелесть ее лугов и притягательную красу горных вершин, за ветхие и заброшенные ее тропы и дороги, откуда то и дело открываются щемящие сердце глубокие дали чистого голубого, зеленого и солнечного света. Много путей идет на Бойку из сел Многоречья, Богатыря, Счастливого. Можно попасть на нее и с Ялтинской яйлы — по дороге мимо горы Эндека по западному склону Куш-Каи.
Красива и удобна Бойка для лесного отдыха. Здесь в любое время года можно поставить небольшой походный лагерь или палатку и целыми днями бродить по очаровательной округе.
...День выдался тихий, теплый. Ласково грело солнце. Сквозь редкую голубизну тумана на горы лился мягкий рассеянный свет. Вдруг совсем рядом в дубовой чаще что-то зашумело, затрещало. Ух ты! Целое стадо диких кабанов дало от нас деру. Вольготно им живется в крымских лесах. Интересно увидеть на воле могучих, очень осторожных животных.
Для ночлега выбираем ровную площадку у ручья, стаскиваем к ней дрова — сухостоя вокруг вдоволь. Спальных вещей у нас нет, поэтому собираем на постель сухие листья, под головы укладываем бревно, а ноги будет греть огонь костра.
Люблю слушать ночной лес, то и дело охающий в сонном беспокойстве. Вот скрипнула в темноте какая-то птица. За ней всполошилась другая. Потом кто-то, тяжело топая, промчался вдалеке. А глаза не могут оторваться от неба, увешанного голубоватыми, словно мартовские льдинки, звездами.
Просыпаюсь среди ночи. Белый колодец света от костра сдавила черная мгла. Обнявшись, грея друг друга, спят товарищи. Подбрасываю дров. Огонь, будто намаявшись, недовольно трещит и ворчит. Всполохи освещают толстые стволы с кривыми ветвями. Былинный лес с бородатыми от мха стволами...
Утреннюю тишину дробит сухой треск. Это старается недалеко от нас сидящий дятел. Покрутился вокруг ствола, хитровато взглянул в нашу сторону — и вспорхнул.
Поднимается белый слиток солнца. Пора вставать. Весело умываемся. Как жемчужины, блестят на лицах капли холодной воды.
Жалко друга, гревшего нас всю ночь, но мы тщательно заливаем костер — такой в лесу закон.
Богата Бойка и дикими садами - чаирами, в них растут яблони, груши, сливы, черешня, орех, множество лесных ягод.
На затерянных дорогах порой встречаются углеобжигательные ямы. На них шумят дубы возрастом по несколько сотен лет. Видно, в древности бытовал на Бойке промысел по изготовлению древесного угля. Нашли мы на Махульдурском перевале остатки кузнечно-литейной мастерской.
В геологическом отношении Бойка исследована пока слабо. Специфический ржаво-красный цвет земли и рыхлой породы, подстилающей конгломераты, наводил на предположение о том, что здесь могла добываться руда. Так и оказалось: ученые определили, что для выплавки металла могли послужить железные конкреции, находимые в красных песчаниках тут же на перевале. Такие конкреции попадаются среди гальки многих горных ручьев Бойки.
Есть на пятиглавом массиве и хорошие источники с чистой ключевой водой, не иссякающие даже в засушливые годы.
Однажды ночь застала меня на Ялтинской яйле. Синеватая звездная мгла распростерлась над миром. Сонная звенящая тишина разливалась по лесам и урочищам. Внизу в серебряном лунном литье лежала загадочная Бойка. Мне казалось, что я увидел сказочную землю, точно она явилась со страниц приключенческих книг. Я словно открыл неизвестный горный массив, легендарную страну Эльдорадо. Юность всегда богата воображением...
Есть в Крыму места, которые как бы не сразу овладевают путником, словно не раскрывают перед ним своей внутренней прелести. Но потом приходит огромная потребность еще раз побывать в этом желанном уголке, вызывающем смутное сожаление, даже грусть, будто ты что-то пропустил в своей суматошной жизни и не успел увидеть. Ты обязательно вернешься к любимым тропам, урочищам и полянам.
Вот и все. Всего лишь несколько слов о "почтенной Пойке", это, наверное, давнишнее имя Бойки, и оно упомянуто в одной из надписей Мангупа.
Легенды о Бойке, ходившие до последнего времени среди жителей Коккоз, Большого и Малого Озенбашей, Ауджикоя, Махульдура, Богатыря и других селений этой округи, невнятно повествуют о том, что когда-то Бойка была "большим городом", якобы разгромленным турками во время их борьбы с "френками" (генуэзцами).
(Историческая зарисовка по легенде В. X. Кондараки)
...В далекое средневековье пятиглавая Бойка, защищенная крепостными стенами и укреплениями, рвом на перешейке с яйлой, а также естественными обрывами, представляла собой большой замкнутый удел, состоящий из шести поселений, объединившихся вокруг большого храма Спасителя. Построенный из тяжелых глыб дикарного камня на седловине между горой Сотира и хребтом Курушлкж, где рядом проходила дорога на Южнобережье, храм по своим размерам был самым большим в горах Таврики. Пол его украшала разноцветная "мозаика" из плит местного конгломерата. Перекрытие храма составляли легкие арки и своды из известкового туфа, а крышу покрывали гладкие песчаниковые плиты.
О богатстве и значимости, величии храма Спаса, стоявшего на горе Сотира (с греческого "Спаситель"), свидетельствовали не только архитектура, но и дорогая привозная посуда из Малой Азии и Херсонеса, резные надгробия, орнаментированные пифосы. Храм Спаса возглавлял Бойкинский церковно-феодальный удел.
В XV веке турки осадили Бойку, но взять ее не смогли: слишком трудными и опасными для них оказались скальные обрывы и крепостные стены.
...Осада Бойки длилась очень долго, и все это время Прокопия терзала мысль о его водяной мельнице, устроенной на горной речке: "Нашли мельницу турки? Разрушили они ее или нет? Работают ли жернова? Может, стоит выбраться через потайную калитку и сбегать посмотреть?"
Мельница Прокопия стояла за Соколиной горой, вдали от крепостной стены, закрывающей Бойку. Это была хорошо оборудованная мельница, скрытая среди каменных глыб на горном потоке. Сторожем и смотрителем на ней был старый и немой грек Каликус.
"Жив ли старик? Выдал ли он потайные подвалы с зерном и мукой?" — думал Прокопий.
Наступление на Бойку турки вели с другой стороны, куда по хорошей дороге подходила их конница. Они поднимались на Махульдурский перевал, пытаясь сходу взять цитадель Бойки — храм Спаса. Но вновь и вновь терпели поражение. Сейчас они оставили свои яростные атаки, где теряли много смелых янычар, и осадили Бойку сторожевыми постами, внимательно просматривая и блокируя все дороги и тропы, ведущие к ней. Правда, в горной местности, где стояла мельница, турок появлялось очень мало.
Прокопий с высоты Соколиной скалы внимательно просматривал округу близ мельницы. Начальник охраны крепостной стены Николас дал ему подзорную трубу, купленную у генуэзских моряков. Прокопий весь день вел наблюдение, но ничего подозрительного не заметил. Наоборот, в окуляр подзорной трубы он увидел сгорбленный силуэт хромого грека, мелькнувший возле реки, на которой стояла мельница. Каменные глыбы у мельницы прикрывали ветви деревьев и вечнозеленый плющ, так что с высоты Соколиной скалы ее нельзя было увидеть.
"А может, ночью тайно проскользнуть к мельнице и осмотреть ее?" — подумал Прокопий. Калитку в крепости, скрытно сделанную в фундаменте стены, ему давно показал Николас. "Сегодня ночью так и сделаю, схожу к мельнице. Кажется, вокруг тихо, и турки успокоились, решив, что Бойку им не взять. Скоро польют дожди и паводок может наделать беды — поломать плотину, ведь старый Каликус один не сможет поднять задвижку, и вода сломает все на своем пути. И потом, какой я хозяин, если не осмотрю и не проверю свое добро!" — так думал Прокопий.
Осенняя ночь дышала грозой, блистая лазурными сполохами. "Будет ливень, и я проскользну незамеченным, посмотрю только на мельницу и вернусь обратно!" - наконец решился Прокопий. Жена проводила его и закрыла за ним железную калитку.
— Жди меня. Когда вернусь, постучу пять раз, и ты откроешь засов, только не сиди у стены, а то ночная стража тебя увидит.
Часа в четыре утра подходи к калитке и слушай мой стук! — наказал ей Прокопий.
Гроза приближалась, влажно и кисловато-горько пахло осенней листвой. Прокопий осторожно ступал рядом с тропинкой, пристально всматриваясь в каждый куст и дерево. Темный лес был пуст и тих, Прокопий осмелел и быстрее зашагал, но бдительности не терял. Гроза накатывалась чернотой и дождевым шумом.
«Хорошо — буду невидим и неслышим», — решил Прокопий.
У мельницы он появился в одно время с хлынувшим ливнем.
«Жив ли Каликус? — подумал Прокопий. — Надо посмотреть в сторожке».
Хромоногий Каликус был там — сидел у стола с горевшим светильником и ел пшеничную лепешку.
Схватили Прокопия на пороге сторожки. Турок в засаде оказалось очень много.
— Ты хозяин мельницы?
— Да.
— Как ты вышел с Бойки?
Прокопий молчал. Допрашивал его маленький толстенький турок с лоснящимся лунообразным лицом и черными дугами бровей. Привели немого Каликуса и пропустили ему руки под вращающиеся жернова. Каликус даже не мычал от боли, только кровавой пеной пузырился его рот. Потом ему переломали ноги, и тогда Прокопий рассказал о железной калитке. Турки тут же приказали вести их к калитке. Торопливо зашагали по скользкой тропе.
Прокопий постучал пять раз, и жена отодвинула засов. Десять воинов проскользнули за крепостную стену, остальные остались у потайной калитки. Жене, закричавшей от испуга при виде турок, тут же вспороли живот кривым ножом.
— Веди нас к храму! — приказал луна-турок.
Прокопия мучила жажда, все внутри горело от страха перед пытками. Он быстро зашагал на перевал к храму Спаса. Турки темными тенями скользили за ним.
Дождь прекратился, и умытая луна улыбалась со светлеющего неба. Храм Спаса был взят быстро и бесшумно, сонных стражников и монахов турки перерезали быстро. И тут же над храмом Спаса взвилось зеленое знамя ислама. Защитников крепости стен Бойки охватили паника и отчаяние.
...Умирал Прокопий у храма, где турки распяли его возле векового дуба. Луна-турок ножом полоснул два раза по рту Прокопия, наградив кровавым знаком предателя.
Запоздалый листопад мечется над лесами, принося осеннюю грусть, туманы и медленные тоскливые дожди. А еще недавно стояли прозрачные, будто литые из золота, багряные дни.
Мы ушли в горы. Вечерело. Небо голубело звездным туманом. Было зябко без теплой куртки. Тускло светились блюдца замерзшей воды, хрустела заиндевелая трава. Но утром вновь пригрело солнце, и густо посыпались листья, сухие и звенящие. Идем по лиственным сугробам, ловим уходящую осень. Нет человеческого счастья без осенней печали, без любви к увядающим листьям, к родным лесам и горам.
Пересекаем яйлу и выходим на вершину Кемаль-Эгерека. Вдаль простирается горный глухой мир.
Мы опоздали. Буковые леса сбросили роскошный ритуальный наряд осени и стоят осиротевшие, чуть поблескивая золотистой лиственной подкладкой.
Спускаемся на плато Басман. В легенде об этой горе упоминается о том, что столетия за столетиями кипели тут битвы за горскую землю, а в пещере на горе Басман хранилась чудесная золотая колыбель. Много смельчаков пыталось завладеть ею, но им не удавалось добраться до нее. Большинство возвращались изуродованными, с помутившимся разумом. Басман разделяет бассейны левых притоков Качи — Донги и Каспаны. Его западный пологий склон порос лиственным лесом. Чуть выше поляны Кермен, на фоне живописной сосновой рощи возвышается памятник герою-партизану Николаю Кривоште, погибшему здесь в 1942 году.
Еще левее и выше хорошо видны отвесные обрывы Басмана, откуда открывается широкая панорама северных склонов Главной гряды Крымских гор— от непривычно скошенного к северу профиля Чатыр-Дага до кажущихся совсем близкими уступов Демир-Капу (Железные ворота).
Впереди меня идет Валентин Некрасов. Он что-то кричит, смеется над нашим медленным темпом и вдруг, поскользнувшись, падает. Теперь хохочем мы.
Валентин — наш любимец. Он ловко и ладно хлопочет по хозяйству, ставит палатки, разжигает костер, готовит пищу. Наверное, не проходило такого воскресенья, чтобы Валентин не подался на экскурсию в горы. Но больше всего мы любим его за песни и гитарную грусть.
В поход на Басман с нами идут сыновья. Пока им немного лет и они полны детского радостного восприятия жизни, ее веселого таинства и яркой сказочности. Впереди у костра их ожидает рассказ о золотой колыбели, спрятанной в пещере.
Мы на скалистой вершине Басмана. Я много видел, любовался многими картинами природы, порой даже слезы радости от увиденного появлялись на глазах, но неслышно дышащая лесным духом тишина горных силуэтов вокруг Басмана не заменит мне никакого вида Кавказа или Памира. Панорама Басмана — сила и магия родины, волшебным соком голубого неба, зеленого леса, солнечного света вливается она в твое сердце, и ты навсегда всей душой прикипаешь к дорогому и милому ландшафту.
И братья мои по земному шару — сип белоголовый и гриф черный, — тоже облюбовали эту скалу. Они парят над ней вместе с юными птенцами, точно любуясь и показывая детям их родину. И так вечно: птица и ее птенцы, звери и их смышленые дети, люди — отец и сын, — остаются верными своему прекрасному дому, где родила их мать. Мне и Филиппу достался райский уголок земли — славный Крым. Становлюсь на колени и молюсь перед синей звездой Крыма, что засверкала над нами.
...И будто из лесных малахитовых глубин, из пещерных недр, где в темноте блистает золотая колыбель, из родниковых студеных окон, из светлых поющих рек рождается символ горного величия Басмана, где над скалой, врезанной в дивную даль, реют огромные птицы.
У каждого человека есть Бог и своя Звезда, перед ними он преклоняется. Моя икона в золоте солнца, в серебре дождей, в бархате снега, в сказочных легендах, мой, осиянный Богом Тавриды, Басман...
На восточных обрывах Басмана известны девять пещер, но наиболее интересны для экскурсантов 3-я, 5-я и 7-я, К ним ведет узкая тропа, начинающаяся на краю пятидесятикилометрового обрыва между двумя приметными скалами.
В третьей пещере Басмана невысокий прямоугольный проход ведет в низкий зал. Три узких отверстия соединяют его с главным залом высотою более десяти метров. Достопримечательность этого места — закрученные в спираль редкие натечные формы — геликтиты. Здесь сильное движение воздуха, благодаря чему температура и влажность его резко меняются на расстоянии нескольких десятков сантиметров. Предполагаются, что такие смены микроклиматических условий приводят к образованию уникальных геликтитов.
Вход в пещеру Басман-5 представляет собой огромную арку высотой 6 и шириной 14 метров. Арку в средней части поддерживает выветренная и растрескавшаяся натечная колонна. Зал ее хорошо освещен естественным светом, натечных образований в нем немного, но он поражает своими размерами. Характерная особенность пещеры — кольцеобразные желоба на стенах. Это следы уровней воды древних подземных озер, в свое время служивших единственным источником водоснабжения для населения, укрывавшегося в пещерах еще во времена хазарского нашествия.
В пещере Басман-7, выходящей на отвесный обрыв, тоже сохранились кольцеобразные желоба — древние уровни воды. В ближайшей части пещеры археологами вскрыт культурный слой. В нем найдены кости диких и домашних животных, черепки посуды.
...Горит костер. Звенит гитарная струна Валентина Некрасова. Красные языки пламени лижут сухие коряги. Ночь тихо берет за руку Филиппа, его друзей Шурку Ткачука, Сережу Воробца и уводит по тайным тропам Басмана. А в мои уста она вкладывает легенды и истории, и я их рассказываю ребятам.
На яркий огонь костра собираются звери, прилетают птицы со своими детьми — слушать сказку. Волшебный огонь превратил меня в старца, хранителя золотой колыбели. Теперь только я и мой двойник — седой старец — знаем дорогу к сокровищам горы, а найти ее очень трудно, ведь пролегает она по тонким прозрачным струям дождя и рек, по сверкающим каплям росы, по мечущимся маршрутам полетов летучих мышей, по застывшим следам погибших пещерных медведей, по золотым чеканным строкам легенд.
Может, кто-то засмеется надо мной и подумает, что нет в мире скал и пещер никаких тайн, а есть только черная пропасть и белая бездна. Но эта хрустальная сфера воздуха и воды и есть волшебное ожерелье Басмана. И слышится легкий шорох шагов мудрого старца, уходящего сквозь темноту. Он явился на миг, и снова исчез под каменной толщей, где сияет ослепительный свет золотой колыбели, в которой качается еще один младенец. Он вырастет и станет верным сыном и защитником Крыма...
Во время одного из походов на Басман я увидел на дереве полуистлевший череп. Мальчишки искали клад, копали яму и натолкнулись на древнее захоронение. Разбросали землю и кости скелета, разбили гончарную посуду, лежавшую в могиле, а череп нацепили на ветку. Я снял его и вечером у костра в гроте долго рассматривал желтую кость.
Высокий лоб, большие надбровные дуги, истертые зубы. Я представил портрет далекого предка — это был старец с длинными седыми волосами, худыми щеками, обтянутыми морщинистой кожей, тонкими губами, шептавшими молитву, слепыми выцветшими глазами. Святой из каменных пещер Басмана. Наверное, он был хранителем золотой колыбели, спрятанной глубоко под землей в одной из загадочных заколдованных пещер. Так говорится в легенде о Басмане.
...Над горой бушевало пламя сражений, и победивший враг долго и упорно искал драгоценную колыбель.
Старец скрывался под землей в пещере. Он замуровал себя в маленьком зале, где был источник воды. Золотая колыбель стояла на каменном постаменте, излучая магический свет, и старец тихо молился перед ней. Он слышал, как враги добрались до каменного тупика, и сквозь редкие щели к нему просочился свет их пылающих факелов. Они не заметили заваленного лаза и повернули назад. Они приходили еще два раза, но пещера надежно укрыла старца с золотой колыбелью.
Сколько он просидел в пещере, он не знал — год, два, а может, три, ведь счет дням и ночам он не мог вести: в подземельном зале стояла вечная темнота. Когда почувствовал близкую смерть, отвернул несколько камней, выбрался из зала с золотой колыбелью, вновь забросал лаз и пополз по пещерным лабиринтам.
Путь его оказался страшен и труден. В кровь изодрал колени и локти, сломал ногти, царапая скальные стены. Он ничего не видел в кромешной темноте, но полз и полз, иногда попадая в каменные кольца, и вновь возвращался назад, проваливался в ямы и выбирался.
Силы иссякли совсем, но скоро он ощутил свежесть воздушного потока и понял, что рядом выход из пещеры. Белый как лунь, он выполз из тесного лаза и заплакал, ничего не видя перед собой.
А лицо ласкали теплые лучи солнца. И запах осени медовым и лиственным духом обдавал обессилевшего старца.
Он умер — и тайну сокрытия золотой колыбели унес с собой. Его похоронили перед пещерным входом, положив в могилу его глиняные светильник и чашку.
...И вот теперь череп Священного старца лежал передо мной. Мне стало стыдно за варварство местных, а может, и городских мальчишек, разграбивших могилу. Я стал на колени перед черепом и стал просить прощение за надругательство над ним.
Внезапно я увидел (и это точно, я не ошибся), как над черепом засиял золотистый нимб. Может, отсвет костра создал этот световой эффект? Возможно, но нимб четко горел над иссохшим черепом. Будто золотая корона Божественного старца царственно переливалась пурпуром в багровых всполохах костра.
Я задрожал, озноб пробежал по телу, и волнение охватило мою душу. Что это со мной? Наверное, религиозное преклонение перед Всевышним потрясло меня, точно передо мною явилось Священное видение.
А что делать с черепом Святого мученика? Снова предать земле? Нельзя. Я не особенно разбирался в церковных обрядах, но нутром чуял, что нельзя засыпать его землей. И тогда я решил сделать пещерную церковь и туда поместить святые мощи Басманского старца.
Этой же ночью я долго лазил под землей, выискивая пещерный зал для черепа.
Такое укромное место я нашел. Даже подобие алтаря находилось в пещере. На каменную полку я поставил череп, а рядом сложил собранные кости, осколки разбитого светильника и чашку. Зажег фитиль в черепке, наполненном расплавленным воском свечи. И снова нимб святого бледным ореолом заиграл над черепом.
Я опустился на колени и стал молиться. Пещера вдруг озарилась ярким светом: то ли чудесное явление, то ли вспыхнул расплавленный парафин, провалившись из светильника. И далекое эхо прогудело по подземным лабиринтам, — будто где-то в толще земли проснулся великан и сонно заворочался под каменной твердью.
Чтобы снова не надругались современные вандалы над черепом Святого старца, зал пещерной церкви я заложил камнями наглухо. Теперь раз в год я буду приходить к Святому Басмана на поклонение, молитву и долгое ночное раздумье.
На следующий день под вечер я уходил по тропе, и редкое явление природы открылось моему воспаленному взору (в эту ночь я так и не заснул). Черная туча повисла над тесными ущельями, где протекали Донга и Писара, обрамленные горами Большой и Малой Чучелью, Роман-Кошем, Демир-Капу и скалами Басмана. Дождь низвергался на глубокую горную долину. Я стоял на вершине Басмана, и серебряные струи шумели рядом со мной. Вспыхнуло закатное солнце, — и вдруг в отвесной каменной стене, как на театральном занавесе, ярко очертился знакомый профиль Святого старца Басмана. Я снова преклонил перед ним колени.
...Ночь темна и бархатна, пушистым мягким снегом ласкает губы и щеки. Включаю фонарь и по тропе, крадущейся под обрывами, ищу вход в пещеру. Внезапно открывается золотое окно в облаках и появляется молодая острая луна. Свет ночи стекает по скалам, как поток лунного листопада. В ажурных сплетениях трещин и выступов нахожу магический знак; давлю на камень — и открывается черный лаз в пещеру. Внутри ее стены, точно сложенные из отполированного серебра, отражают луч фонаря, и новогодняя сталагмитовая елка переливается алмазными искрами.
Хорошо вырваться из домашнего плена и окунуться в ночную тайну под сводами пещер, скал, лесных зеленых глубин и звездного неба.
...Там, в толще гор, сверкает драгоценная золотая колыбель и появляется старец в белой одежде.
Не отчаивайся! Тяжелые дни переживает твой народ, но наступят для него и лучшие времена. Это будет нескоро, немало горя испытает он. Однако, глядя вдаль, я вижу возрожденные поля, шумные города, счастливых людей.
Идут годы. Пещерная церковь, спрятанная под землей, осталась цела. Прихожу к ней в зимнюю новогоднюю ночь, приношу в дар серебряную икону, подаренную мне бабушкой, и молюсь за всех странников, бродяг и путешественников, чтобы дорога у них была легка и светла.
Сохрани их, Святой Басмана, в дальних и ближних походах!
