Владик

Ольга Липунова

Работают шлифовальные круги памяти, обтачивают самоцветы воспоминаний.
И постепенно яснеет узор, приобретает форму, проступает на камне новый
рисунок, подсвеченный изнутри солнечным отблеском детства.

Птица широко раскрывала клюв, беззвучно кричала, требуя пищи. Опасливо, бочком, внимательно пригибая хищную голову, чайка подбиралась ко мне, хватала трепещущего бычка из моей напряжённно-дарующей руки и с прискоком отбегала на край скалы. Значительность происходящего радовала меня, наполняла всё моё десятилетнее существо. Кормить, отдавать добытое, питать.... Быть нужной... Украдкой смотрю на "хозяина" птицы, ищу подтверждения своей догадке. Обветренное лицо как будто выточено из камня, ни тени улыбки, вполоборота в сторону моря. Но из-под обесцвеченных солнцем бровей (без слов, азбукой Морзе): "Правильно, девочка. Я подобрал раненую птицу, подлечил, поселил её здесь, ты кормишь. Птица будет жить, снова научится доверять. Полетит свободно, будет радостным хохотом рассекать тишину бухты. Звук отразится многократно от дышащих зноем стен, от каждого блика на воде. Ты услышишь его и узнаешь, будешь верить, что это - крик твоей чайки. Возьмёшь его с собой в Москву, в долгий зимний вечер, в полумрак городского уюта. Там оживёт для тебя этот день, эти разогретые камни, эта синяя глубина"... А может, это только кажется мне, и нет ничего в этом выцветшем взгляде?...

Владик был всегда. Как эта бухта с её философической каменной черепахой, раскалёнными наплывами чёрного базальта, копившего солнечную энергию - прану - и щедро отдававшего её нашим прозябшим в море телам... Он казался мне стариком в мои десять лет. Как изваяние торчал он на базальтовом постаменте в конце бухточки и впитывал прану. Одинокий, молчаливый, неприступный, Владик олицетворял для меня Дух этой бухты. Иногда я немного ревновала его к этому месту, соперничала, будучи влюблённой в эти раскалённые стены, в эти таинственные морские лагуны, втайне считая их своим маленьким царством. Но, смиряясь с исконно-природным, стихийным характером Владикова происхождения, страстно желая ему понравиться, мечтала, чтобы принял за свою, пригласил посидеть рядом с ним на базальтовом троне.

- Он - йог! - говорил мне папа, - Он тут сидит целыми днями и копит энергию космоса. Потому, что именно в этом месте происходит естественная акуммуляция. Ты чувствуешь, как дышат камни?

Здравомыслящая мама посмеивалась: "Ты считаешь? Он же мусульманин, из крымских татар. Зачем ему какая-то прана? Он тут сидит потому, что он - егерь и охраняет пространство бухты, и загорает заодно." Но папа не сдавался, заговорщически подмигивая мне, выдвигал гипотезу:

- Я думаю, что он запасается на зиму, а зимой будет тратить прану на установление хорошей погоды и поддержание здоровья. (Папа, как барон Мюнхгаузен, говорил, что хорошую погоду можно создать силой человеческой воли: "В 9 часов утра - разгон облаков.")

Папа уходил на Владиков камень. Но даже общительному папе удавалось лишь переброситься с молчаливым духом несколькими фразами. Возвращаясь, он неопределённо хмыкал: "Экономит...", - имея в виду прану, которая запасалась на случай шквалистых осенних ветров. И я вполне соглашалась с такой экономией - ведь зимой здесь несладко, вот и в песне поётся:

"Какой большой ветер напал на наш остров,
С домишек сдул крыши, как с молока пену,
И если гвоздь к дому пригнать концом острым,
Без молотка сразу он сам войдёт в стену..."

Я представляла себе этот гвоздь, который залезает в стену сам по себе, дивилась мощи ветров и вполне одобряла Владикову суровость. Конечно, она оправдывала себя, ведь каждое лето, возвращаясь сюда из суетливой шумной Москвы, повзрослев на год, изменившись на целую эпоху, я знала, что Страж всё так же восседает на каменном пьедестале. "И никакой силой тебя нельзя стронуть"...

И от этого постоянства надёжно и спокойно делалось на душе. Глядя на него, мне хотелось тоже накопить побольше праны, чтобы в городе раздавать её щедро друзьям, бабушкам, фиалкам на подоконнике, озябшим синицам в феврале - всем-всем, кто не мог приехать в эту волшебную энергетическую страну, кто нуждается в тепле. Я даже определила специальное место в теле, где хранится энергия, обозначив его для себя как душу. Выходило, что душа - что-то вроде мешочка в области солнечного сплетения. Когда он пустой, то его не ощущаешь, зато ясно чувствуешь приятную тёплую тяжесть, от которой перехватывает дыхание, когда он полон праной и впечатлениями. Впечатления обязательны, они подобны впитывающей губке, без них прана быстро улетучится. Впечатления же удерживают её, позволяют вызывать и высвобождать по своему желанию. Как это делается? Очень просто! Надо только настроиться на воспоминание, тогда возникает особое состояние взволнованного полёта. Как чайка над морем! В глазах зажигается свечение, и если рядом другой человек, то свечение обязательно передаётся ему. Самое интересное и замечательное то, что при этом прана приумножается. Я неоднократно проверяла эту гипотезу со своими друзьями, и каждый раз она подтверждалась. Жаль только, что впечатления со временем тускнеют, испаряется прана, подсыхает "губка". Но если Владик копит прану, то и я могу обновить запас. И каждый человек может! Надо только найти источник и припасть. Как я завидовала пожилому одинокому татарину, который может по первому пожеланию посетить волшебное место!

Двадцать лет спустя что-то потянуло, позвало на прежние места. Доступ в мистическую бухточку теперь был перекрыт административным порядком - в заповеднике можно находиться только строго определённое время, в строго отведённых местах в сопровождении экскурсовода. Это казалось несправедливым, как если бы не пускали в родной дом, где каждая вещица знакома и о многом говорит. Но привычка многих лет отлучения и рационализм взрослости помогали смириться. Теперь уже мои дети устраивали в прибрежных камнях охоту на крабов. А солнце всё так же щедро раздавало тепло, искрилось море, старик-Кара-Даг вздымался в небо причудливыми каменными всплесками. И даже здесь на расстоянии чувствовалось - копит, излучает, отдаёт. Но вдалеке уже не та концентрация, что на раскалённом базальтовом выступе под древними стенами. Затухает, рассеивается, гасится бормотанием динамиков в кооперативных киосках, выкриками торговок пирожками, звонким смехом и плёсканьем детских стай.

Вдруг - до дрожи знакомое: застывший полупрофиль на прибрежном камне. Не веря своим глазам, узнаю это экономное впитывание всей кожей, выцветшие глаза. Владик. Страж. Постарел, загрубел, но старым не стал, как не стареют камни, обтачиваемые ветрами. Нашёл на пляже леску с крючком, поймал рыбку. Тут же его окружила ребятня. Владик сдержанно поясняет старшему пареньку, как надо ловить на мидию, провожает взглядом веселую гурьбу, отправившуюся на промысел, и снова застывает на камне.

-Здравствуйте! ...Простите, вы - Владик? Вы, наверное, меня не помните? Давно, в Черепашьей бухте... (Конечно не вспомнит, столько лет прошло!) Я ещё девчонкой была... Вы чайку раненую вылечили, а я её рыбой кормила...

Пристальный взгляд. Впервые - прямой, собственно на меня. (Или это я впервые смотрю ему прямо в глаза?) Медленно: "Да... Что-то припоминаю, "- помолчал немного, - "Как отец? ...Здоров?"

В душе радостное и удивлённое, детское: узнал, пустил посидеть на троне!

В неторопливой "экономной" беседе представляю ему дочерей, узнаю, что он теперь не работает, в бухтах не бывает, а сюда ходит каждый день. Теперь, познакомившись с ним, трезвым взрослым взглядом окидывая старика, вижу его повседневную, житейскую ипостась. Одинокий замкнутый человек, не привыкший расходовать себя понапрасну, приходящий на берег погреться в лучах солнца. По-своему мудрый. Конечно, он не разгонял тучи и не тратил свою прану на укрощение ветров. Возможно, что он своим молчанием просто позволял отражаться нашим чаяниям, как твёрдая каменная стена позволяет отражаться звукам, рождая эхо. Но мне почему-то было радостно встретить снова этого йога-солнцепоклонника из моего детства. Это чувство сродни ощущению вечности и постоянства мироздания, от которого так уверенно и спокойно делается на душе. И хочется снова копить прану, отдавать её и верить в сказки.



Последний луч уходящего дня (фото Ольги Липуновой)